Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман

Голоса. Военный маневр!

Зиновьев. Никаких маневров нет, никаких ходов нет.

Голос. Передышка нужна.

Зиновьев. Вы убедитесь скоро, что это не так» («Партия и оппозиция по документам», стр. 31–32).

Эта уже по существу идейная капитуляция оппозиции, умоляющее заискивание Зиновьева перед ЦК и ЦКК, его вопли о мире не произвели никакого впечатления на невозмутимого Сталина. Добивая Зиновьева, своего вчерашнего союзника в борьбе с Троцким (между прочим, на той же конференции Сталин сообщил, что резолюция ЦК от 17 января 1924 г., а также резолюция XIII съезда против Троцкого написаны рукой Зиновьева), Сталин решил еще публично поиздеваться над ним. Сталин ответил Зиновьеву:

«Зиновьев хвастал одно время, что он умеет прикладывать ухо к земле (смех), и когда он прикладывает его к земле, то он слышит шаги истории. Очень может быть, это так и есть на самом деле. Но одно все-таки надо признать, что Зиновьев, умеющий прикладывать ухо к земле и слышать шаги истории, не слышит иногда некоторых "мелочей"… Может быть, оппозиция и умеет, действительно, прикладывать уши к земле и слышать такие великолепные вещи, как шаги истории. Но нельзя не признать, что умея слышать такие великолепные вещи, она не сумела услышать ту "мелочь"… что оппозиция осталась на мели. Этого она не услышала» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 355–356).

Другими словами, партаппарат так повел дело в партии и стране, что создал все необходимые политические, организационные и психологические предпосылки, чтобы оппозиция очутилась «на мели», а этой «мелочи» зиновьевцы и троцкисты «не услышали». Либо полная не только организационная, но и идейная капитуляция, и тогда оппозиционеры имеют некоторые шансы продлить свое пребывание в партии еще на некоторое время, либо упорство в своих взглядах, — тогда дни оппозиции сочтены. Именно так поставил вопрос Сталин в своем заключительном слове.

Теперь Сталин разговаривал с оппозицией не от имени партии, а как сама партия. Если на начальном этапе Сталин не без основания отождествлял свой партийный режим с режимом Ленина, то теперь, на новом этапе, он смело и уверенно отождествлял самого себя с партией. Не как Сталин, даже не как «генсек», а как партия Сталин предъявил оппозиции ультиматум о тотальной капитуляции. Он сформулировал этот ультиматум в следующих пунктах:

«Вы хотите знать, чего от вас требует партия? Слушайте:

Партия не может больше терпеть и не будет терпеть, чтобы вы выходили на улицу и трепали партию…

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы вы подбирали и накапливали всякие недовольные элементы, как материал для новой партии…

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы вы, шельмуя партийный руководящий аппарат и ломая режим в партии,… объединяли все и всякие осужденные партией течения в новую партию, под флагом свободы фракций…

…Партия не может и не будет терпеть, чтобы вы делали попытки использовать трудности (строительства социализма) для нападения на партию…

…Партия не может терпеть того, чтобы оппозиция выходила на улицу с демагогическим заявлением о немедленном подъеме зарплаты на 30–40 %…

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы оппозиция продолжала подрывать основы смычки рабочих и крестьян, пропагандируя идею повышения отпускных цен и усиления налогового нажима на крестьянство,… пытаясь "сконструировать" отношения эксплуатации крестьянства пролетарским государством.

Партия не может и не будет терпеть того, чтобы оппозиционеры продолжали и впредь сеять идейную сумятицу в партии, преувеличивать наши трудности, культивировать пораженческие настроения, проповедовать идею невозможности построения социализма в нашей стране и подрывать тем самым основы ленинизма…

Партия не может и не будет терпеть, чтобы вы продолжали и впредь тормошить Коминтерн, разлагать его секции и развенчивать руководство Коминтерна…» (Сталин, Соч., т. 8, стр. 351–353).

Сталин закончил выступление следующим предупреждением:

«Либо вы выполните эти условия, либо вы этого не сделаете, — и тогда партия, побив вас вчера, начнет добивать вас завтра» (там же, стр. 354).

