Сны инкуба - Гамильтон Лорел Кей

Я встала на колени и стала лизать ствол спереди как большой леденец, только я не хотела, чтобы он таял. Вверх-вниз, вперёд-назад, и Ричард стал кричать, хватаясь руками за красные простыни.

— Анита, прошу тебя, не томи больше!

Я приподнялась:

— Я не томлю, это просто прелюдия.

Он сглотнул слюну, будто у него в горле пересохло.

— Тогда хватит прелюдий, мне они не нужны.

Я смотрела на него, видела нетерпение в его глазах, во всем теле. Я ощущала, чего он хочет, знала это так, как если бы он мысленно орал мне. Я перевела взгляд на Жан-Клода:

— Есть мужчины, которые любят долгие прелюдии.

Жан-Клод пожал плечами, по-своему, по-французски.

— Но ведь не меня ты сейчас ублажаешь.

— Мне казалось, ты говорил, будто все мы трое должны соприкоснуться, чтобы это получилось?

— Я думал дать вам с Ричардом возможность возобновить знакомство до того, как я присоединюсь.

Я перелезла через бедро Ричарда и села рядом с ним.

— Где-то во время всего этого секса все границы между нами начнут рушиться. И если мы не будем в этот момент держаться друг за друга, то можем упустить возможность связаться сильнее.

— Вероятно, — согласился Жан-Клод. — Так что же ты предлагаешь?

— Возьми Ричарда за руку.

— Анита… — начал Ричард.

Я взялась рукой за его основание и обнаружила, что он не совсем такой твёрдый, как был секунду назад. Мысль о том, что к нам присоединится Жан-Клод, его не возбуждала. Мне жаль, что так получилось, но я залезла в эту постель не только ради секса. У нас была сделка типа «все или ничего». Секс и дополнительная метафизическая сила, а не просто секс.

Я сжала его резко и быстро — и слова замерли у Ричарда на языке, дыхание прервалось.

— Ричарду будет надо за что-то держаться, а спинки кровати здесь нет.

Ричард обрёл голос:

— Не надо распространяться о моих привычках, — с лёгким привкусом злости сказал он.

— Ты же знаешь, что любишь за что-то держаться, когда я это делаю.

Он глянул на меня угрюмыми глазами. Не такой взгляд, как мне хотелось бы сейчас увидеть от него.

— Возьми его за руку, Ричард, это все, о чем я тебя сейчас прошу. Или пусть он тебя возьмёт. Неужто это так трудно?

Я отвернулась от него, но при этом у меня перед лицом оказалась некоторая часть его анатомии. Держа руку у основания, я накрыла конец губами. Он ещё не был полностью твёрдым, и я попыталась забрать его в рот как можно больше, пока он не закаменел. Когда он чуть помягче, это легче сделать, заглотать его мимо определённого барьера. И даже при этой мягкости был момент, когда моё тело говорило нет, мы задохнёмся, нельзя такое большое так далеко одним куском. Как будто я его заглатывала, но так как он был закреплён и такой большой, больше было похоже, что я шагаю по нему глоткой. Оказалось, что если не напрягаться, то я даже могу дышать, держа вот это в горле. Могу дышать, если не напрягаться. Могу пробиться до самого конца этого толстого и длинного ствола, если не напрягаться, пока пробиваюсь. Это требовало напряжения — заглотать целиком, но в то же время вся штука в том, чтобы не напрягаться. Только я могу превратить оральный секс в сеанс дзен-буддизма.

Когда мои губы упёрлись в твёрдость его тела, тогда и только тогда я позволила себе начать соскальзывать обратно. Всегда легче забираться, чем спускаться. Я слезла с него задыхаясь, но очень довольная. Только недавно я научилась делать это с Микой — после нескольких весьма неловких неудачных попыток. Неловких — в смысле до блевотины. Вот одна из причин, по которым никогда не надо заниматься этим ни с кем, кроме того, кого ты любишь. Те, кого любишь, не будут показывать пальцами и ржать.

