Моя профессия ураган - Люда и Игорь Тимуриды

Сил говорить и плакать не было. Там, где было сердце, сейчас почему-то оказалась льдинка, холод которой противно расползался по мне. А ведь еще сегодня, оно, глупое сердце, еще надеялось, что ты вернешься и мы будем счастливы. Оно получило сполна.

Собрав всю силу воли, я отчаянно пыталась сохранить лицо, и быть внешне спокойной и равнодушной. Господи, почему так больно! От этого стремления не унижаться перед ним, не сломаться, не молить униженно о себе, лицо мое странно одеревенело. И стало походить на ужасную безжизненную маску.

Не выдержав потрясения, я, кажется, закричала… Может, я просто сломалась от тоски и муки? И хорошо еще, что потеряла сознание, а не рассудок: то, что не удалось сделать убийцам, сломать мой дух, удалось хоть на мгновение сделать Лану.

…Очнулась, когда ворвавшиеся тэйвонту были уже в комнате. Я не помню, что я делала и как предотвратила смертоубийство.

— Вон! — коротко показала я им на дверь. Сил говорить не было, и каждое слово давалось громадной силой воли. Никто не должен был видеть мой позор и мою слабость!

Увидев мое белое лицо, тэйвонту побледнели как полотно. Но неохотно подчинились, став за дверями.

Я все же была принцесса! Никто не должен был видеть мои страдания, даже он. И губы дрожали от нестерпимых усилий выглядеть ровно и не разрыдаться. Никто меня еще так не убил…

Да, я вглядывалась в его лицо как сумасшедшая, вглядывалась униженно и искательно, будто надеясь на помилование как на подачку, тщетно пытаясь найти там какие-либо признаки любви.

Господи, скажи нет, что это неправда!! Я бы все на свете простила для тебя. Я бы все отдала тебе, как когда-то отдала себя. Скажи, господи, скажи!! Ведь этого не может быть. Почему же так больно внутри? Почему так больно?

…Наверное, я все-таки дура, старая глупая дура. С другой бы, наверное, так не поступили. Глупое сердце мое все надеялось, что ты увидишь нас и вернешься.

Наверное, правда, я сама в этом виновата. Я отдалась тебе тогда так по детски доверчиво, радостно и счастливо, что, казалось, мне пело и небо, и поле, и лес…

Боже, больно, господи, как больно!

Глупое сердце, оно получило, что заслужило.

Я тогда чуть не повредилась в рассудке. Горе острыми коготками вцепилось в мои внутренности. Тяжесть словно придавила меня, и я перестала соображать. Я только тупо глядела на него. Я утеряла способность воспринимать все здраво, — понимать, что это еще не конец жизни, что и это пройдет, что время залечит все, — я только тупо тонула от нахлынувшего ощущения ужасной, непоправимой беды, обрушившейся на меня и похоронившей мою душу. Лан, мой Лан уходит.

Соображать здраво я была не в силах. Лан уходит от меня. Я только отчетливо и мучительно ощущала его хаотические, болезненные толчки сердца, отдававшиеся в голове, ощущала тупую, ноющую боль внутри, свои холодные, как у покойника, руки, и тягостное, тягостное чувство поверх всего. Лан, мой Лан уходит от меня. Это было невыносимо. Хотелось завыть, закричать, заплакать, как Савитри, броситься куда-то прочь, царапаться и кусаться. Он бросил меня с детьми!

— Ты не потанцуешь со мной на прощанье? — на прощанье спросил он, одевшись.

Я медленно покачала головой. Очередной удар по нервам был очень силен. Я была без совсем без сил. Я должна была знать, что никакая часовня ему не указ.

Боже, какой счастливой я была тогда! Я-то ему верила как самой себе, когда мы венчались среди шума дождя, мокрые, счастливые, в той часовенке. И сердце мое ликовало, будто не странствующий монах, но сам Бог соединил нас, наш дух, наши души и наши тела…

— Ну неужели ты откажешь мне потанцевать, чтоб было что вспомнить о нашей прощальной встрече? — настаивал он, соблазняя. — Когда это еще будет? Может быть, в старости, будучи бабушками и дедушками, мы, еще случайно встретившись, будем отчаянно и с тоской вспоминать ушедшие дни и нашу любовь, жалея, что так произошло, и с тихой грустью глядеть на твой детский портрет…

С трудом, чуть не плача, я согласилась. Лестью и уговорами ему легко удалось меня уболтать, как всегда это удавалось по отношению к глупой девочке. Дурочке!

— Ведь это последняя встреча…

— Хорошо, — сказала, наконец, я сквозь катящиеся против воли слезы.

— Ну вот и молодец, — сказал он, вставая и оттирая слезинки с моего лица. — Я всегда знал, что ты крепкая.

