Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Володарь лёгким, пружинистым движением поднялся с кресла и властно поднял вверх руку, тем самым оборвав громкий спор воеводы Верена с одним из перемышльских бояр.
— Следует нам отправить посла в Киев. С грамотами, с предложением мира. Сколько воевать можно?! Довольно усобиц на нашей земле! Имею сведения, Святополк тоже ищет мира.
— Да рази ж мочно ему верить! — всплеснул в отчаянии руками сотский Улан. — Коварен сей князь! И бояре еговые — злыдни!
— Может, не спешить? Выждать? — засомневался осторожный Верен.
С ним был согласен Халдей.
Однако большинству бояр и отроков нескончаемая череда войн изрядно поднадоела. Наперебой стали они советовать Володарю поскорее снарядить в стольный город посольство.
— Доколе ратиться?!
— Киянам тож мир надобен!
— Всё одно — русские люди, не половцы поганые, не латиняне! И ню делим?!
Шум, крики заполонили княжескую горницу. И опять Володарь поднял десницу, опять пресёк споры. Спросил строго, из-под насупленных бровей глядя на собравшихся «набольших мужей»:
— Кого пошлём в Киев?
И тогда встал с одного из задних рядов Биндюк.
— Меня пошли, княже! Я дело справлю! — заявил он, весело сверкнув огненным взором.
Невольно залюбовался своим отроком Володарь. Вот немолод уже Биндюк, давно за тридцать лет перевалило, а всё такой же, как в юности, улыбчивый, разбитной, исполненный ухарства и бравады, смелый порой до отчаяния. Теперь у Биндюка семья — жена, белая хорватка[320], двое чад, мальчик и девочка, оба тёмненькие, вельми похожие на отца. Помнил князь, как ездил отрок в стан Ензема, как выпутался из плена. Такой человек и нужен в нынешнем посольском деле, храбрый и ловкий.
— Что же, отроче. Коли вызвался, поезжай. Грамоту тебе дам. А перед отъездом поговорить нам с гобою надо, как да что.
— Енто непременно. — Уста Биндюка озарила белозубая улыбка.
«Службу правит, будто на праздник идёт», — подумал Володарь, улыбнувшись отроку в ответ.
...На следующий день они сидели вдвоём в палате на верхнем жиле загородного княжеского терема.
— В Киеве, во дворце у Святополка, ничему не удивляйся, отроче, — говорил Володарь своему посланнику на прощание. — И молю тебя, будь осторожен. Дело тебе предстоит многотрудное. Ни одного лишнего слова там не скажи. Понял ли?
— Да, княже! — Биндюк покорно склонил перед князем свою буйную головушку.
...Киев понемногу преображался, хорошел, отходил от смутных времён. Над вратами Печерского монастыря вознеслась новая церковь, одноглавая, поражающая взор своей яркой розовой нарядностью. В другом месте, в примыкающем к крутому берегу Днепра углу города, к юго-востоку от Ярославова града со Святой Софией, виднелся весь покрытый строительными лесами новый собор Архистратига Михаила, небесного охранителя князя Святополка. Вокруг него уже вырос целый городской конец с избами посадского люда и теремами бояр. Цвели сады, в воздухе стоял аромат свежих трав.
В теремную башню княжеского дворца Биндюка сопроводил молодой княжеский гридень. Вскоре он уже стоял посреди огромной Изяславовой палаты, уставленной широкими столами и скамьями.
Святополк принял у посла грамоту Володаря, быстро пробежал по ней глазами, одобрительно закивал головой. Колыхалась в такт движениям долгая чёрная с проседью гладко расчёсанная борода князя. В волосах у него, как и в бороде, проглядывала седина. Что ж, годы брали своё — стукнуло сыну Изяслава пятьдесят три года.
Святополк был бодр, улыбчив. Недавняя победа над половцами на Молочной сильно обрадовала владетеля Киева. Уже нынешней весной поплыли вниз по Днепру в далёкий Константинополь купеческие ладьи с товарами. Везли изделия из льна, воск, мёд, зерно, меха, ворвань. Возрождался старинный торговый путь «из варяг в греки», до недавних пор перекрытый разбойными половецкими ордами. Да и Волынь была теперь в руках Святополка — третий год сидел во Владимире на Луге его сын Ярославец. Торговля с Польшей и Германией приносила немалые барыши. Жаль, конечно, было Святополку расставаться с мечтой подчинить Перемышль и Теребовлю с их соляными промыслами, но что поделать? Зато из Тмутаракани Залозным шляхом[321] стала поступать в стольный город соль причерноморская.
— Ну что ж, отроче! — Святополк лукаво подмигнул Биндюку. — Пожалуй, я соглашусь с твоим князем. Он прав, воевать нам с ним более ни к чему. Вы как думаете, бояре? — обратился он к нескольким важно восседавшим на скамьях мужам в дорогих кафтанах ипрского и лунского сукна.
Бояре с князем были единого мнения. Всё вроде складывалось для Биндюка хорошо, но вдруг, словно из преисподней, ворвалась в палату, громко стуча посохом по дощатым половицам, облачённая в чёрное вдовье платье, в тёмном убрусе на голове старая княгиня Гертруда.
Гневом пылало её испещрённое густой сетью морщин лицо. Нос, с годами ещё более заострившийся, подрагивал в такт исполненным лютого негодования словам.
— Ворога нашего, Володаришки, гонца принимаешь у ся, сын! Ентот Биндюк от брата твово покойного Ярополка откачнул! Переветник еси!
Она замахнулась на Биндюка посохом, и если бы не тот самый гридень, который привёл его к Святополку в терем, отроку Володареву было бы несдобровать. Но успел гридень перехватить длань княгини, удержать её от удара.
— Пусти! — завизжала в ярости Гертруда. — Все вы вороги! Сына моего возлюбленного сгубили! Внука моего Ярослава в порубе ты, Святополче, сгноил! Дрянь ты, выродок! Позор рода человечьего! — кричала Гертруда на Святополка, уставив в его сторону скрюченный хираргой костлявый перст.
— Чего шумишь опять, мать? — зло процедил Святополк, недовольно скривившись, будто взял в рот что-то кислое. — Клятвопреступник был твой внук! Дал роту у гробов святых великомучеников Бориса и Глеба, да за старое, за крамолу взялся. Вот и споймал я его и в поруб швырнуть велел.
— Убивать-то зачем?! Брата свово родного, кровиночку! Ворог еси! Не сын ты мне с сего дня и часа! — продолжала неистовствовать вдовая княгиня. — Клятву вспомнил! Будто сам ты в Любече клятву не давал, крест не целовал, а потом у Василька очи вынул!
