Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

— Мой лорд, — отозвалась жрица, — единственный дар, который требуется, будет принесен.

— Сплошные загадки. Так сколько?

— Мой лорд, — повторила жрица, ничего более не прибавив. Он увидел, как она склонилась над огоньком, и услышал змеиное шипение — она задула свечу. В непроглядной тьме он не видел и не слышал, как она ушла. Из щелей наверху, если они и были, не просачивалось ни капли света. Должно быть, луна и Звезда стояли на другой стороне неба.

Кесар нащупал дверь и почувствовал, как она подалась. В комнате горел светильник, и он вошел, захлопнув за собой дверь, точно желал отгородиться от тьмы, стоящей за ней. Этот разговор разозлил его. Он огляделся и сейчас же заметил занавешенный проход. За отдернутым занавесом оказался еще один неосвещенный коридор, ведущий, судя по всему, в то самое святилище, о котором упомянула жрица. Выругавшись, он снова задернул занавес и принялся разглядывать пустую комнату.

Маленькая и строгая, она показалась Кесару некрасивой. В углах лежали и стояли вещи Вал-Нардии — сундуки, которые он видел в день ее отъезда из Истриса, ларец элирианской эмали и скромный плащ, который она носила здесь. Постель была узкой и низкой. На подушке лежал увядший цветок, который он сам накануне воткнул ей в волосы. Кесар поднял его. Тот еще сохранил остатки аромата, но теперь от него больше пахло Вал-Нардией, и он смял его в руке.

До него донесся шелест занавеса — и протяжный вздох.

Кесар обернулся. Она была боса и обходилась без свечи в этой темноте. Сейчас вид у нее был полуослепленный — то ли светом в комнате, то ли им самим.

— Как ты здесь оказался? — спросила она.

— Твои жрицы пустили меня. Я пришел попрощаться. Завтра на рассвете я отплываю.

— Но… — выговорила она растерянно. В отличие от лица жрицы с Равнин, на прекрасном лице Вал-Нардии можно было читать, как в раскрытой книге. Она бежала сюда в поисках убежища, но ее  убежище оказалось с ним заодно. Ее предали.

— В этой комнате нет окон, — сказал он. — Отсюда не видно неба. И звезд. Даже Застис.

Она шагнула к нему.

— Ты должен уйти. Сейчас же.

— Когда ты верила, что я могу умереть, то была полна горя и страха. А теперь вышвыриваешь меня отсюда, может быть, на смерть, словно куклу, которая тебе надоела. Неужели ты так и относилась ко мне все эти годы, с самого детства? Я был для тебя игрушкой. Удобной и полезной. Деревянной или тряпичной.

— Нет, — прошептала она. — Это ты так относишься ко мне. — Ее медовые глаза расширились. — Как к чему-то полезному. К восхищенной рабыне. Это ты играл со мной. Ты пользовался мной в своих целях.

— Что ж, тогда я воспользуюсь тобой и сейчас, — произнес он. — А ты, Вал-Нардия, воспользуйся мной.

Она открыла рот, и он понял, что сейчас оттуда вырвется крик. Но прежде чем она успела издать хотя бы звук, он одним прыжком преодолел расстояние, разделявшее их, и схватил ее. Ни газовое платье, в которое она была одета, ни рубашка под ним не были для него препятствием. Ему казалось, что он чувствует все ее тело до мельчайших подробностей, как будто оба они уже обнажены. Руку, зажавшую ей рот, он убрал, и ее место заняли его губы. Она принялась отбиваться, как в прошлый раз, но сейчас намного более яростно. Даже пыталась укусить его — за губы, за язык, сражавшиеся с ее губами. Но это ни к чему не привело — она просто не могла заставить себя причинить ему боль, даже сейчас. Его охватила пронзительная жалость к ней, но эта жалость тоже была любовью. Он отстранился от ее губ, боясь, что вот-вот разрыдается. От его поцелуя у нее перехватило дыхание, и сейчас она вряд ли смогла бы закричать. Кроме того, кто здесь может услышать ее?

Ее руки продолжали колотить его по груди, царапать его. Она вцепилась ему в волосы, попыталась разодрать горло, но снова не смогла пересилить себя. И все это время она продолжала повторять слова мольбы и протеста — нет, нет, нет — перемежая их с его именем, он же повторял ее имя или детское прозвище — Улис. Это превратилось в литанию, бесцельную и лишенную всякого смысла.

Он поднял ее на руки, отнес к убогой кровати, положил на постель и сам лег рядом.

Ее плоть мгновенно отозвалась в мучительной агонии Застис. Он и сам не заметил, как одну за другой расстегнул застежки ее платья, распустил грубую шнуровку. Нашел ее груди, накрыл их ладонями, касаясь, пробуя их на вкус, упиваясь их сладостью. Она все еще отбивалась, хотя ее руки хватались за него, словно она была утопающей. Но он безжалостно втолкнул ее обратно под воду и сам пошел ко дну вместе с нею. Комната казалось алой от ее волос, шелковистых, как лепестки улиса, — не только на голове, но и между бедер тоже.

Когда он взломал последние врата, ее глаза широко раскрылись, встретившись с его глазами. Пальцы сжали его плечи, губы жадно приникли к его губам, позабыв наконец все слова. Почти мгновенно она превратилась в водоворот, затягивающий его в свою бездонную глубину, растворяющий его. Она закричала, громче и громче, исступленно, нескончаемо. Казалось, она умирает в его объятиях, но где-то там, в ее смерти, была и его смерть тоже. Он отпустил ее, но ее суть осталась с ним — теперь уже навсегда.

В мертвой тишине, наступившей после, он усмехнулся, ощущая под собой ее волосы, ее тело, и подумал, что это еще одна его победа, причем весьма убедительная.

4

Первый из наследников Сузамуна, старший законный сын, проснулся на ложе любви и толкнул девушку, лежащую рядом с ним.

— Что это еще за шум?

Девушка не знала. Не смогла ответить на этот вопрос и вторая, когда он толкнул ее.

Принц Джорнил встал с кровати в страшном бешенстве. И отец, и мать его были шансарцами, но, рожденный и выросший в Кармиссе, Лилии океана, он превратился скорее во вьющееся растение, чем в дерево. У него не появлялось даже минутных сомнений в себе или своем будущем. Сбить с него спесь мог лишь отцовский гнев.

Он встал, безупречно красивый в утреннем золоте, льющемся из окна, и, не веря своим ушам, прислушался к реву, доносившемуся с улицы. Он ничего не мог понять. Этот шум не имел к нему никакого отношения.

Когда слуга доложил Джорнилу, что это гул толпы, собравшейся полюбоваться на возвращение принца эм Ксаи в Истрис, наследник громко рассмеялся.

Нанятые распространители слухов отлично отработали свою плату. Потом в игру вступили настоящие слухи, искусно переплетенные с истиной. Став лагерем на восточных холмах над городом, возвращающиеся герои задержались, отправив вперед гонца, чтобы тот привез им лучшие наряды для пышного въезда в город. Каким-то образом принцу Кесару удалось убедить всех, что Сузамун одобрит торжественную встречу победителей, а про один погибший корабль никто даже не вспомнит. Он был умен, поэтому три его капитана со своими офицерами тоже считали себя умными, и убедить их не составило никакого труда.