Собиратели Руси - Дмитрий Иванович Иловаиский

«Затвором», имел по тому времени богатые собрания греческих и славянских рукописей и служил важным средоточием книжной образованности в Северной Руси. Епифаний пребывал здесь в одно время с Стефаном, после просветителем Пермским, сдружился с ним, вместе занимался изучением духовной словесности и вскоре после его смерти написал его житие. Итак, литературная известность Епифания основана главным образом на двух его агиобиографических трудах: на жизнеописании Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Труды эти, относящиеся к началу XV века, обнаруживают, во-первых, большую начитанность в авторе, а во-вторых, значительный литературный талант. На их витиеватом, красноречивом языке, испещренном многими искусственными оборотами и выражениями, ясно отразилось влияние греческой и югославянской письменности. Уважение, которым пользовались сочинения Епифания в древней Руси, выразилось в данном ему прозвании «Премудрого». Кроме Сергиева жития, он написал еще «Похвальное слово» этому святому. Но его жизнеописание Сергия более известно не в первоначальном своем виде, а в той переделке и сокращении, которым оно подверглось под пером Пахомия Серба.

Этот ученый инок Афонской горы, искусный в книжном деле, в княжение Василия Темного прибыл в Москву; здесь главным образом занялся составлением житий святых и писал им каноны, по поручению высших властей. Так, кроме названной биографии Сергия, по желанию митрополита Ионы и всего освященного собора, Пахомий описал житие, подвиги и чудеса московского митрополита Алексея; а по кончине Ионы и открытии его мощей написал канон этому святителю. По поручению великого князя Василия, он ездил в Кириллов монастырь собирать сведения о святом основателе его и написал житие Кирилла Белозерского. Между прочим, архиепископ новгородский Иона вызвал Пахомия в Новгород, и там по поручению владыки он отчасти переделал и украсил, отчасти вновь написал жития и каноны для некоторых новгородских святых, каковы Варлаам Хутынский, архиепископы Моисей и Евфимий, преподобный Савва Вишерский и пр.; за что владыка одарил его «многим серебром, кунами и соболями». Вообще это был писатель, хотя не столь талантливый как Епифаний, но очень плодовитый, которого произведения много читались в древней Руси и служили образцами для последующих русских агиобиографов. Он главным образом установил те однообразные приемы и выражения для жизнеописания и прославления святых мужей, тот несколько холодный, риторический стиль, которым следовали потом наши составители житий. Такая печать однообразия и обилие общих мест сделались главною причиною, почему эти жития как исторический источник много уступают более простым и безыскусственным произведениям русской агиографии в эпоху, предшествовавшую Киприану и Пахомию, а также и тем произведениям XV века, на которых еще не отразилось влияние этих писателей. Для примера, укажем на новгородское житие преподобного Михаила Клопского; сохранившиеся до нашего времени отрывки этого жития в первоначальном их виде представляют некоторые любопытные исторические черты сравнительно с позднейшею его переделкою и искусственною обработкою, где эти черты изгладились и где вместо них являются разные прибавки, очевидно, уже под московским влиянием. Так Михаил здесь называется родственником Московских князей и, по поводу рождения Ивана III, пророчествует о близости падения Великого Новгорода.

К богатому отделу русских житий, украшенных легендами о чудесах и благочестивыми размышлениями, примыкает оригинальная и довольно обильная литература исторических сказаний или так наз. «умильных повестей» о русских князьях, замечательных лицах и знаменитых событиях, — также сохраняющая свои областные или местные оттенки, Владимирские, Ростовские, Новгородские, Псковские, Смоленские, Рязанские, Тверские, Ярославские, Московские. Таковы сказания: новгородское — об Александре Невском или собственно о победе над шведами, псковское — о князе Довмонте, рязанское — о нашествии Батыя и Евпатии Коловрате, тверское — о убиении в Орде Михаила Тверского, ростовское — о Петре царевиче Ордынском, ярославское — о князе Федоре Черном, муромское — о князе Петре и супруге его Февронии, московские — о начале Москвы, о разорении ее Тохтамышем, о нашествии Тамерлана и принесении Владимирской иконы, о житии и кончине Димитрия Донского и пр. В цикле московских повестей самое видное место занимает риторическое «Сказание» или «Поведание» о Мамаевом побоище. Сочинителем этого сказания считался какой-то рязанец Софоний, который написал его вскоре после самой битвы в похвалу князьям Димитрию Донскому и Владимиру Храброму. Сочинитель явно подражал известному Слову о Полку Игореве, так что заимствовал из него целые обороты и выражения. Хотя он далеко уступал автору этого Слова в поэтическом таланте и, будучи, вероятно, лицом духовным, усвоил себе витиеватый книжный стиль своего времени; тем не менее произведение его не лишено некоторых поэтических картин.

К сожалению, это произведение не дошло до нас в первоначальном своем виде. Составляя одно из любимейших чтений в древней Руси, оно подвергалось разным вставкам и переделкам, вызывало подражания и заимствования; так что получилось несколько сказаний (собственно, разных редакций или вариантов), и теперь трудно отделить то, что принадлежало первоначальному сочинителю. Во всяком случае, если сравним это Сказание о Мамаевом побоище с Словом о полку Игореве, то ясно увидим, насколько русское литературное и поэтическое творчество татарской эпохи стоит ниже эпохи дотатарской; следовательно, варварское иго и в этой области неизбежно наложило свою тяжелую печать и отодвинуло назад более разностороннее и более свободное развитие образованности и народного гения.

К отделу повестей и сказаний относятся и многие областные легенды, проникнутые элементом чудесного. Эти легенды обыкновенно связаны или с основанием какого-либо храма, или с прославлением какой-либо местной святыни. Подобными сказаниями особенно богата новгородская письменность. Таковы, например, легенды: о посаднике Добры-не и построении Варяжской божницы, о путешествии архиепископа Иоанна в Иерусалим в одну ночь, о посаднике Щиле, о победе новгородцев над суздальцами или о чуде от иконы Богородицы, о чудесном принесении белого святительского клобука из Рима в Новгород, о видении пономаря Тарасия и т. д. Последняя легенда, т. е. видение Тарасия, принадлежит к циклу легенд об одном из самых уважаемых в Новгороде святых, о Варлааме Хутынском. Содержание ее следующее: однажды ночью в Спасском храме Хутынского монастыря пономарь его Тарасий увидал все свечи зажженными и преподобного Варлаама, исходящего из своей гробницы. Преподобный возвещает Тарасию близкую гибель Великого Новгорода и посылает его на церковный верх. В первый раз Тарасий увидал озеро Ильмень высоко поднявшимся над городом и готовым его поглотить. Варлаам усердно молится и посылает пономаря вторично наверх. Тот видит множество ангелов, огненными стрелами поражающих новгородских мужей и жен. Святой опять молится и посылает Тарасия в третий раз; тот видит над городом огненную тучу. Варлаам объясняет, что молитвами Пресвятой Богородицы и всех святых Господь помилует Новгород от страшного потопа, грозившего потопить весь город за его беззакония и неправды; но пошлет на него сначала трехлетнюю моровую язву, а потом сильный пожар, который истребит Торговую сторону.