Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина

После обеда ненадолго в гостиную приходил хозяин дома, толстый чиновник, но разговор с ним не оставил во мне никакого впечатления. Скоро поданы были носилки, и я отправилась. Тай-тай, прощаясь со мной, непременно хотела, чтобы я взяла от нее несколько гранат; мне было несколько странно такое желание, так как фруктов в городе было множество у разносчиков, и казалось, что, предлагая их, она придавала этому какое-то значение и была несколько сконфужена; после нескольких отказов я решилась взять их. Когда я воротилась домой в сопровождении чиновника, последний объявил мне, что тай-тай велела передать мне, что я должна и ее дочке подарить кораллов, как подарила раньше внучке. Мне казалось невероятным такое бесцеремонное напрашивание на подарок, и, признаюсь, я подумала, чиновничек этот выпросил кораллы в свою пользу, прикрываясь именем тай-тай, но потом я вспомнила, что Скачков, в своей статье о китайской кухне, указывает на обычай отдаривания за обед. Он говорит даже, что такой отдарок может быть сделан деньгами, и что обычаем этим мелкое чиновничество нередко злоупотребляет, приглашая на свои обеды лиц, обязанных благодарить за эту честь свое начальство. Кораллов я послала; не знаю только, вознаградили ли они достаточно за убытки моего обеда. Солдатам-носильщикам также должна была щедро заплатить за их услуги.

Думаю, что рассказами об этих встречах с китаянками я достаточно познакомила с тою чисто внешнею стороной китайской домашней жизни, которая одна только и доступна была для меня в моем положении путешественницы, без ближайших знакомств и без знания языка.

Тысяча сто верст в носилках

Си-ань-фу – старинный город; теперь он областной, а некогда, лет тысячу тому назад, это была столица и центр всего китайского мира. Мы подъезжали к нему с восточной стороны, и хотя, за несколько верст население стало заметно гуще, все же до самых городских стен доходят пашни. Въехали мы в ворота, но это не был еще город, а лишь его предместье; улицы были широки, обсажены деревьями; под этими последними жители разложились со своими кустарными производствами, где делали курительные свечи, где кожевники растянули кожи, – а вдали виднелся субурган монгольского монастыря. Ближе к городу пошли кузницы, каретные и плотничные мастерские, улицы стеснились, пошла мостовая и стало заметно грязнее. Предместье от городских стен отделяется глубоким рвом, чрез который перекинуты каменные мосты. Переехавши один из них, мы въехали в восточные ворота настоящего города; над воротами высилась огромная пятиэтажная башня с рядами пустых окон или квадратных амбразур. Под башней и все пространство между башней и вторыми воротами было густо занято торговцами мелочными товарами.

Теснота и давка тут была такая, что трудно себе и представить небывалому человеку, а между тем, между этой снующей взад и вперед публикой, какой-то китаец поставил переносную печку, столы, скамьи и устроил уличный ресторан в самих воротах. Едущие телеги и всадники задевали обедающих так, что они то и дело должны были наклонять головы и беречь спины. Далее, через весь город протянулась такая же торговая улица, сначала широкая, с каменной мостовой, настолько испорченной, что ее предпочитали объезжать, теснясь к домам, несмотря на невылазную грязь. Избегая тесноты и грязи, наши телеги свернули в боковые улицы, и здесь сейчас же почувствовались простор и тишина; на улицу выходили только ворота и каменные стены, из-за которых видны были кровли домов и сады. Здесь встречались дети, отцы с ребятами на руках и изредка старухи; молодых женщин на китайских улицах не видать.

Скоро, впрочем, нам опять пришлось въехать в самую густую толпу торгового движения. На тесных улицах сплошь тянулись и богатые лавки с золочеными громадными вывесками, и бедные мастерские, и лавки со старьем всякого рода, – тут на улицу выдвигалась старая мебель, там старое платье или посуда. Улицу главным образом стесняли всякие торговцы с лотков, – они не только занимали все тротуары, но располагались и на самой улице. Если вы прибавите к этому, что по улице беспрестанно идет густая толпа пешеходов и едут всадники, повозки и ручные тележки с водой и с продажными овощами, то вы поймете, что проехать по такой улице – задача немалая; на перекрестках, узких донельзя, приходилось подолгу пережидать встречное движение.

Не задеть и не попортить весь этот товар, лезущий на самую улицу, нет никакой возможности, и наши возчики не раз задевали за какой-нибудь столик, уставленный посудой, или даже сшибали с ног человека, остановившегося покупать. Чаще всего в таких случаях страдали старухи, – им не удавалось увернуться быстро на их изуродованных ногах от наезжающего экипажа, несмотря на несмолкаемые крики возниц с просьбой посторониться; в сутолоке и тесноте трудно бывает сыскать виноватого, и потому дело кончается чаще всего только бранью, пущенной вдогонку. Мы по таким шумным улицам ехали два часа, пока наконец доехали до гостиницы, где должны были остановиться.

Ворота в дян – так по-китайски зовут гостиницу – ничем не отличались от соседних лавок, – везде кругом был товар и торговля. Под воротами дяна обыкновенно устраивают нечто вроде ресторана, где могут обедать и пить чай приходящие. Движение на улицах в Си-ань-фу показалось нам значительно больше, чем в Пекине, где улицы шире и народу меньше (барон Ритгофен считает в Си-ань-фу жителей 1000000, но можно думать, что он ошибается, что их меньше). Поразило нас также обилие нищих в Си-ань-фу, и каких нищих! Это обыкновенно почти совсем голые, с испитыми лицами, с длинными космами волос; одни бродят, другие уже лежат на мостовой, на иных вместо тряпья циновка, другой прикрывается рваным мешком; между этими санкюлотами очень много молодых. Много также и более приличных нищих, которые ходят и собирают всякий отброс в корзины.

В Си-ань-фу мы прожили четыре дня в довольно приличном дяне, где много было и других жильцов. Между ними был один очень юный, но важный чиновник, приехавший из Пекина, – к нему все приезжали в носилках отдавать визиты, и на дворе постоянно стояли хорошенькая каретка и верховой полицейский, сопровождавший его при поездках. С помощью хозяина нашего дяна мы наняли 7 вьючных мулов и двое носилок, чтобы отправиться до города Ченту-фу, находящегося в 1200 верстах расстояния от Си-ань-фу. На наши деньги это стоило нам около 300 рублей.

Носилки, по-видимому, чисто китайское изобретение; они состояли из ящика, составленного из тонких бамбуковых палочек; в нем только пол из досок, бока затянуты циновкой, кровля выгнутая, тоже из циновки, внутри проволочная сетка для сиденья, с боков в этот ящик протянуты два бамбуковых шеста, сажени в две длиной; лямка, соединяющая концы этих шестов, кладется на плечи носильщиков, если их только два, или надевается на небольшой шест, который кладут на плечи два человека, становясь один впереди другого; при этой последней манере для каждых носилок надо четыре человека. Китайские мандарины сидят в этой клетке всегда с опущенной перед самым их носом занавеской и с закрытыми окнами: мы не могли и четверти часа пробыть, не подняв занавески, и почти постоянно держали отворенными окна.