Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

В сердце английского убийства всегда мотив. Это деньги, или страсть или страх, это превращение обычного в крайность. И именно это интересовало Агату. Убийство без узнаваемого мотива, без человеческого мотива, без заурядного мотива для нее — ничто.

Отсюда ее одержимость делом кройдонских убийц (члены семьи Дафф на кухне: кто-то выходит, кто-то входит, разговоры о повседневных делах… но один из них уже тайно настроился на убийство) и позднее — нераскрытым делом Браво, о котором она написала Фрэнсису Уиндэму письмо, опубликованное в журнале «Санди таймс» в 1968 году: «Я-то лично думаю, что Чарлза Браво убил доктор Галли». Были еще две подозреваемые — жена Флоренс и компаньонка миссис Кокс. Возможность совершить убийство имели все трое. Но Агата размышляет над более интересным аспектом человеческой природы: «Я всегда чувствовала, что он [Галли] — единственный, у кого был действительно существенный мотив и кто лучше всех подходил на роль убийцы: исключительно компетентный, успешный и всегда вне подозрений». Вероятность того, что убийство совершила Флоренс Браво, Агата отметает, поскольку у Флоренс «всегда была куча денег» и, следовательно, никакого мотива. «Она всегда была хозяйкой положения». Миссис Кокс — «очевидная подозреваемая… на первый взгляд. Но если присмотреться получше, становится очевиден ее робкий, рассудительный и осторожный характер».

«Коллизия, лежащая в основе дела Браво, одной из действующих лиц которого является вдова, состоящая в связи с врачом», встречается в одной из записей Агаты, но она не развила ее. Тем не менее она имела в виду и дело кройдонских убийц, и дело Браво, когда задумывала «Горе невинным» — историю семьи, растревоженной, когда дело об убийстве, считавшееся раскрытым, начинают расследовать заново и все члены семьи вынуждены задуматься, кто же из них мог на самом деле убить Рейчел Аргайл, добропорядочную жену и мать четверых усыновленных детей.

«Знаете, это напоминает мне дело Браво… теперь уже никто не сможет узнать правду. Между тем Флоренс Браво, отвергнутая семьей, спилась и умерла в одиночестве, а миссис Кокс, подвергнутая остракизму вместе с тремя своими малолетними сыновьями, до самой старости знала, что большинство людей считают ее убийцей. Жизнь доктора Галли была загублена как в профессиональном, так и в общественном смысле… Кто-то из них виновен и сумел избежать наказания. Но остальные двое невиновны и поплатились зря».

Упоминает Агата и дело Криппена — впрямую, но вскользь — в одном из рассказов сборника «Подвиги Геракла»: «Мне всегда хотелось знать, была ли Этель Ле-Нев с ним там или нет».[415] Вероятно, ответ на этот вопрос содержится в романе «Миссис Макгинти с жизнью рассталась». Миссис Макгинти убита потому, что узнала кого-то из своей деревни на фотографии в газетной рубрике «Где они теперь?», в заметке, рассказывавшей о четырех женщинах-убийцах. Одно из упоминавшихся в заметке дел явно основывалось на деле Криппена и Ле-Нев. Крейг убивает жену, его приговаривают к повешению, но он ни разу за все время суда не выдает свою любовницу, Еву Кейн, хотя из текста явствует, что именно она вдохновила его на убийство.

В «Кривом домишке» слышатся отголоски дела Томпсон — Байуотерса: актриса Магда Леонидис собирается играть роль Эдит Томпсон в новой пьесе. Об этом вскользь упоминается несколько раз. А когда обнаруживается спрятанная пачка любовных писем Бренды, молодой жены жертвы, у любого читателя, знакомого с делом Томпсон — Байуотерса, немедленно возникает аллюзия: Эдит Томпсон была осуждена за подстрекательство к убийству почти исключительно на основании ее писем к Фредерику Байуотерсу.

«Я думал о выражении отчаянного ужаса на лице Бренды. Это выражение казалось мне знакомым, и я вдруг понял откуда. Это было то самое выражение, какое я видел на лице Магды Леонидис в первый день по приезде в Кривой домишко, когда она говорила о роли Эдит Томпсон. „И потом — это же настоящий ужас, — сказала она. — Вам так не кажется?“»

В детективном романе Дороти Л. Сэйерс «Следственные документы» тоже имеется реминисценция дела Томпсон — Байуотерса; один из персонажей произносит там следующую краткую речь:

«Пригороды — единственное оставшееся место, где мужчины и женщины подвергаются гонениям и умирают из-за того, во что верят… Благослови, Господь, жителей пригородов — они еще хоть во что-то верят. Верят в Респектабельность. Они лгут, умирают, совершают убийства, чтобы сохранить видимость благополучия. Посмотрите на Криппена. Посмотрите на Байуотерса. Посмотрите на человека, который прятал тело жены в ванне и при этом ел на положенной сверху доске, — все из страха, что кто-нибудь заподозрит скандал. Боже милостивый!»

Идея английского убийства не так уж поверхностна. Оно ведь не просто «уютное», оно — следствие поклонения строгому порядку во Вселенной, и если совершается акт, чудовищно этот порядок нарушающий, то вся надежда на то, чтобы сохранить это втайне. Отсюда и пристальное внимание к людям. Люди — это не только их эмоции, это и взаимодействие между их внутренним и внешним «я». Сущность именно этого взаимодействия и извлекает из жизни английское убийство. Ее извлекает Агата Кристи.

Придумывание головоломок было ее «коньком». Мозги ее были устроены так, что выхватывали из жизни любой потенциальный сюжет. Обладала она и концептуальной смелостью, позволявшей ей придумывать непредсказуемые развязки, когда преступником оказывался вовсе не один из вероятных подозреваемых, как почти всегда бывает в других детективных романах. У нее развязка — вопрос нахождения виновного не просто среди многих невинных, у Агаты виновным может оказаться любой, или никто, или ребенок, или очевидная жертва. Сюрприз состоит не в том, «кто это сделал», но в удивительных вероятностях, таящихся в самой идее разгадки.

Из-за легкости ее письма — которая, однако, весьма нелегко ей давалась — и необыкновенной ясности изложения Агату Кристи нередко рассматривали скорее как умелую ремесленницу, нежели писательницу. Она сама употребляет это определение в «Автобиографии». Когда в 1956 году ее наградили орденом Британской империи второй степени («Титул Дамы Британской империи — минимум того, что она заслуживает!» — писал Эдмунд Корк), она пошутила: «Ну вот, приподняли простушку!» Но это лишь еще один пример ее притворства, демонстрация того образа, который она предъявляла публике и который решительно противоречил уверенной гордости за свою работу, явно проступавшей в ее переписке со своим литературным агентом. «Я вам не цирковая собачка, — писала она в 1966 году. — Я писатель».[416]