Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович

— Я уйду от тебя, — спокойно сказал Брона. — Я не изверг. И все мы, из Кроеровщины, не изверги. Одна у нас душа. А ты — как вурдалак ненасытный. Дождешься серебряной пули да осинового кола.

Белые ресницы мужика дрожали, но говорил он запальчиво, смело.

— Не будет тебе за такое успеха. Тоже и у него гордость.

Корчак немного остыл:

— Так что, может, уже «пан» предложит что?

— Убей, а не издевайся… Да он сам скажет… Скажи, пане, не губи души.

Раубич смотрел в его светлые глаза:

— Иди, хлопче Брона, в мою комнату, третью от зала. Они не нашли…

— Ну вот! — обрадовался Брона. — А вы, сыроядцы…

— …а там, за шторой, висит мой штуцер. Для тебя уж одно ружье найду. Держи на память…

— А им не скажешь? — спросил Брона.

— Им не скажу, — просто ответил Раубич. — Они росомахи. Падалью питаются. Кровь не по ним. — И, помолчав, сказал: — Добивайте, что ли.

Брона смотрел на Раубича со спокойной враждебностью и уважением.

— Т-так, — протянул Корчак. — И в самом деле… Помирать стоя будешь?

— Да.

— Нажились мы тут, хлопцы. Спасибо надо сказать одному добродею за совет.

— Не надо ему твоей благодарности, — возразил Брона. — Он сказал правду. Есть у этого человека оружие. Да только вы все учли, кроме него.

Корчак смотрел на Яроша. Потом вынул из ножен корд и стоймя кинул его в землю.

— Ты не бойся, раубичский пан, ударят точно.

— Я не боюсь.

Брона побежал за штуцером и принес его.

— У-ух какой! — улыбался он. — Аж руки прикипели. Вот это оружие! Ну, держитесь теперь…

Раубич улыбался. Вид у хлопца был, как у ребенка, что держал игрушку.

— Ну, спасибо… Ты — ничего!.. Ты даже подумать не успеешь, я уж постараюсь, — спешил Брона и как бы пояснил: — Жену мою с детьми Кроер куда-то в Расейщину продал за непослушание… А что она там?

— Я понимаю, — сказал Раубич.

— Ведите коней, хлопцы, — приказал Корчак. — Дом жечь не будем. Пусть вдове останется. — И улыбнулся: — Может, и для меня что-нибудь найдешь?

Раубич с жестковатой улыбкой покачал головой.

— Да я шучу, — сказал Корчак.

Люди с лошадьми стояли немного в стороне и не смотрели на них. Никому не хотелось видеть убийство.

Брона вытащил из земли корд и стал с левой стороны и немножко впереди Раубича.

— Молись, — сказал Корчак.

Пан Ярош поднял голову и, глядя на языки высокого пламени, начал читать апокрифичную молитву панов-латников, против которой четыреста лет безуспешно боролась церковь. Безуспешно потому, что читали ее один раз и потом не было кого карать.

Брона слушал, как падали слова. Молчал и смотрел чужими глазами. И летели, летели в небо языки огня.

— «Воины бога пришли за мной» — спокойно читал Раубич.

Корчак отошел к лошади.

— «Воины бога пришли за мной… Они пришли — и не опечалилось сердце мое. Они пришли — и не дрогнули колени мои… Тьма была вокруг. И во тьме горели лики архангелов…

…Как половодье, близились они… Как лава, росли они… Как ураган, росли они… Как солнце в час смерти, росли они».

Странный звук родился где-то. Словно начинался обвал. Далеко-далеко. Брона не удивился. Так оно и должно было быть. Что ж, если за человеком шли воины бога…

— «Как черный огонь были очи их… Как сухая трава в огне были волосы их… Как вежи во время пожара были крылья их… Как расплавленная сталь были мечи их.

…И разверзлось небо — и пожар был за спинами их.

Но не трепетала душа моя».

Цокот нарастал и нарастал, близился. Неодолимый, мощный. Земля стонала. Потом долетели два выстрела, а спустя минуту — еще два.

— Что такое? — спросил Корчак.

— Большой отряд, — ответил кто-то.

— Войско, — пробормотал Юстын. — Наутек, хлопцы!

— Ти-хо! — приказал Корчак.

Земля гремела уже, словно была из железа.

— И правда, хватит, — взвился в седло Корчак. — Засиделись… Брона, кончай да догоняй.