— Какой же ты все-таки мерзавец! — печально сказала я. Что бы он ни сделал, я не могла на него гневаться после всего, что между нами произошло. Боже, за что ты меня так караешь, почему именно он? Ведь этого гада, как поняла я со всей ужасающей ясностью именно сейчас, любило мое сердце. Любило беззаветно и не могло разлюбить.

Но Лан только весело гордо вскинул голову и направился к выходу.

Его тэйвонту бросил на него недоумевающий расстроенный взгляд. Но тот поглядел на него, очевидно, что-то сказав взглядом. Мне не было видно его лицо. Только оба его тэйвонту подозрительно одумались и приняли надменное выражение.

Похоже, он их "успокоил". Он всегда был быстр и решителен. Ударяя, не задумывался.

Они остались сзади. Я насторожилась, снова напрягаясь и холодея.

— Да, возьми с собой Савитри. Я хочу видеть ее перед собой. Пусть мои тэйвонту охраняют ее, — сказал он уже от двери.

Сопоставив подозрительное переглядывание, я заволновалась. А вдруг заговор?

Отрезвление?

— Мои тэйвонту сами справятся, — жестко ответствовала я. Привычная настороженность возвращалась…

Принц попробовал возражать, но, взглянув на меня, оставил это.

— Я буду ждать тебя у входа, так что не пытайся передумать… — просто сказал он.

Я смолчала. Ну что я могла сказать ему. И сейчас, здесь, он все равно вел себя, как хозяин.

— Не подпускайте тэйвонту принца к Савитри. И не спускайте с них глаз, — тихо приказала я. Мои тэйвонту, шокированные и растерянные непонятным поведением принца в конце, понимающе кивнули. — Как бы они не попробовали решить все проблемы одним махом, и не убить Савитри…

Савитри, замерев, смотрела на уходящего отца. Похоже, она ничего не поняла.

— Савитри, не надо к нему привязываться, а то потом будет больно от разлуки, — печально сказала я.

Дочка, чувствуя мое ужасное настроение и не понимая его причины, забралась ко мне на руки и потерлась о меня щекой, ободряя…

— Во что ты будешь одета? — спросил Тон, устало покачав головой. Он устал от происходящего. Он даже потрусил ей, чтобы отогнать плохое наваждение. Или плохой сон. Похоже, он еще ничего не понимал.

— Оденься в самое лучшее, — весело крикнул мне из конца коридора тэйвонту Лана.

Какой развязный, — безжизненно подумала я. Мир утратил свои краски и поблек, сморщился, как лопнувший кожаный детский шарик. Никому не нужный, брошенный после праздника, среди дождя. На душе у меня было темно, как будто в глухую дождливую ночь. Мне выть хотелось, а приходилось одеваться! Выбирать платье…

Красивое платье. Нет! Во мне все взорвалось… То самое простенькое, в котором я встретила Лана!.. Пусть я буду дурнушкой, пусть! Но я одену его и пойду в нем к нему навстречу!.. Больше всего я желала пойти куда-то и наплакаться, но может, он того и желал? Нет, не дам ему еще одного триумфа! Чтоб он будет танцевать с самыми красивыми женщинами, пока я, зареванная, буду где-то скулить, жалуясь какой-нибудь далекой иве.

Тэйвонту Лана вполглаза наблюдали за моими страданиями. По-моему, меня даже жалели. А может, жалели Савитри, которой получили приказание вогнать нож под третье ребро, чтоб не позорила принца, едущего жениться? Лан бы сумел безжалостно отрубить концы. А может, он тэйвонту оставил специально для того, чтоб они пересказали ему мои страдания. В издевку? Нет, не доставлю им такого удовольствия. Я вытерла лицо и высоко подняла голову, стараясь держаться гордо и сдерживать готовые брызнуть слезы. Ну, ты ж уже не зареванная девочка, уговаривала я себя. Ты — принцесса!!! Постарайся продержаться этот вечер, чтоб никто ничего не заметил, а потом уж сможешь пойти куда глаза глядят и идти ничего не видя, душа рвущиеся безнадежные и безутешные глупые слезы. Они, похоже, получили особые указания "охранять" меня, потому что остались здесь.

— Я готова, — сказала я, гордо запрокинув голову. — Пошли, а то гости действительно подумают черт знает что.

Впрочем, что можно еще подумать хуже того, что было, я не знала.

Мне казалось, что я была гордой и спокойной, но входное зеркало показало мне худенькое, белое, испуганное девчоночье личико с громадными, зареванными, влажными глазами. Горестное и несчастное, лишь пытавшееся выглядеть гордо. Даже тэйвонту Лана укоризненно покачал головой.

— Ничего, дочка, не волнуйся, — неожиданно ласково шепнул он мне, — все образуется! Я ли своего оболтуса не знаю!

Я неумело попыталась улыбнуться, но так и не сумела, боясь взорваться слезами.