Евангелие страданий - Серен Кьеркегор

он знает истинное, и однако ему придется, как пришлось другим до него, когда он станет старше, узнать и нечто совсем иное, тогда как он знает ведь пока еще только истинное. Юноша знает, конечно, истинное, но он не знает и не имеет опыта тех действительных отношений, всех тех реальных обстоятельств, в которых истина должна выйти на свет. Редко бывает так, что в понимании этого человеку с самого раннего детства помогают темные предчувствия; как правило, юноше, – и это мило, – свойственна доверчивость, которая, впрочем, порой опять же становится для юноши погибельной. Юноша с его жаждой учения крайне охотно и с большим желанием усваивает истину в том виде, как она ему сообщается; его неопытное, но прекрасное воображение рисует тогда ему образ, – который он называет миром, – в котором то, что он изучил, развертывается перед ним, как на сцене. Как думает неиспорченный юноша, одно к другому так точно подходит: истина, как он ее изучил, в ее чистейшем облике, и мир, эта сцена воображения, которую он сам создает. Таким, вероятно, является отношение между истиной и миром, думает юноша, и доверчиво вступает в мир действительности.

Но что он видит? Мы не будем останавливаться здесь на всем том несовершенстве и посредственности, и непостоянстве, и мелочности, которые он видит в этом окружающем его теперь мире; мы не будем останавливаться на тех печальных открытиях, которые юноша делает о себе самом, обнаруживая, что он вовсе не тот, кем он воображал себя, и на том, как он учится понимать, ах, и, быть может, слишком пространно толковать это слово Писания: «что он и сам обложен немощью»[364] (Евр. 5, 2), – мы поспешим перейти к более сильным сценам. А именно, мир может двояким образом обнаружить обратное тому, во что верит неиспорченный юноша. И в том и в другом случае юноша видит это не без страха, и даже если в одном из этих случаев его вдохновляет божественное величие того, что он видит, все же, когда он бросает на это первый взгляд, он содрогается, ведь то, что он видит, лишь при богобоязненном рассмотрении выглядит столь вдохновляюще.

Юноша воспитан в познании истинного и доброго, научен любить добро ради истины и избегать даже тени зла. Но вот мир показывает ему противоположное этому. Это противоположное можно назвать дерзкой бессовестностью; это люди, которые обращают понятия и, как говорит апостол, «вменяют себе в честь свой позор»[365], «хвалятся своим бесчестьем». Видя это, юноша, конечно, ужасается: они не просто творят зло, но они даже не скрывают этого; они не просто не скрывают этого, но они творят это явно; они устремляются к свету, а ведь обычно люди полагают, что зло избегает света; они поднимают свои глаза, и это признак, по которому их можно узнать, а ведь обычно люди полагают, что человек со злой совестью опускает глаза вниз; они не просто творят это явно, но хвалятся этим и «одобряют делающих это»[366].

Но мир может и другим образом показать противоположное тому, во что верил неиспорченный юноша; это другая противоположность, которая, пожалуй, в высшей степени вдохновляет, несмотря на то, что это столь ужасное зрелище, что юношу бросает в дрожь, ведь это не согласуется с его прекрасными ожиданиями. Оказывается, что добродетели приходится страдать в мире ради истины, что мир оказывается недостоин добродетели, что справедливый не получает никакой награды и ему даже платят издевательствами и преследованием, что путаница, в конце концов, становится так велика, что людям кажется, будто они делают приятное Богу, преследуя свидетеля истины, – и вот, добродетели приходится вменять себе издевательство в честь, приходится в противоположном смысле, с вечной непреложностью истины, вменять себе в честь свой позор. Такое редко, пожалуй, приходит юноше на ум, юноша редко способен вообразить себе нечто подобное; чаще всего, что естественно, юноше свойственна милая доверчивость, но она ни о чем таком не подозревает.

И вот если это случается, если все переворачивается страшнее, чем при землетрясении, и все понятия оказываются смешаны, так что истину ненавидят и ее свидетелей преследуют, что тогда? Приходится ли тогда свидетелю истины терпеть поражение в глазах этого мира? Да. Но значит ли это, что все потеряно? Нет, напротив. Мы ведь убеждены, – и потому здесь не нужно доказательств, ведь иначе может быть только в случае, если это вовсе не свидетель истины, – мы уверены в том, что всякий свидетель истины вплоть до последнего мгновения сохраняет юношеские воспоминания о том, чего он ждал юношей, и в том, что он поэтому перед Богом проверил самого себя и положение дел – проверил, не его ли здесь ошибка, не было ли возможно произойти тому, чего он ожидал в юности и чего, быть может, он более всего желал на благо мира: чтобы истина торжествовала победу и добро получило свою награду в мире. И вот когда он убеждается в том, что не по его вине это не так, и когда он твердо понимает, что отныне ему придется нести ответ, если он откажется действовать: тогда сердечная чистота и свобода обретают сверхъестественную силу, тогда он обращает имеющееся положение дел в его противоположность, обращает бесчестье в честь и почитает честь свою тщетою, «хвалится поношением и своими узами»[367] и славит Бога за то, что «посчастливилось ему так пострадать». Превращение это совершается благодаря сердечной чистоте и свободе; и оно тоже противоположно тому, что ожидал увидеть в мире неиспорченный юноша. Увы, тому, кто, дерзко и вздорно нападая, вносит в мирные отношения ужасный беспорядок, все переворачивая; но увы и тому, у кого, когда становится необходимым, недостает душевной чистоты и свободы для того, чтобы перевернуть и обратить в противоположность положение дел, которое само извращено и перевернуто. Увы ему; хотя и тяжело быть гонимым и преследуемым в мире, но еще тяжелее вечно отвечать за то, что ты не действовал, и в вечности терпеть позор, потому что ты не обрел с Божией помощью сердечной чистоты и свободы, чтобы обратить позор и бесчестье в мире себе в честь.

Так, обращая бесчестье себе в честь, действовали апостолы, но они делали это, пребывая в страдании. Давайте сразу подчеркнем здесь то, о чем мы должны будем напоминать себе вновь и вновь: они делали это, пребывая в страдании; ведь в противном случае наша беседа была бы, по сути, дерзкой ложью, и если бы кто-то тогда последовал ее увещаниям, он впал бы в результате в опасное заблуждение. – После того, как