Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов

И вдруг собравшиеся поднялись и устроили овацию: к трибуне подошел Ленин. «Да здравствует товарищ Ленин, он снова с нами», – крикнул Троцкий и уступил трибуну. «Товарищи! – сказал Владимир Ильич. – Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась».

Он говорил о незамедлительном окончании войны. О немедленной передаче крестьянам помещичьей земли. О рабочем контроле над производством. И о новом правительстве, которое претворит эти требования в жизнь: «…У нас будет Советское правительство, наш собственный орган власти… Угнетенные массы сами создадут власть… Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма».

Потом опять выступал Троцкий, за ним Луначарский, Зиновьев, а Володарский зачитал написанную Лениным резолюцию: «Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов приветствует победную революцию пролетариата и гарнизона Петрограда. Совет в особенности подчеркивает ту сплоченность, организацию, дисциплину, то полное единодушие, которое проявили массы в этом на редкость бескровном и на редкость успешном восстании»[1211].

Кто-то крикнул с места: «Вы предрешаете волю Всероссийского съезда Советов!». Троцкий, как заметил Джон Рид, довольно холодно ответил: «Воля Всероссийского съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, произошедшего в ночь на сегодня. Нам остается лишь развивать нашу победу»[1212].

В принятой резолюции вопрос о новом правительстве, как и в выступлении Ленина, был лишь упомянут: оно «будет создано революцией». И эта осторожность отчасти объяснялась тем, что колебания левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов все еще продолжались.

После успеха Мартова на ночном совещании делегатов съезда, меньшевики-интернационалисты находились в приподнятом настроении. Им даже казалось, что еще немного и все делегаты-меньшевики будут готовы идти за ними. «Несмотря на разброс мнений стало ясно, – пишут авторы и составители многотомного издания «Меньшевики в 1917 году», – что тактическая линия меньшевиков-интернационалистов находит большую поддержку, а Мартов фактически сменяет Дана на посту лидера партии».

Но у Мартова и его коллег, видимо, появилось и ощущение того, что проведя на ночном совещании решение, осуждавшее большевиков и одобрявшее создание Комитета общественной безопасности, они все-таки сыграли на руку «правым». Тем более что пресловутый комитет трансформировался в Комитет спасения Родины и Революции с участием кадетов и главной своей задачей провозгласил борьбу с большевиками и «воссоздание нормальной государственной жизни».

Выступая на заседании фракции, один из докладчиков, Борис Кибрик, прямо заявил, что осудить выступление большевиков конечно надо, но необходимо твердо сказать и о том, что «в случае столкновения Правительства с пролетариатом нужно стать на сторону последнего». Его поддержал П. Ф. Арсентьев. И после долгих прений 39 голосами против 6, при 12 воздержавшихся постановили: «Отрицательно относясь к выступлению большевиков, осудить политику правительства, провоцирующую выступление большевиков», а «попытку со стороны правительства – подавить выступление силой встретить дружным отпором». В окончательной редакции слово «отпор» заменили на более деликатное – «осуждение»[1213].

Нечто похожее происходило и на фракции эсеров. Левые эсеры все еще пребывали в надежде, что им удастся повести за собой всех эсеровских делегатов. «По составу, – писал Сергей Мстиславский, – фракция не оставляла желать лучшего… ЦК и сам почувствовал, что обстановка не в его пользу. Он не принял поэтому боя по основному вопросу: об отношении к переходу власти; он даже, если угодно, молчаливо признал его, переместив центр тяжести своих тезисов – на вопрос о составе будущего центрального правительства…»[1214]. И левым эсерам казалось, что в случае, если они одержат верх, то войдут в новое правительство не как осколок эсеровской партии, а как представители самой многочисленной социалистической организации России.

Левый эсер Петр Бухарцев встретил Ленина на выходе с заседания Петросовета. «Он был в толпе. Все на него смотрели и носился шепот – “Ленин, Ленин”. Разговаривать было невозможно… “С нами вы или против?” – здороваясь со мной, почти в ухо, спросил он… Ильич ухватил меня за рукав и прижал в угол… Почему левые эсеры против восстания и вместе с тем в ВРК? “Подвох это или нет?” – требовал он от меня прямого ответа. “Вы секретарь фракции в ЦИК, вы должны это знать… Революция и История требуют от вас этого ответа”, – Ильич прямо в лицо смотрел на меня и ждал.

