Севастопольская страда (Часть 1) - Сергей Сергеев-Ценский

- Три все-таки не восемь, только как же мы проведем у себя по книгам эти три процента? - задумался Дебу.

- Да уж надо как-нибудь провести... или три процента по книгам, или этого бестию-секретаря! - мотнул головой Смирницкий.

- Ну, уж его-то как вы теперь проведете?

- Никак не представляю, признаться... Ничего, кроме явного скандала, в голову не лезет... А надо бы придумать что-нибудь.

Теперь, когда дело шло уже к получению денег, они появились в канцелярии вместе, так как у Дебу была кожаная сумка через плечо поверх шинели, взятая именно для этих денег.

В канцелярии почти уже не было приемщиков. Секретарь деятельно считал деньги и отстукивал на счетах; Смирницкий, наблюдая за ним, не менее деятельно думал, как бы сделать так, чтобы не дать ему обещанных трех процентов; а Дебу, как писарь, подошел к писарю, вносившему какую-то запись в прошнурованную толстую книгу, и, заглянув в нее, увидел как раз то, что хотел увидеть: против названия их батальона и фамилии поручика адъютанта и казначея - значилась та самая сумма, какую им нужно было получить по требованию.

Он быстро подошел к Смирницкому и шепнул ему на ухо:

- Подите распишитесь в книге.

Смирницкий сразу понял, что это - выход из положения. Лениво подойдя к писарю, он сказал ему вполголоса:

- Ну-ка, чтобы не терять золотого времени, расчеркнемся пока!

И поставил свою подпись в книге с таким удовольствием, с каким никогда еще не ставил.

А минуту спустя углубленный в расчеты секретарь подозвал его:

- Господин поручик! Пожалуйте, пересчитайте-ка! - и протянул ему пышную пачку кредиток.

Смирницкий считал деньги медленно, чтобы не просчитаться, и, наконец, сказал:

- Странно! По моему счету тут что-то порядочно не хватает.

- Как так не хватает! Что вы! - улыбнулся секретарь. - Миллионы считаем, не ошибаемся, а чтобы каких-то там несколько тысяч не сосчитать правильно!

- Уверяю вас, что не хватает, - спокойно протянул ему пачку Смирницкий.

- А три процента забыли? - шепнул ему в ухо секретарь.

- Ах, вот что! Нет, уж извольте-ка дать мне ту сумму, против которой я расписался, - скромно с виду сказал Смирницкий.

- Как это так расписался? - бросился, сразу изменившись в лице, секретарь к писарю и загремел на него: - Дурак, скотина! Как же ты смел давать расписываться до получения денег?

Писарь только мигал виновато и краснел постепенно от носа до засаленного воротника.

- Это нечестно с вашей стороны, господин поручик! - повернулся к Смирницкому секретарь.

- Отчего же нечестно?.. И уж там судите, как хотите, а денежки подайте сполна! - невозмутимо отозвался Смирницкий.

Секретарь яростно выхватил из-под папки отложенные туда несколько крупных кредиток, швырнул их на стол и ушел из канцелярии, еще раз крикнув на писаря: "Болван, дубина!" А Смирницкий, подобрав деньги со стола, спокойно засовывал их в кожаную сумку Дебу, улыбаясь ему при этом сдержанно, но многозначительно.

IV

Когда на другой день утром, чтобы вовремя вернуться в Севастополь, выехали они из Бахчисарая, то оба, даже и гораздо более серьезный Дебу, чувствовали себя в несколько приподнятом настроении.

- Странно, - сказал Смирницкий, - ведь едем мы с вами по существу в ад кромешный, где нас того и гляди или ухлопают за милую душу, или, на хороший конец, искалечат, а все кажется по привычке - "домой" едем!

- Да, как ни смешно, а правда, - согласился Дебу. - Именно "домой"!

- И как будто мы с удачной вылазки возвращаемся живы-невредимы, да еще и пленных ведем, черт возьми! Знай наших! А ведь сделали мы самое пустяковое дело: получили деньги, какие следовало получить, и, между прочим, одного жулика бахчисарайского обжулили сами на малую толику ассигнаций... Чтобы других жуликов - севастопольских - этой малой толикой вознаградить.

- А за что именно вознаградить?

- Ну, уж известно, за что награждают! За труды и лишения боевой жизни.

- А с лошадьми нашими как теперь будет?

- Лошадям теперь каюк, крышка!.. Нам только придется писать в рапортичках, что от сапа да от сибирки задрали ноги... или еще там от какого-нибудь застоя мочи... Это, конечно, в том случае, если уж никак нельзя будет свалить на орудия и пули союзников.

- И говорите вы это совсем без тени возмущения?

- Нет, про себя-то я возмущаюсь, незаметно для вас, да ведь знаю же я, что это ничему не поможет: плетью обуха не перешибешь... A la guerre comme a la guerre. Я убежден, что у союзников так же все направо и налево воруют, как и у нас... Если привыкли воровать в мирное время, то уж в военное что же спрашивать и с кого? На войне, как на пожаре. А солдаты и молодежь офицерская...

- И лошади, - вставил поспешно Дебу.

- И лошади - эти отдуваются своими боками.

Дебу вспомнил то, что записывал в свою тетрадь несколько дней назад, но промолчал об этом.

Дорога была не только невылазно грязна, но еще и сильно зловонна местами, так как кое-где застряли в грязи вместе с повозками и не были вытащены волы и лошади. А однажды были изумлены охотники за деньгами очень знакомым по Севастополю взрывом бомбы, хотя здесь, в степи, ей, конечно, неоткуда было взяться.

Это и не бомба была: это взорвалась раздувшаяся туша огромного погибшего в грязи вола.

- Вот еще что можно писать о подохших от голода лошадях в рапортичках, - сказал Смирницкий, - "Потонули на дороге между Севастополем и Симферополем". К этому поди-ка кто-нибудь придерись! Причина вполне законная и бесспорная.

Чем ближе подвигались к осажденному городу, тем торжественнее и зловещее гремела канонада, завершая свой рабочий день. А потом стали уж различаться в темнеющем небе конгревовы ракеты и бомбы по своим огненным письменам.

Ноябрьский вечер нес с собой мозглый, пробирающий до костей холод и томительное сознание того, что героический период войны закончился и начались долгие будни тяжелой зимы в обоих одинаково сильных крепостях осажденной и осаждающей.

1937 г.