Люди тронули коней. Обвал уже гремел во всю мощь.

Брона сделал шаг и встретил глаза Раубича.

— «Потому что не боялся я смерти детей нижe своей кончины без холма и причастия, без слез и памяти…»

Брона зашел за спину Яроша, поднял с земли штуцер и резким ударом корда перерезал веревки. А потом со всей силой толкнул Раубича. Тот не удержался на ногах и повалился на землю.

Корчак, оглянувшись, увидел лежащего и то, что Брона садится на коня. Всадники исчезли за домом.

…Алесь, вырвавшись на лужок, увидел разбитые окна, пощепанные двери дома — в них били топорами, — зыркий огонь, а возле него неподвижного человека.

Пылали флигель для гостей, дом эконома и каретная. Рыжее, как львиная грива, пламя с горячим гулом летело в ночь. Коробились крыши, тысячами рубинов сияли сквозь вуаль огня бревна. Ревело, сыпало искрами, несло.

И грозно вертелся во все стороны, угрожая мечам, флюгер-всадник на крыше флигеля — горячая струя воздуха вертела его. Достойный жалости, маленький и грозный всадник над морем огня.

Алесь спрыгнул с коня и склонился над неподвижным телом.

— Пан Ярош! Пан Ярош!

…Ярош удивленно смотрел на него. Потом сел, потирая запястья.

— Ничего, — резко сказал он. — Где солдаты?

— Какие солдаты? Я один.

В этот момент люди Корчака скакали уже на той стороне озера. Спешили оставить между собой и карательным отрядом как можно больше верст.

— Неудача, — сказал Корчак. — Ни оружия, ничего. Отряд кто-то навел.

Гнали коней, словно одержимые. И лишь после долгого молчания Корчак обронил:

— Ничего. Одного-таки кокнули.

Брона пожал плечами.

— Боюсь, что нет. Боюсь, что он останется в живых.

— Ты что?

— Времени не было. Когда я ударил его, мне показалось… корд наткнулся на железо.

— Брас-лет, — похолодел Корчак.

Брона молча скакал рядом с Корчаком. Он не жалел ни о чем.

«Воины бога пришли за мной».

Он улыбнулся мрачно и погладил в темноте вороненый ствол штуцера.

Ярош недоуменно смотрел на Алеся, потного, с грязными потеками на лице. Под спутанным чубом дерзко горели серые глаза.

— А солдаты?

— Да один я, один. Вставайте. Они удрали.

Раубич увидел вспененный табун, что жался подальше от огня. Перед табуном стоял, прижав уши, огромный жеребец и смотрел на пламя.

«Конь покойного Юрия. На нем он был, когда предупредил… Тогда, у кургана. Нет, никогда не пошел бы пан Юрий на заговор.

И этот… Действительно один. Прискакал и сдунул их, как пылинки. И увидел его на земле, очумевшего. Еще, может, подумал, что сомлел, как баба».

Ярош почувствовал страшное унижение. Он, мужчина, с восемью слугами, с оружием в доме, попал в руки этим свиньям и битый час терпел издевательства, словно ожидая, когда этот щенок явится на помощь. Один, с бесполезным, как тросточка, дробовиком в руках. Прискакал на помощь тому, кому «мстил презрением». Конечно, к таким надо скакать на помощь, разве они сами защитятся?

— Вставайте. Они не ранили вас?

Ярош неожиданно легко поднялся, начал было отряхивать грязь с живота и колен и едва не застонал.

Унижение раздирало его. «Один… Один… Боже мой, спасай меня от позора… спасай меня от этого спасения…»

Если б Алесь сказал то, что хотел сказать: «Быстрее, пан Ярош, они могут вернуться, а нас двое», — все, возможно, обошлось бы. Раубич увидел бы в его поступке простую смелость, желание помочь отцу девушки, которую любил.

Но он не сказал этого.

— Имеешь мою жизнь, — глухо сказа Раубич. — Надо будет — отдам.

— Зачем так?

— Я ее не хотел. Так разве не все равно, кому отдать?

— Пан Раубич…

— Я дорого дал бы, чтоб этой помощи не было.

— Брезгуете брать из моих рук? — оскорбленный, спросил Загорский.

— Не беру подачек.

— Отец… — сделал последний шаг Алесь.

Может, Раубич и понял бы, если б смотрел в глаза. Но он смотрел в сторону.

— Я ни о чем не просил. Ни вообще людей, ни лично вас.