И стали они жить-поживать - Светлана Багдерина

За дровами?

За продуктами?

За заказом в лавку?

Стоп.

Идея.

Направляющегося в город за водкой.

Для армии Чернослова.

У кого рука поднимется, или, вернее, не поднимется, не открыть ворота по такому случаю?

И что с того, что этой водки в подвалах – пруд пруди? Откуда начальнику караула, этому городскому гамадрилу, это знать?

Или мадригалу?..

Нет, не так, по другому как-то…

Маргиналу?

Ладно, ну его, кто бы они ни был.

Будь он хоть маргинал, хоть мадригал… или все-таки гамадрил?.. но уж на это-то он, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в этой братии, купится – глазом не моргнет, стоит только пообещать ему, что он первым снимет пробу. Ну, или, памятуя свое якобы бессловесное состояние, натолкнуть его каким-либо способом на эту мысль.

Немного воодушевленный таким планом – другого все равно не было – Граненыч осторожно выбрался из-за загона с буйволами, кивнув им ласково на прощанье, обошел его и, едва удерживаясь от всепоглощающего желания красться, стелясь по стенке, останавливаясь и оглядываясь каждые полминуты, снова тщательно свел глаза в кучу, вышел на середину дорожки и деревянной походкой заводного солдатика зашагал к конюшне.

– М-м-м-у-у-у-у-у… – печально проводил своего занятого друга Герасим.

Ворота конюшни были слегка приоткрыты. Оттуда веяло теплом, навозом и успокаивающе-знакомым конским духом.

Поддавшись на последок искушению оглянуться и не обнаружив ничего тревожного, Митроха боком просочился вовнутрь.

Просторные, уютные стойла царской конюшни длинными рядами уходили в сухой полумрак, туда, где, в самом конце, стояли и ждали своей доли работы ломовые, старые и просто беспородные неказистые кони – рабочий класс лошадиного племени.

Граненыч уже знал, кого он возьмет – соловую Елку, одноухую покладистую кобылку, которую чаще всего посыльные из кухни и подсобного хозяйства брали для выездов в город. Хотя, откуда этим басурманам и это знать?..

Митроха свернул к столбу посреди широкого прохода, потянулся, чтобы снять лампу и замер.

Сердце пропустило такт, решившись сначала выскочить через горло, но, когда не удалось, ухнуло и пребольно ударило в левую пятку…

Граненыч нос к носу столкнулся с Букахой.

Бывший воевода тоже вздрогнул и отпрянул, едва не споткнувшись о полы своей длинной, крытой алой парчой, шубы.

Истопник мог поспорить на коня и телегу, что красная надменная физиономия того, и так гораздо менее красная и далеко не такая надменная в последние дни, стала такой же бледной, вытянутой и испуганной, как у него.

Граненыч пришел в себя и начал лихорадочно соображать первым.

Одно из двух.

Если он сейчас побежит, Букаха его догонит или – в том маловероятном случае, если боярские ноги окажутся не такими быстрыми, как у шестидесятипятилетнего старика – поднимет тревогу на весь дворец.

Если нет…

Усилием воли собрав разбежавшиеся было в панике черты лица в тупую равнодушную маску, хоть и несколько перекошенную, Митроха продолжил начатое движение и медленно снял лампу со столба.

Не глядя на выпученные глаза и беззвучно шевелящиеся губы боярина, он так же медленно повернулся, опустил руку и механической походкой зашагал вдоль по коридору к своей цели.

Я слуга.

Я под чарами.

Мне приказали запрячь лошадь в телегу и съездить в город по делам.

Я должен здесь находиться.

Я имею на это полное право.

У меня распоряжение.

Я выполняю чужую волю.

И мне вовсе не хочется развернуться, бросить лампу ему в морду и лететь отсюда со всех моих шестидесятипятилетних ног.

Когда Граненыч дошел до стойла Елки и получил возможность боковым зрением оглядеть проход, там уже никого не было.

Трясущимися от перепоя и перепуга руками он стал взнуздывать одноухую кобылку. Та дружелюбно фыркала и пыталась сжевать его волосы.

"И опять одно из двух", – с мрачной обреченностью рассуждал он, пока руки машинально худо-бедно выполняли знакомую до автоматизма процедуру. "Или он сейчас поднимет крик и тут будет вся колдунова рать… или его самого тут быть было не должно."

Напрашивающийся вывод рассмешил Граненыча и заставил на минуту забыть об отчаянности собственного положения.

"Он что, тоже удрать собирался?!.."

Через полчаса к хозяйственным воротам на малой скорости подъехала старая телега, запряженная гладкой соловой кобылкой. Правил ей тощий чумазый небритый мужичок неопределенного возраста в поношенном коричневом армяке.

Дойдя до самых ворот, кобылка почти уперлась мордой в ворота и, не дождавшись команды, остановилась.

– Эй, ты, куды прешь, как по прошпекту? – начальственным голосом окликнул возчика черносотенец.

– В город, – кратко и бесстрастно доложил Митроха, твердо придерживаясь линии, что зачарованным не пристало быть чересчур болтливыми.

– Зачем?

– За водкой.

– За водкой? – оживился свежеиспеченный черносотенец, пропустил следующий вопрос "по чьему приказу" и сразу перешел к делу.

– А куда конкретно?

– Винокурня Жилина.

– Хм-м-м… Винокурня Жилина – это хорошо… Жилин – он градус держит… – задумчиво поскреб подбородок черносотенец, перебирая одну заманчивую возможность за другой и, наконец, остановившись на одном из вариантов, безусловно, приятном, судя по тому, как непроизвольно расплылась в блаженной улыбке его хитрая физиономия. – А когда возвращаться будешь?

– Груз заберу – и вернусь, – бесстрастно ответил Митроха, старательно не сводя неподвижного взгляда с засова за спиной черносотенца.

– За… три часа вернешься? – хищно прищурившись, выстрелил вопросом начальник караула, прикинув, когда его должны сменить.

– Вернусь, – не задумываясь, подтвердил Митроха. Сейчас он бы подтвердил, что вернется из винокурни Жилина, расположенной в двух часах езды от дворца, и за двадцать минут.

Только бы пропустили, только бы пропустили, только бы выпустили…

Облачко сомнения пробежало было по лицу караульного, но открывшиеся вдруг в такой нежаркий день солнечные перспективы рассеяли его без особого труда.

За полдня с лишком, что он стоит на часах на этих разнесчастных воротах, мимо него не прошел ни один солдат из отряда колдуна. Будто они все заняты своими делами и забыли, что он вообще существует на белом свете. Брезгуют они нашим братом, видите ли вы. Морды воротят. А на воротах этих дурацких стоять не ихнее, понимаете ли вы, дело. А торчать-то тут, между прочим, еще до вечера. А на улице не май месяц. И даже не сентябрь. И что такого страшного может случиться, если он потихонечку выпустит эту телегу, а потом абсолютно справедливо воспользуется плодами своей доброты? Подумаешь, приказ… Легко им, инородцам, раздавать приказы, сидя перед печкой в помещении!.. Думают, пришли невесть откуда, сунули десять рублей жалованья в зубы, и всё, господа? Можно над лукоморским человеком глумиться? И, если здраво поразмыслить, зачем тогда человеку власть, если он не может ей воспользоваться в личных целях? А-а-а… провались земля и небо!..