Дочери Лалады. (Книга 1) - Алана Инош

Две слезинки всё-таки скатились по щекам Жданы. Она поспешила их вытереть, чтоб сыновья не увидели, но от Млады свою печаль ей скрыть не удалось. Вместо слов утешения женщина-кошка просто протянула Ждане пирожок и крынку молока. Давно миновали те дни, когда их губы дразняще соприкасались, тепло дыхания смешивалось, а души и тела разлетались на тысячи опавших листьев в урагане близости; всё, что осталось теперь – это грустное, но светлое ощущение родства. Всё минувшее ушло в землю и дало жизнь новому и молодому. Но всё же первой, кто разбудил телесную чувственность Жданы, стала женщина-кошка, да и сердце познало счастливую горечь любви при участии дочери Лалады; с той поры княгиня Воронецкая взирала на жительниц Белых гор как на венец совершенства, и даже самые лучшие из мужчин – молодцы из молодцов, удальцы из удальцов – не вызывали в ней такого окрыляющего, щемящего и зовущего, чуть тоскливого и неустанного восторга.

Молоко нежно обволакивало горло, добрая выпечка матушки Крылинки насыщала желудок и лечила душу, а соль светлых слёз приправой оттенила вкус этой простой и прекрасной пищи. Хотелось надеяться, что всё же найдётся в Белых горах какая-то врачующая сила, которая не позволит семени Марушиной заразы прорасти и устранит угрозу, нависшую над человеческой сутью Яра. В корзине оставалось ещё немало вкусностей, но съесть больше ни Ждана, ни её сыновья были уже не в силах, насытившись до отвала. Поделиться едой с Цветанкой, которая, должно быть, пускала слюнки в ларе под сиденьем, пока не было возможности, но Ждана собиралась это сделать при первом же удобном случае.

– Продолжим путь, как только начнёт светать, – решила Млада. – Все устали – и лошади, и люди, и даже я. Спать, мои хорошие.

В качестве подушки она предложила Ждане своё плечо, а мальчики устроились на отдых, прислонившись друг к другу на противоположном сиденье.

Сколько воспоминаний всколыхнулось, когда Ждана вдохнула знакомый запах!… Млада всегда была пропитана благоуханием трав: от неё пахло полем и лесом, горной свободой, снежной свежестью, сосновой смоляной горечью, иногда – рыбой (уж очень женщина-кошка её любила и поедала в больших количествах). Терпко-утомлённая, живая и человечная нотка пота ничуть не портила этого белогорского вороха запахов. Ждане помнились шарики из душистых трав, которыми Млада постоянно натирала кожу после бани, устраивавшейся каждые три дня – благодаря этому от неё никогда не исходило тяжёлого духа нечистого тела. Устроив голову на плече женщины-кошки, Ждана робко просунула пальцы под тёплое укрытие её ладони. Млада не убрала руку. Её дыхание защекотало лоб Жданы.

– Спи. Ничего не страшись. До Белых гор осталось два дня пути, если не слишком часто останавливаться.

Давно Ждана не погружалась в такой непобедимо глубокий и тихий, как лесная чаща, сон. Незаметно, сами собою высвободились те чудесные крылья, не позволившие ей больно ушибиться при прыжке на ходу из повозки; лёгкие, как шорох полевых трав, и сильные, как поднебесный ветер, они подхватили её и понесли над лесами, полями, реками, озёрами, деревнями. Земля была озарена таинственным голубоватым полусветом, холодящая лёгкость окутывала Ждану и простиралась под нею шёлковой простынёй. Примерно в десяти вёрстах к северо-западу от того места, где стояла повозка, дремал городок Ожарск; откуда Ждане было ведомо его название? Лёгкая, как фата, печаль всезнания открылась её душе в этом дивном сне. Ждана знала, что спит, но не просыпалась… Она летела вдоль большой, наезженной дороги, на которую через каждые двадцать – тридцать вёрст были бусинами нанизаны деревеньки с постоялыми дворами и харчевнями для путников. Вдоль дороги частоколом росли берёзы, насаженные ещё по указу деда князя Вранокрыла… А это что за кучка народу у костра в придорожной рощице? На костре – котёл, на привязи – лошади. А, это охотники до чужого добра, любители пощипать путников. Нужно будет как-нибудь объехать подальше этот отрезок дороги… Вон и объезд… Но не тут-то было! И объездную, грязную и ухабистую дорожку, петлявшую сквозь редкий лесок с обширными проплешинами полян, держали эти лихие ребята: шайка общей численностью около сорока человек разделилась между основной и окольной дорогами. Куда тут путешественникам деваться? Куда ни кинь – всюду клин.

А вот и Белые горы – неприступно-высокомерные, навек замершие в стылом блеске снегов, но это лишь издали. Вблизи они были прекрасны, полны тепла и света Лалады, на их склонах снег соседствовал с зелёной травой и цветами, а населяли их совершенные, как казалось Ждане, существа – женщины-кошки. А вот семиструйный водопад, похожий на распущенные волосы седой вдовы – место близ границы, столь любимое Младой и ставшее поворотной вехой в судьбе Жданы.

А потом невидимая шёлковая простыня свернулась в гулкий и скользкий колодец, в который княгиня Воронецкая начала головокружительно проваливаться. Её выбросило в озарённом солнцем сосновом бору, где каждое дерево шептало её имя. Ждана всем своим существом ощущала чей-то бессловесный зов, похожий на ласковое поглаживание сердца и знакомый до нежной тоски, до щемящего журавлиного крика… Она металась от ствола к стволу, одетая, как в то памятное белогорское лето. С непокрытой по-девичьи головой искала она зовущего, а коса свободно качалась за спиной, сохранив в себе, однако, серебристо-морозный отблеск времени и жизненных невзгод. Глаза цвета вечернего неба – те самые, единственные, которым она была когда-то готова сказать своё подлинное «люблю» – смотрели на неё сперва с грустным удивлением, а потом незабвенное и дорогое сердцу Жданы лицо осветилось молниеносной зарницей радости. Счастье подкосило ноги Жданы, и она осела на поваленный толстый ствол, не веря своим глазам. Перед ней стояла Лесияра, по-прежнему прекрасная, вот только в ржано-русых волнах её волос значительно прибавилось того же тумана лет, что и в косе Жданы. Широкая высеребренная прядь спускалась спереди, в остальных волосах там и сям холодно сверкали отдельные зимние нити, которых раньше не было.

«Здравствуй, государыня… Давно мы с тобою не виделись», – еле справляясь с клюквенно-кислым, терпким и колючим комом в горле, промолвила Ждана.

За этими простыми будничными словами стояли годы разлуки – сизокрылой хищницы с крючковатым клювом, до крови терзавшим жертв. Но они всё же встретились – с расклёванными сердцами, ничего не забывшими и не успокоившимися.

«Ждана… Жданка», – бормотала Лесияра, опустившись на колени и покрывая поцелуями косу княгини Воронецкой… Нет, просто Жданы, ибо во сне не было титулов и званий, а были просто две души, встретившиеся за гранью яви.