Обдумывая ответ, я медлил… Ильич нервно теребил меня за рукав и говорил: “Бывают моменты, когда всякие партийные разногласия стираются… Сейчас или никогда… Я большевик, вы – эсер, но мы вместе шли к определенной цели. Вспомните наказы пославших вас… Мы у цели!”»

Ошарашенный этим напором, Бухарцев стал поименно перечислять тех левых эсеров, на которых можно положиться. «Но Ильич меня не слушал. Прищурясь, он смотрел мимо меня в сторону и о чем-то думал. Уходя, он попросил меня срочно связаться со Свердловым, а так как я знал Урицкого и Каменева, то и с ними, на предмет совместного распределения надежных левых эсеров по заданиям ВРК. Ильич также просил меня срочно свести его со стариком Натансоном… Ильич торопился. Было заметно, как все его мускулы в теле и на лице, – пишет Бухарцев, – были напряжены до крайности»[1215].

Все делегаты II съезда Советов находились в этот день в Смольном. И, как пишет Джон Рид, они «сваливались и засыпали тут же на полу, а потом просыпались, чтобы немедленно принять участие в прениях». Партийные фракции заседали буквально по соседству и информация немедленно перетекала из одного зала заседаний в другой.

«Я, – продолжает Рид, – спустился в первый этаж, в комнату 18-ю, где шло совещание делегатов-большевиков. Резкий голос невидного за толпой оратора уверенно твердил: “Соглашатели говорят, что мы изолированы. Не обращайте на них внимания! В конце концов им придется идти за нами или остаться без последователей…”»[1216]

Между тем в Зимнем дворце продолжало непрерывно заседать и Временное правительство. Министры постановили, что в силу чрезвычайного положения никто из них дворец не покинет. Достигли договоренности и о том, что штаб округа оказался недееспособным и необходимо назначить «диктатора», предоставив ему неограниченные полномочия.

После двухчасового обсуждения выбор пал на министра государственного призрения, кадета Николая Михайловича Кишкина. Был он врачом-физиотерапевтом, участвовал в корниловском заговоре и слыл человеком решительным. Около 16 часов, вместе с помощниками Петром Пальчинским и Петром Рутенбергом, Кишкин прибыл в Генеральный штаб. И первое – сделал то, что не довел до конца Керенский: уволил Полковникова и назначил на его место Багратуни. Но это лишь усугубило сумятицу и ряд офицеров тут же подали в отставку. Правда, уйти домой они не успели: на набережной Мойки и по Миллионной уже шли революционные отряды.

Секретная телеграфная связь со Ставкой у штаба сохранилась. И это было как нельзя кстати. В 18.15 пришло известие, что юнкера Михайловского артучилища, прихватив 4 орудия, покинули Зимний. А около 18 час. 30 мин. был получен ультиматум ВРК. В нем членам бывшего правительства, чинам Генштаба и защитникам Зимнего дворца предлагалось до 19 час. 10 мин. завершить эвакуацию лазарета и сложить оружие. В противном случае дворец будет подвергнут артиллерийскому обстрелу. Передав парламентеру самокатчику В. Фролову просьбу о продлении срока ультиматума, Кишкин и сопровождавшие его лица перебежали через площадь в Зимний. И, как говорится, вовремя: в 19.40 здание штаба было занято революционными войсками. Кольцо вокруг Зимнего дворца замкнулось[1217].

Своим сообщением об ультиматуме Кишкин испортил членам правительства ужин. Как раз в 18.30 им подали борщ, затем рыбу и артишоки, а тут… Кто-то спросил у адмирала Вердеревского: «Что грозит дворцу, если “Аврора” откроет огонь?» Дмитрий Николаевич, как всегда спокойно, ответил: «Он будет обращен в кучу развалин», и добавил – «не повредив ни одного [другого] здания».

В 20 часов 15 минут Ливеровский записал в дневнике: «Вердеревский и Карташев подняли вопрос о действительности в обстоятельствах текущего момента наших полномочий. Все от нас откололись. Не должны ли мы сдать власть?»[1218] В Зимнем, как до этого и в Генеральном штабе, после отключения телеграфа все еще продолжала работать линия – то ли железнодорожного, то ли военного ведомства, – связывавшая дворец со Ставкой. Коновалов проинформировал генералов о положении в столице и ультиматуме ВРК. В ответ его заверили, что войска уже двинулись на выручку.