Я не дала Ричарду времени перевести дыхание, только сама кое-как дыхание перевела. И снова наделась на него ртом, заглотала его, пока заднюю поверхность горла не свело судорогой вокруг него, и оно сомкнулось на конце Ричарда, глубоко, невообразимо глубоко. Я соскользнула назад с этого длинного и толстого ствола, затем насадилась на него вниз, вниз, пока не дошла губами до тела, до упора, когда больше нечего было в себя втягивать. Не я пыталась сжать его ртом, а горло будто судорогой свело на нем, моё тело пыталось избавиться от чего-то такого большого, что немыслимо проглотить. Слюну я сглатывала, чтобы не поперхнуться ею. И только когда я знала, что больше уже не могу принять в себя, что ещё одно движение внутрь — и я порву себе горло, я перестала заглатывать. Влага изо рта висела у меня на губах, нитями вдоль его ствола, густыми и скользкими, и он стал таким же мокрым во рту, как был бы у меня между ногами.

— Боже мой, Анита, боже мой!

Голос Ричарда.

Я отняла от него рот, и нити слюны повисли от меня к нему. Я поднялась и повернулась, медленно, тщательно, чтобы он увидел все полностью.

Он таращился вниз, на своё тело и на меня, глаза широко раскрыты, лицо почти отчаянное.

— Анита… — начал он, и тут увидел меня, и это зрелище отбросило ему голову назад, он судорожно стиснул кулаки, ища за что схватиться. Все подушки он уже разбросал. Руки Ричарда искали спинку кровати, которой не было, что-нибудь, во что вцепиться и держаться. Его рука поймала руку Жан-Клода с резким хлопком кожи по коже.

Он перестал размахивать руками, посмотрел на Жан-Клода, такого спокойного, неподвижного, прижавшегося спиной к стене. В какой-то момент они встретились взглядами. Не знаю, что бы сказал Ричард, или сделал, но не успел, потому что я схватила его за пах руками, воспользовавшись густой слюной, чтобы они не были шершавыми, скользили по головке. У Ричарда закрылись глаза и выгнулась спина.

Я повернулась, чтобы видеть их обоих. Я хотела смотреть им в лицо. Руку я обернула вокруг Ричарда где-то посередине, наклонилась к нему лицом и просунула к себе в рот, до самой руки. Так проще было его принимать в себя, быстрее. Когда я принимала его целиком, это была борьба, как бы ни было мне приятно держать его во рту, в глотке, мне приходилось сражаться с собственным телом, чтобы удержать его, чтобы дышать, чтобы глотать, чтобы не захлебнуться слюной. Надо было так сосредоточиться, что не было времени ловить кайф. А работать с ним только до половины — одно удовольствие. Не только ощущение его, такого зрелого и твёрдого, у меня во рту, но и кожа такая мягкая, как нигде больше на теле не бывает. Как будто мускулистый шёлк катаешь по языку, втягиваешь в рот.

При этом я смотрела на Ричарда. Он извивался всем телом, в лихорадочном дыхании дёргались грудь и живот. Обеими руками он держался за руки Жан-Клода. Руки Ричарда дёргались, мускулы вздувались на них буграми, и он приподнялся на кровати, издав какой-то звук, средний между стоном и воплем, закончившийся моим именем. Ричард снова откинулся на кровать, с закрытыми глазами, и я взглянула в лицо Жан-Клода, пока Ричард не смотрел. На миг Жан-Клод позволил мне увидеть, как много это для него значит. То, что он ощущал в своих руках всю эту силу, что Ричард уже бился скорее о его тело, чем о ноги, что он мог оставаться здесь, пока Ричард полностью давал себе волю. На миг это все отразилось у него в глазах, и я в этот момент знала, что как он осторожен и терпелив был со мной, — это просто мелочь по сравнению с тем, как он осторожен и терпелив с Ричардом.

— Перестань, — прохрипел Ричард, — перестань, а то я не выдержу.

Он приподнял голову, смеясь, задыхаясь, и лицо у него было радостное и свободное, как редко у него теперь бывает.

Я выпустила его изо рта, глядя в лицо Ричарду. Он уронил голову на подушки, руки, плечи у него стали опадать, отодвигаться от Жан-Клода. Я лизнула его в кончик, и он снова изогнулся, руки и грудь перевились жгутами мышц, пальцы впились в ладони Жан-Клода. Если бы это была спинка кровати, она бы треснула. Но вампиры сделаны из материала попрочнее металла или дерева.

— Анита, перестань, пожалуйста, перестань! Дай дух перевести, а то меня надолго не хватит.

Я рукой погладила мокрую твёрдость.