Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория

Они с Будимиром умывались из небольшого ковша, когда крутившийся подле них мальчишка-князь воскликнул с горечью, которая бывает лишь у безусых отроков.

— Вот бы ночью на них напасть! — и он взмахнул рукой, сжатой в кулак.

— О таком токмо в баснях сказывают, — воевода усмехнулся несмотря на усталость.

А вот Будимир задумался и почесал темную бороду.

— А что, князь дело говорит, — сказал он и поглядел на отца. — Коли сбоку где-нибудь по веревке спуститься да стену оббежать... Вон, и луну уже скоро затянет, темнотища будет, — он указал рукой на небо, на котором и впрямь черными пятнами выделялись громадные облака.

— Совсем ты рассудка лишился, как я погляжу, — воевода постучал кулаком себе по лбу. — Не вздумай даже! Токмо людей зря положишь.

— И снег стаял. Земля темная, — продолжал гнуть свое Будимир. — Долго мы еще на стене прокукуем? Ну день, может, два, коли Святополк обленится. А потом все едино — помирать. Не в полон же к нему идти.

— И что ты там сделаешь? Убьешь троих и сам ляжешь. Какой в этом прок?

— Лагерь им подожжем.

— Чем, дурья твоя башка? Смола почти вышла вся!

— Немного еще осталось. Бать, будет тебе. Сам ведаешь — надо идти. Коли не делать ничего, так и помрем!

— А засеку как ты обойдешь, а?

— Ну, пролезем где-нибудь. Нам много не надо, мы ж не конная дружина, — и Будимир подмигнул отцу.

Дядька Крут покосился на Желана, невовремя открывшего рот, и тому мгновенно захотелось провалиться под землю.

Ближе к середине ночи воевода сызнова вернулся на стену. На сердце у него было тяжело. Где-то там, под покровом темноты, по веревке на землю спускался его сын с несколькими своими людьми. На то, чтобы пропитать тряпки, которые они навязали на стрелы, ушли все запасы смолы.

Мучительно медленно тянулось ожидание. Воевода шагал из стороны в сторону, заложив за спину руки, и искоса поглядывал за стену — туда, где под покровом темноты стало на ночь святополковское войско. Костров они, знамо дело, не зажигали. Но дозорных точно выставили. Издалека было не разглядеть, но в любой момент отряд Будимира мог напороться на врага. И не стало бы у воеводы тогда сына. Добро, женщин из терема он выпускать не велел, и жена его ничего не ведала.

Подпирая плечом сруб, на крыльце тяжко вздыхал князь Желан, наблюдая за тем, как маялся воевода. Он сказал, не подумавши, а теперь десятник Будимир мог погибнуть... а вот коли б он смолчал...

Когда вдалеке мелькнула первая вспышка, воевода припал грудью на частокол и впился ладонями в острые выступы, не замечая боил. Следом за вспышкой один за одни пошли всполохи, расчерчивающие ночную темноту. Занялся первый огонь, послышались отдаленные, глухие голоса людей. Испуганно заржали лошади.

Дядька Крут прикипел взглядом к тому далекому огню и глядел вперед, не отрываясь, и слышал лишь, как быстро-быстро колотилось его сердце. Он смотрел вперед, силясь увидеть сына, хоть и ведал, что не получится. Но продолжал упрямо стоять на месте и смотреть, словно от этого зависела его жизнь. За первым огнем последовал второй, третий, четвертый...

Потом воеводе показалось, что в свете пламени увидал он силуэты людей. И они все приближались и приближались к засеке и стене, и вскоре он расслеповал, что одни — преследовали, а другие — убегали. Не мешкая, дядька Крут вскинул к лицу лук и прищурился. Далеко было, да еще и в темнотище...

— Стрелы, стрелы! — наконец, до тех, кто ждал на стене, долетел громоподобный крик Будимира, и воевода дал отмашку.

Град стрел обсыпал преследователей, позволяя бегущим вырваться вперед. Они стреляли и стреляли до тех пор, пока святополковские прихвостни не повернули назад — все до последнего.

Рванув на груди тугую кольчугу, воевода по стене осел вниз, держась за сердце. Дышать было тяжело, и он хрипел, пока неверными пальцами распутывал шнурки и ослаблял завязки. Тогда стало чуть полегче, но под левой грудью по-прежнему кололо, и дядьке Круту казалось, он даже ног не чувствовал.

