Процесс исключения (сборник) - Лидия Чуковская

Петр Иванович Чагин — издательский деятель. Издательства находились в ведении Управления пропаганды и агитации, которое возглавлял в те годы Георгий Федорович Александров.

71 О, как это непереносимо. — Эта же самая встреча с Ксенией Некрасовой в «Новом мире» описана в воспоминаниях Маргариты Алигер. Начинаются воспоминания издалека – с того, что кто-то из знакомых Алигер называет Некрасову юродивой. Потом рассказано, как они вместе ехали в загородной электричке. Далее мы читаем:

«Журнал «Новый мир» – его тогда редактировал Константин Симонов – надумал открыть следующий, 1947 год, большой подборкой лирических стихов московских поэтов… Редакционное помещение… представляло собой одну огромную комнату, где на разных столах обитали разные отделы журнала… Меня вызвали посмотреть верстку моих стихов, и… я читала верстку, примостившись у края стола тогдашней заведующей отделом поэзии, еще не старой, но уже седой женщины, знающей и любящей свое дело и его предмет – русскую поэзию. Может быть, и женщина эта не забыла то, о чем я хочу рассказать сейчас всем.

Верстку я вычитала быстро, и мы с ней болтали о том о сем, о будущей подборке, о том, что в ней появится интересного.

– Вот, взгляните-ка это, – сказала моя собеседница, протягивая мне еще одну корректуру. И я прочитала набранное свежей краской стихотворение Ксении Некрасовой «Мальчик».

– Чудесно! – воскликнула я, дочитав. – Что за стихи! Что за чудо-стихи! – громко и безоглядно радовалась я. – Даже непонятно, что это, откуда? Чудо, да и только!

– Хотите сказать об этом автору? – спросила довольная моей реакцией заведующая отделом поэзии.

– Ну, скажу непременно как-нибудь при случае, – почти отмахнулась я. – Но вообще-то ведь это совсем разное, стихи и их автор. Я с ней общаться не умею. Не получается как-то… Все-таки она… И, не задумавшись, с размаху, я произнесла то самое слово, которое в просторечье звучит достаточно грубо и вульгарно, ибо люди охотно пользуются им всуе и давно уже затерли и затрепали ту возвышенность, то изумление души, тот священный трепет, который вложил в него однажды и навеки великий русский писатель. И вот оно слетело с моих губ, это жестокое слово, еще и упрощенное женским окончанием, прозвучав в переполненной комнате достаточно громко и слышно, и что-то вдруг дрогнуло и изменилось в лице моей собеседницы, и тотчас же я словно всем своим существом ощутила, что в комнате что-то случилось, что-то ужасное, что-то непоправимое. Испуганно оглянувшись, я увидела, как много вокруг народу, и поняла, что все эти люди слышали ужасное слово и что этого уже не поправишь, и в тот же миг я увидела, что через всю комнату, сквозь расступившуюся толпу, прямо на меня идет Ксения. И, встретившись с моим взглядом, она тотчас улыбнулась той самой большой, доброй улыбкой, которой всегда улыбалась мне в подмосковной электричке.

Сказать, что я растерялась, это значит ничего не сказать. Сказать, что я пришла в ужас, это тоже очень мало и бледно. Я не помню в жизни своей какой-либо хоть отдаленно похожей минуты. У меня словно железом перехватило горло и из глаз брызнули слезы, затуманившие весь окружающий мир. Я была в глубоком, в неизмеримом горе, в истинном отчаянии. Если бы я упала на колени, может быть, мне бы стало чуточку легче, но это сразу не пришло в голову.

– Ксения… Ксения… Ксения… Простите, простите меня! – лепетала я, задыхаясь от стыда, от муки, от страдания. Мне казалось, что кругом настала тишина, может быть, это только мне так казалось, и что все взгляды устремлены на нас, может быть, и этого не было на самом деле, – но не было меры моему мучению, и широко, ясно, открыто улыбалась Ксения.

Я схватила ее за руку, я готова была прижать к губам эту плотную, широкую, чистую ладонь, и она не отнимала ее, продолжая улыбаться. И вдруг сказала громко, просто и отчетливо:

– Спасибо вам. Спасибо, что вы так хорошо говорили о моих стихах.

И была в этих словах такая чистота и отрешенность, такое покойное и непобедимое человеческое достоинство, такая высокая сила духа, которые я никогда с тех пор не могу ни забыть, ни утратить. Слава богу, что мне довелось в судьбе моей, пусть даже столь постыдной ценой, услышать звучание этих нескольких слов, соприкоснуться с их глубиной и светом. На этом уровне для меня на всю жизнь осталась Ксения Некрасова». (Маргарита Алигер. Жгучее воспоминание // Ясная поляна, 1997, № 1, с. 39–40.)

