Птица малая - Мэри Расселл

Откинувшись на спинку кресла, он посмотрел на древние оливы, обозначавшие границу сада.

– Есть старое еврейское предание, в котором говорится, что в начале времен Бог был повсюду и во всем. Но чтобы завершить сотворение мира, Богу пришлось, так сказать, освободить от Своего присутствия часть Вселенной, дабы там могло существовать что-то помимо Него. Поэтому Он сделал вдох, и в тех местах, откуда Бог удалился, существует мироздание.

– Значит, Бог просто ушел? – спросил Джон, сердясь на то, что Эмилио переживал как личную трагедию. – Покинул мироздание? А вы, приматы, копошитесь и разбирайтесь без меня.

– Нет. Он наблюдает за нами. Он радуется. Он плачет. Он следит за духовной драмой человеческой жизни и придает ей смысл тем, что любит нас и помнит.

– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих двадцать девятый, – негромко произнес Винченцо Джулиани. – «И ни одна малая птица не упадет на землю без воли Отца вашего».

– Но птица все-таки падает, – сказал Фелипе. Какое-то время они сидели молча, и каждый думал о своем.

– Знаете, он всегда был хорошим священником, – снова заговорил Фелипе, вспоминая, – но в то время, когда они планировали миссию, что-то в нем изменилось. Это походило… я не знаю, как сказать, но временами он прямо-таки… воспламенялся. – Фелипе красноречиво взмахнул руками. – В его лице проступало что-то возвышенное, прекрасное – и неземное. И я думал: вот высшая награда для священника… Словно бы Господь принял его любовь и воздал за нее сторицей.

– А теперь, – произнес отец Генерал усталым голосом, сухим, как августовская трава, – медовый месяц закончился.

Солнце было уже довольно высоко, когда Эдвард Бер проснулся от звяканья чашки, неловко поставленной на блюдце. Моргая, он приподнялся из деревянного кресла, в котором провел ночь, и застонал: ноги затекли и не слушались. Затем увидел Эмилио Сандоса, стоявшего у ночного столика и осторожно опускавшего на него чашку с кофе; сервоприводы разжали хватку почти столь же быстро, как это сделала бы здоровая рука.

– Который час? – спросил Эд, потирая шею.

– Начало девятого, – отозвался Сандос.

Он присел на край кровати, глядя, как брат Эдвард потягивается и трет глаза.

– Спасибо. За то, что остались со мной. Брат Эдвард пытливо посмотрел на него.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – ответил Эмилио, и его слова прозвучали непривычно легко и свободно. – Я чувствую себя хорошо.

Он встал и, подойдя к окну, отодвинул штору. Вид отсюда был не слишком живописный: гараж да часть горного склона.

– Раньше я был неплохим бегуном на средние дистанции, – по-свойски доверительно сказал Сандос. – Сегодня утром я одолел полкилометра. И большую часть пути пришлось пройти шагом. – Он пожал плечами. – Неплохо для начала.

– Совсем неплохо, – согласился Эдвард Бер. – Вы и с кофе хорошо управились.

– Угу. Не раздавил чашку. Только пролил немного. – Сандос задернул штору. – А сейчас собираюсь принять душ.

– Вам помочь?

– Нет. Спасибо. Сам справлюсь.

Не рассердился, отметил брат Эдвард, наблюдая, как Эмилио выдвигает из комода ящик и вынимает чистую одежду. Пусть не очень быстро, но Сандос все сделал отлично. Когда он двинулся к двери, брат Эдвард снова заговорил.

– Знаете, это еще не кончилось, – предупредил он. – Через такое нельзя перескочить сразу.

Некоторое время Эмилио смотрел в пол, затем вскинул взгляд.

– Да. Знаю. – Помолчав несколько секунд, он спросил: – Кем вы были раньше? Санитаром? Терапевтом?

Фыркнув, Эдвард Бер потянулся за кофе.

– И близко нет. Я был фондовым брокером. Специализировался на компаниях-банкротах.

Он не ждал, что Сандос поймет. Большинство священников, давших обет бедности, было безнадежно невежественно в финансовых вопросах.

– Это предполагало признание ценными вещей, которых другие люди не ценили, и заставляло ценить вещи, которые другие считали бесполезными.

Сандос намека не понял.

– Вы преуспевали?

– О да. Я многого добился.

Брат Эдвард поднял чашку и сказал:

– Спасибо за кофе.

Он проводил Сандоса взглядом, а затем, неподвижно сидя в тишине, Эдвард Бер начал утреннюю молитву.

Около десяти утра раздался металлический стук в дверь. «Входите», – откликнулся отец Генерал и не удивился, увидев, что в кабинет входит Эмилио Сандос. Без затруднений справившись с дверной ручкой, тот закрыл за собой дверь.

Джулиани хотел было встать, но Эмилио сказал:

– Нет. Сядь, пожалуйста. Я пришел… я хотел поблагодарить тебя. Наверняка тебе было нелегко.

– Это было жестоко, – признал Винч Джулиани. – Ведь я мог только слушать.

– Нет. Ты сделал больше.

Сандос оглядел кабинет, показавшийся странно пустым. Неожиданно он хмыкнул и потянулся к волосам, словно хотел расчесать их пальцами, – старая привычка, из-за которой сейчас могли запутаться суставные механизмы скреп. Эмилио опустил руки.

– Извини за стол. Он был дорогим?

– Бесценным.

– Назови сумму.

– Забудь об этом. – Джулиани откинулся в кресле. – Ну что ж, ты выглядишь лучше.

– Да. Я хорошо спал. Готов спорить, что бедняга Кандотти не сомкнул глаз, но я спал отлично. – Эмилио улыбнулся: – Джон – молодчина. Спасибо, что привлек его к делу. И Эда. И Фелипе. Даже Фолькера. Я бы не смог…

Его лицо исказилось, и он отвернулся, но тут же снова посмотрел на Джулиани.

– Это было как… как промывание желудка.

Джулиани не ответил, и Эмилио продолжал с легкой иронией:

– Я где-то слышал, что исповедь облегчает душу. Джулиани дернул уголком рта:

– Это именно тот принцип, коим я руководствовался. Эмилио подошел к окну. Из кабинета открывался лучший вид, чем из его комнаты. Высокий пост имеет свои преимущества.

– Ночью мне снился сон, – сказал он негромко. – Я стоял на дороге, а рядом не было никого. И во сне я сказал: «Я не понимаю, но могу научиться, если ты станешь меня учить». Думаешь, кто-нибудь слушал?

Он не отводил взгляда от окна.

Джулиани встал и подошел к книжному шкафу. Выбрав маленький том с потрескавшимся кожаным переплетом, он перелистал страницы и протянул томик Сандосу.

Повернувшись, тот принял книгу и посмотрел на корешок.

– Эсхил?

Джулиани указал на отрывок, и какое-то время Эмилио медленно переводил в уме с греческого. Наконец он произнес:

– В нашем сне боль, кою нельзя забыть, падает, капля за каплей, на сердце, пока, в нашем отчаянии, против нашей воли, через ужасную милость Бога не приходит мудрость.

– Хвастун.

Эмилио засмеялся, но, снова отвернувшись к окну, перечитал отрывок еще раз. Вернувшись к письменному столу, Джулиани сел, ожидая, пока Сандос заговорит.