Какой простор! Книга первая: Золотой шлях - Сергей Александрович Борзенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маленький ростом командарм 2 Городовиков, с худым, желтым и изможденным лицом (Иванов видел его впервые), предложил использовать для наступления Арабатскую стрелку — узкую песчаную косу, отделяющую Сиваш от Азовского моря и тянущуюся к югу от Геническа вплоть до Керченского полуострова.
Фрунзе внимательно выслушал командующего Второй Конной армией. Те, кто близко знал главнокомандующего, по выражению его лица, которое как бы говорило, что все это ему уже знакомо, поняли, что он отрицательно отнесся к новому предложению, и ждали критики этого предложения. Они не ошиблись. Как только Городовиков окончил и, расправляя пышные усы, сел, заговорил Фрунзе:
— Все, что вы сказали, дельно и умно, но неосуществимо. И вот почему. — Фрунзе оглянулся. — Внесите доску и дайте мне кусок мела.
Пока вносили доску, Фрунзе, заложив свои пухлые, с короткими пальцами руки за широкий армейский ремень, продолжал говорить. Говорил он негромко, но все улавливали малейшие интонации его голоса.
— Разрабатывая план Перекопской операции, мы обратили внимание на Арабатскую стрелку, по которой можно обойти сильно укрепленные Чонгарские позиции. К тому же там сосредоточены лучшие части Врангеля…
Внесли черную школьную доску, исписанную арифметической задачей. Фрунзе продолжал говорить. Голубые глаза его поблескивали.
— Этот маневр в сторону в тысяча семьсот тридцать втором году проделал фельдмаршал Ласси. Армия Ласси, обманув крымского хана, стоявшего с главными силами у Перекопа, двинулась по Арабатской стрелке и, переправившись на полуостров в устье Салгира, вышла в тыл войскам хана и быстро овладела Крымом. К сожалению, нам не удастся повторить этот маневр. Мешает то обстоятельство, что наш флот, стоящий в Таганроге, не может пробиться сквозь сковавшие Таганрогскую бухту льды и подойти к Геническу, чтобы обеспечить операцию со стороны Азовского моря, а там безнаказанно действует флотилия мелких судов Врангеля. Лично обследовав все побережье и убедившись, что на скорое прибытие нашего флота надежды нет, — а время не терпит, — я с величайшим сожалением отказался от намерения использовать для удара Арабатскую стрелку.
Открылась дверь, вошел забрызганный грязью опоздавший на совещание командарм 4 Уборевич. Вместе с ним в комнату ворвался запах свежей баранины. Во дворе в полевой кухне на ужин варили суп. Невдалеке прокричал голосистый петух. Фрунзе взглянул на часы на левой руке и, как бы не доверяя им, прижал их к маленькому уху.
— Ну, товарищи, будем действовать. Время дороже всего, — сказал он и, накинув на плечи широкую шинель, мягко ступая теплыми белыми сапогами, впереди всех вышел из помещения.
Следовало поужинать и поспать. Но главнокомандующего уже ждал открытый автомобиль, серебристый от изморози. Фрунзе устало сел на холодные подушки, всунув правую ладонь в левый рукав шинели, а левую в правый, и, поеживаясь от холода, заломив смушковую папаху, поехал вперед, навстречу зареву орудийных разрывов.
Нагнав на улице Иванова, Блюхер обнял его за плечи, сказал:
— Теперь я спокоен насчет общего хода дела. Михаил Васильевич все видит, все поставил на свои места.
Недалеко от них, звеня шпорами, прошли двое коренастых военных. Один проговорил:
— Чем быстрее опрокинем мы Врангеля, тем меньше потеряем бойцов.
Второй ответил:
— Никто не знает, где сапог жмет, никто — кроме того, кто его носит.
По голосу узнали Роберта Эйдемана.
В ту же ночь Иванов перевел свой полк в Каховку.
XLI
— И кто это такой махиной заправляет? — не видя конца краю войскам, движущимся на юг, спросил Лукашку пожилой надоедливый возчик, с которым он ехал на бричке от Никополя до Каховки.
— Главнокомандующий фронтом Фрунзе, — охотно ответил Лукашка, поставив на грязную ступицу колеса ногу и бинтуя ее чистой, им самим выстиранной обмоткой.
— Какой он из себя? Хотя бы взглянуть довелось.
— Поглядишь ишшо, дядя, до моря ехать далеко, — вмешался в разговор молоденький красноармеец, проводя мимо них мослаковатого артиллерийского коня, припадающего на переднюю ногу.
— Что ты — до моря! Христос с тобой. Я и так за сто верстов от дома отбился.
— Ничего, назад будешь возвертаться — соли наберешь, соль в Крыму дюже дешевая, — крикнул с соседнего воза чубатый малый.
— А я видал его, — сказал Лукашка.
— Хвастаешь.
— Ей-богу, видал.
Лука живо вспомнил митинг на станции Синельниково, огненный закат, предвещавший ветреный день. На фоне заката на орудийном лафете стоял Фрунзе, говорил речь бойцам. Лука пробрался вперед. Прямо перед собой видел он главнокомандующего с непокрытой головой, румяное лицо в бороде, свисающие усы, приподнятую левую бровь, короткий нос и яркие глаза. Фрунзе что-то говорил, Лука не слышал что, но знал, это были ясные, простые слова о том, как надо жить, бороться и побеждать. Мальчик чувствовал ток живого отклика, бегущий по телам людей. Так это иногда бывает в тихую погоду, когда вдруг без ветра подымается невольный трепет листвы. После короткой речи пролетарского полководца тысячи людей закричали, захлопали ладошами, затопали сапогами, подняв с земли тяжелое облако пыли.
Все это Лука, запинаясь, рассказал слушавшим его красноармейцам. Подошло еще несколько человек, попросили рассказать все сначала. Лука рассказал — складнее и лучше, чем в первый раз.
— Кто же он такой, что генералов побить собирается? — снова спросил любознательный возчик. — Генерал для того и генерал, чтобы воевать. Всю науку эту смертоубойную вдоль и поперек превзошел… Должность какая у Фрунзе будет?
— Коммунист. Стало быть, с любой должностью справится, — ответил за Луку красноармеец, надвигая на лоб папаху шпанского меха.
Вокруг, будто марево в знойный день, висели многоголосый шум, говор людей, конский топот, дребезжание телег. И наплывали запахи выцветших трав, соломы, лошадиного пота.
— Что ж, и ты в бой пойдешь? — спросил красноармеец Луку, снял с головы папаху, достал из прохудившейся подкладки бумагу и, зачерпнув из кармана шинели щепоть махорки, принялся крутить цигарку.
— Пойду!
— Сомнут тебя, цветочек, преждевременно. — Возчик жалостливо, как на покойника, посмотрел на мальчика.
По улице прорысил загорелый усатый Городовиков в серой бекеше и курчавой шапке с цветным верхом. Недалеко ударили из орудия. В маленьких крестьянских окнах по-комариному отозвались стекла.
Приближались сумерки. Комдив Лифшиц отдал распоряжение зажечь костры. У невысокого огня, пожимаясь от холода, подложив под себя шинель, лежал Лукашка, вокруг сидели красноармейцы, вполголоса пели. Вдруг Лука вспомнил: сегодня ему исполнилось пятнадцать лет. Он уже комсомолец, занимает должность помкомвзвода в одной из рот отцова полка.
Ночью, не гася костров,