72 …последние стихи: На день рождения. – Речь идет о стихотворении «День рождения», напечатанном с посвящением «В. В.», то есть Валентине Васильевне Серовой, в подборке «Лирика» (ЛНМ-2, с. 24).

73 Николай Александрович Михайлов – партийный и государственный деятель, член Оргбюро ЦК ВКП(б), первый секретарь ЦК ВЛКСМ.

74 …бергсонианство, ничего, кроме 905-го и Шмидта. — Доклад Фадеева на Всесоюзном совещании молодых писателей, организованном ЦК ВЛКСМ и Союзом писателей, в отрывках и в пересказе опубликован тогда же в центральной прессе. «Лучшие произведения Бориса Пастернака, – говорил докладчик, – «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт», в которых ему, как художнику, удалось выйти из личного мирка к общественной жизни… Но к сожалению, Пастернак не пошел по этому пути. Он целиком и полностью остался в плену идей аполитичности искусства, замкнулся в индивидуализме, в кругу формальных исканий» (Литературная газета, 8 марта 1947).

Бергсонианство — философское учение Анри Бергсона, французского философа и писателя, лауреата Нобелевской премии (1927). Слово это употреблялось в советской критике только в осуждение, как бранный термин.

75 Речь идет о стихотворении Пастернака «Урал впервые».

76 «Окраина» Семынина была напечатана в «Новом мире» (1947, №3, с. 112).

77 Ивинская приносит газету, где ругают Пастернака… – По-видимому, имеется в виду доклад Фадеева на Всесоюзном совещании молодых писателей, напечатанный в отрывках сначала 4 марта в «Комсомольской правде», а затем 8 марта 1947 года в «Литературной газете» (см. примеч. 74).

78 Я ставлю еще один роковой вопрос: о Бирман. – Речь идет о воспоминаниях актрисы и педагога Серафимы Германовны Бирман, которые Лидия Корнеевна редактировала для журнала, но редколлегия, в лице Симонова и Кривицкого, передумала их публиковать.

79 Вопросы А. М. Борщаговского относятся к строкам из поэмы Алексея Недогонова «Флаг над сельсоветом».

80 Татьяна Александровна Спендиарова – поэтесса и переводчица.

81 Наталья Павловна – Бианки.

82 Дмитрий Миронович Стонов — прозаик. Его повесть «Раннее утро» была опубликована в «Новом мире» (1947, № 1).

83 «Не мог щадить он нашей славы» — строка из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта».

84 О Г. И. Мишкевиче см. примеч. 16.

85 Петр Авдиевич Кузъко – литератор, муж Музы Николаевны Кузько, секретаря К. М. Симонова.

86 Много плохих стихов – Васильев, Рывина, Луконин. – Перечислены Сергей Александрович Васильев, поэтесса Елена Израилевна Рывина, в годы войны входившая в группу писателей при Политуправлении Балтфлота, и поэт-фронтовик Михаил Кузьмич Луконин.

87 Николай Иванович Замошкин — критик, автор работ о Горьком, Пришвине, Алексее Толстом, в ту пору редактор отдела прозы «Нового мира».

88 Эмма Григорьевна Герштейн — литературовед, исследовательница творчества М. Ю. Лермонтова.

89 Илья Самойлович Зильберштейн – литературовед, один из основателей «Литературного наследства», искусствовед, коллекционер.

90 Кроме Кушнерева… – По-видимому, это Арон Давидович Кушниров, еврейский поэт. В 1947 году в № 4 «Нового мира» опубликованы три его стихотворения в переводе Р. Морана.

91 Имеется в виду статья Б. Рюрикова, озаглавленная, как и поэма Недогонова, – «Флаг над сельсоветом».

92 Воображаю, как информирует его Кривицкий. – Через четверть века после описываемых событий в 1980 году в журнале «Знамя» № 5 опубликованы воспоминания А. Кривицкого «Елка для взрослого». Они дают представление о том, как мог их автор информировать Симонова. Хотя в восьмидесятые годы имя Лидии Чуковской было в России под запретом, Кривицкий обходит эту трудность и пишет о своих идейных разногласиях с «заведующей отделом поэзии с холодными глазами»: «Война потребовала неслыханных жертв… А журналу предложены альбомные стихи…» Далее автор вспоминает «как бесновалась Зинаида Гиппиус», затем упомянуты «внутренние эмигранты», потом вновь повествование возвращается к «Новому миру» в 1947 году: «…для меня Гиппиус была тогда призраком отшумевшего времени, и я, признаюсь, с огромным удивлением услышал лаконичный, но красноречивый отголосок ее воплей над ухом». Всё это обвинения, хоть и несколько расплывчатые, но по тем временам серьезные.