Он не сразу понял, когда к нему подлетел мальчишка-князь и принялся похлопывать по щекам. Потом подошли еще кмети, и все топтались подле него, словно безусые юнцы. С него стащили кольчугу и кожаный доспех, оставив лишь нательную рубаху, и побрызгали в лицо водой, и полили на темечко, но воеводе все еще было худо.

К отцу подскочил легкораненый в плечо Будимир.

— Батя, батя, ты чего. Все ж хорошо, я ж вернулся, — он обхватил ладонями его лицо, пытаясь заглянуть в мутные глаза, и воевода через силу кивнул.

— Я... я… — прохрипел он, царапая ладонью грубо выструганные доски. — Помру через тебя... — кое-как договорил он и понял, что снова может дышать.

Среди кметей прошелестел нервный смешок. За дядьку Крута перепугались все.

— Тебе еще внуков нянчить, куда тебе помирать, — с облегчением отозвался Будимир и поднял голову. — А вы тут нашто собрались? Живо по местам, живо!

— Отчаянный ты малый, десятник, — кто-то похлопал его по плечу перед тем, как уйти. — Славно их поджарил. До сих пор горит.

— За боярина я бы их всех спалил. Живьем, — выругался второй.

— И за князя, — согласно добавил третий.

— Визжали они там как девки, — снизу с подворья донесся довольный голос кметя, который участвовал в вылазке вместе с Будимиром. — Святополк громче всех!

— Брешешь!

— Вот те перунов знак! Говорю визжал — значит, визжал!

Но в следующие дни стало им уже не до веселья и не до пустой болтовни. Хоть и удалось Будимиру устроить все, как он и хотел, численность святополковского войска от этого не особо уменьшилась. Может, с дюжину они убили, еще столько же ожогами отделялось, да лошадей малость попугали. Но не шибко много людей полегло, коли сравнить с теми, кто в живых остался.

Под конец второго дня воевода велел беречь стрелы, и потому на третий нападавшие разбили, наконец, засеку и прорвались за нее.

Кто-то полег перед земляным валом, напоровшись на острые колья, но еще больше дружинников прошли вперед, к стене. И в первый раз отступили, когда закидали их сверху камнями и валунами, которых дядька Крут велел заготовить в избытке. Вослед нападавшим летели бронебойные стрелы да копья.

Первая волна схлынула быстро, и Святополк отвел людей назад. Он знал, что может взять городище измором, и не хотел рисковать понапрасну.

— Сукин сын, — изнуренный, в грязи и копоти, дядька Крут стоял вечером на стене и смотрел, как прихвостни княжича обустраивают себе ночлег.

Он токмо закончил обходить закрома, пересчитывать оставшиеся запасы и был хмур без меры. Сплюнув за стену, он спустился вниз, на подворье, и его тотчас обступили дружинники. С сыном он уже обо всем успел переговорить, и нынче тот подсоблял таскать раненых, которых с каждым днем становилось все больше.

— Что делать станем, воевода?

Дядька Крут обвел гридь тяжелым взглядом запавших от усталости глаз и смахнул с лица давно немытые, грязные волосы. Завтрашний день мог стать для них последним. Запасы подходили к концу. Стрелы, копья, камни... Это понимали все, кроме женщин и детей.

— Будем умирать, — и он широко улыбнулся. — Будем умирать за нашу землю и за нашего князя. Но умирать мы с вами, братцы, будем долго. И сперва перебьем все святополковское отродье до последнего прихвостня.

— Тогда можно и не умирать, воевода! — кто-то из кметей развеселился.

— Ну, стало быть, тогда и не будем! — отозвался дядька Крут, и усталые лица мужчин на пару мгновений разгладили улыбки.

— Женщины с детьми пусть уходят лесом, коли эти ублюдки прорвутся, — снова заговорил воевода, когда стих негромкий смех. — А мы уж с вами поднатужимся и добудем для них хоть полденечка, а лучше целый!

— Да куда им уходить... коли б ведали, что жив наш князь... А так...

— Боярин Гостивит уже утек, лодка его груженая ушла.

— Чтоб она у него, у собаки, перевернулась да на дно легла!

— С таким-то толстяком недолго...

Воевода стоял и слушал, о чем говорили кмети, а потом вскинул вверх руку, потребовав тишины.