Нельзя себе представить более тяжкого требования, чем требование к революционеру расписаться в своей полнейшей безыдейности. Ничто так не ошеломляет окружающих, как поступок революционера, предающего анафеме свои вчерашние убеждения. Как раз этого потребовал Сталин от оппозиции.

Однако оппозиция все еще не сдавалась. Сказывалось давление на нее той части партии, которая считала «Заявление 16 октября» актом трусости, играющим на руку Сталину. На одном из оппозиционных собраний в Москве, например, «присутствующие возмущались, что вожди сдрейфили, что идти на перемирие сейчас — значит дискредитировать самих себя», на этом собрании было постановлено «законспирироваться, уйти в подполье» («Партия и оппозиция по документам», стр. 33). Группа Сапронова-Смирнова, входившая в блок, опубликовала «Заявление 15». В этом заявлении резко критикуется капитуляция вождей блока, подчеркивается необходимость активизации политической борьбы не только легально в рамках партии, но и нелегально вне партии, среди рабочего класса.

В изложении сталинского историка, группа Сапронова-Смирнова заявляла, что «в момент борьбы на стороне Сталина будет вся армия чиновников, на стороне оппозиции — рабочая часть партии», что «борьба не может ограничиться внутрипартийными рамками»… Преодолеть сталинскую группу можно лишь в том случае, если оппозиция обеспечит себе активную поддержку рабочего класса, что для этого, надо теперь же «образовать ядро, которое будет отстаивать дело пролетарской революции», что «разоблачая Сталина и его политику, нужно также разоблачать шатания оппозиционных вождей» (Ем. Ярославский, «Краткая история ВКП (б)», стр. 468–469).

В «Заявлении 15» отмечался также и новый фактор силы, который Сталин ввел в борьбу: «ГПУ направляет свою деятельность на борьбу с законным недовольством рабочих, и даже с внутрипартийной оппозицией» (там же, стр. 469). Надо тут же заметить, что вожди блока просто проглядели тогда, что множество из антисоветских акций, которые Сталин им приписывал, на самом деле были организованы самим Сталиным через Менжинского (ГПУ), чтобы дискредитировать оппозицию как орудие белогвардейской контрреволюции (например, засылку в оппозицию агентов-провокаторов бывших белогвардейцев Щербакова и Тверского для организации подпольной типографии).

В декабре 1926 года Сталин поставил вопрос об оппозиции на обсуждение VII расширенного пленума Исполкома Коминтерна. Сталину важна была моральная поддержка этого форума «мирового пролетариата». Иностранных лидеров Коминтерна, которых Троцкий называл «приживальщиками Кремля», Сталин поставил на этом пленуме перед выбором: «Перед вами стоят две силы. С одной стороны — наша партия, уверенно ведущая вперед пролетариат СССР, строящая социализм и зовущая пролетариев всех стран к борьбе. С другой стороны — оппозиция, ковыляющая за нашей партией, как дряхлый старик, с ревматизмом в ногах, с болью в пояснице, с мигренью в голове, — оппозиция, сеющая кругом пессимизм и отравляющая атмосферу болтовней о том, что ничего у нас с социализмом в СССР не выйдет, что у них там, у буржуев, все обстоит хорошо, а у нас, у пролетариев, все обстоит плохо.

Таковы, товарищи, две силы, стоящие перед вами.

Вы должны сделать выбор между ними» (Сталин, Соч., т. 9, стр. 149–150).

Разумеется, благоразумные «приживальщики Кремля» выбрали своего хлебодателя — Сталина. На этом пленуме выступили с защитой своих взглядов Каменев, Троцкий, Зиновьев, но то были воистину «голоса вопиющих в пустыне». Их никто не слушал, может быть, кроме самого Сталина, который в своем пространном заключительном слове (оно содержит около 90 книжных страниц) обвинил оппозицию, что уже одним фактом своего выступления на данном пленуме она нарушила обещание «Заявления 16 октября» прекратить фракционную борьбу против ЦК. Защита оппозицией своих взглядов против сталинского руководства отныне считалась фракционной борьбой. Это уже явно пахло применением к фракционерам резолюции X съезда «О единстве». Заключительное слово Сталина содержало ряд явных извращений исторических фактов (правда, известных тогда только членам ЦК и делегатам некоторых съездов); содержало оно и грубые личные выпады.