Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

Приподняв кружку, Андрей сказал:

— Давайте выпьем за победу над фашистскими захватчиками. Она неминуемо придет, наша победа, потому что жизнь сильнее смерти. Пожелаем, чтобы Новый год приблизил долгожданный приход творимого нами мира. И пусть никто и никогда не нарушит его. Пусть Леша счастливо плавает на своих ледоколах! Пусть Маттиас Хаак создает новые светло-голубые дворцы, лучше тех, что разрушены войной! Пусть Гурам Кобиашвили изучает Гёте, а Егор Иванович весело играет на свадьбах! Пусть, дорогой Иоганн Фиркорн, будут живы и тверды духом твои и наши товарищи — немецкие коммунисты, им доведется строить новую Германию! И пусть, милая Таша-Наташа, цветет любимый наш дятловский сад!..

До рассвета никто не спал. Каждому хотелось рассказывать товарищам о себе, о своем довоенном прошлом, потому что только теперь — во время войны — люди по-настоящему оценили, насколько хорошо им жилось в мирные дни. Все вспоминали своих родных, доставали из карманов и показывали друг другу потертые, изломанные фотографии…

Прошло еще два дня. А на третий, когда в разрывах серых туч кое-где проглянуло голубыми островками чистое небо, прилетел самолет-кормилец. Покружил над тропой, прицелился и сбросил — на этот раз точно — очередные мешки с провизией. В одном из мешков оказалась записка, адресованная Андрею:

«Тов. Ставров! Наши войска продолжают разгром дивизий противника, окруженных в Сталинграде. Шестая немецкая армия обречена. Два дня назад с Терского рубежа перешла в наступление Северная группа войск Закавказского фронта — она гонит врага в направлении Минеральных Вод. Под угрозой окружения немецкие горнострелковые части покидают перевалы Главного хребта. Сообщите об этом бойцам. До вас добраться пока невозможно. При первой возможности пошлем на выручку альпинистов и саперов. Терпите и ждите скорого освобождения из снежного плена.

Привет всем.

Майор Бердзенишвили.

3.1.1943 г.»

Ни один из миллионов немецких солдат и офицеров на Восточном фронте, ни один из генералов, которые вели свои армии, корпуса и дивизии на Кавказ и Волгу, никто из высокопоставленных стратегов верховного командования вооруженных сил Германии даже отдаленно не представлял того, что вопреки планам Гитлера произойдет под Сталинградом.

Не представлял этого и подполковник генерального штаба сухопутных войск Юрген Раух, прикомандированный в августе 1942 года к 6-й армии генерала Паулюса и вместе с ней дошедший до Сталинграда. Педантично выполняя свои обязанности, он действовал как бы в тумане, и все, что происходило вокруг него — быстрое движение огромной, трехсоттысячной армии, степные пожары, грохот орудий, веселые попойки офицеров в ожидании совсем близкого поражения России, — не затрагивало Юргена Рауха, погруженного в раздумья и сомнения, которые ощутимо углубил мучительный разговор с Ганей. Однако и он, много размышлявший над будущим Германии и пытавшийся прозреть в этом будущем собственную судьбу, оказался совершенно не подготовленным к тому, что произошло в двадцатых числах ноября, когда советские войска окружили армию Паулюса.

Гитлер категорически запретил отступление из Сталинграда, прорыв на запад. Командующий военно-воздушными силами рейхсмаршал Герман Геринг заверил его, что сможет бесперебойно снабжать окруженных боеприпасами, горючим, провиантом. Это заверение оказалось невыполнимым. Провалилась и попытка фельдмаршала Манштейна деблокировать армию Паулюса — ее солдаты и офицеры мерзли в окопах и подвалах разрушенных сталинградских домов, голодали, гибли тысячами в бесплодных, бесперспективных боях.

За полтора года изнурительной, невиданной по жестокости войны, которую гитлеровские теоретики назвали «тотальной», то есть всеобщей, всеобъемлющей, Юрген Раух повидал много страшных картин, попривык ко всяким неожиданностям, но то, что произошло в Сталинграде, потрясло его. После прошлогоднего отступления от Москвы и Ростова армии вермахта стали как будто вновь набирать силу, дошли до Кавказа, водрузили имперский флаг на вершине Эльбруса, и вдруг, когда фюрер уже оповестил весь мир, что Сталинград взят, противник на Волге разгромлен, вдруг этот «разгромленный» противник окружает его лучшую, многочисленную, отлично вооруженную армию, отрезает ей все пути отхода, обрекает триста тридцать тысяч немецких солдат и офицеров на неизбежное поражение, громит и рассеивает по заснеженным степям две румынские армии, прикрывавшие фланги Паулюса, железной стеной встает на пути прославленного фельдмаршала Манштейна, обращает вспять итальянскую и венгерскую армии, прибывшие сюда по велению верных гитлеровских вассалов Муссолини и Хорти.

Предчувствие неотвратимого краха и неизбежного возмездия за все, что натворили армии Гитлера на захваченной ими русской земле, с особой силой охватило Рауха, когда он однажды вечером возвращался на бронеавтомобиле в пылающий Сталинград из 51-го армейского корпуса, от генерала фон Зейдлица, которого знал давно и любил за его смелость, решительность, нетерпимость к угодничеству.

Слева и справа от дороги чернели остовы разбитых немецких танков и автомашин, валялись в сугробах окоченевшие трупы, и над ними с карканьем кружились вороны. Затянутое тучами, низкое, сумеречное небо, казалось, готово было упасть на землю. В серой его толще непрерывно вспыхивали зловещие огненные прочерки, похожие на хвосты комет.

С тоской всматриваясь во все это, Раух вспоминал ошеломительно резкие высказывания генерала:

— Меня не удивляет неврастеничный ефрейтор, возомнивший себя полководцем. Ждать от него грамотных решений нельзя. Удивление и возмущение вызывают его верноподданные военные советники. Я имею в виду Гальдера, Цейтцлера, наконец, барона Вейхса, Манштейна… Почему они не настояли на отводе шестой армии из Сталинграда, когда это было еще возможно? — Генерал прошелся по блиндажу, закинув за спину руки, и продолжал с горечью: — Сталинградские подвалы забиты ранеными. Врачи не в состоянии оказать им помощь. Раненые заживо гниют… А вчера я случайно увидел, как мои солдаты пристрелили старую, худую собаку, ободрали ее и ели сырое собачье мясо. Ради чего так страдают люди?

— Все гнусно и подло, — мрачно обронил присутствовавший при этом начальник штаба корпуса, молчаливый полковник Клаузиус.

С ужасом слушал Юрген Раух этих двух заслуженных, уже немолодых людей, увенчанных многими наградами: их слова подтверждали его мысли.

— Вам не доводилось откровенно поделиться своими впечатлениями с командующим армией? — поинтересовался Раух, обращаясь к генералу.

Сардоническая гримаса скользнула по лицу Зейдлица.

— Я не только устно, а и письменно ему докладывал, что приказ Гитлера — удержать Сталинград — невыполним. Однако господин начальник штаба армии генерал Шмидт изволил начертать на первой странице моего доклада: «Мы не должны ломать себе голову за фюрера, а генерал фон Зейдлиц — за командующего армией». Этим и закончилась моя попытка предотвратить крах.

— Что касается лично меня, то решение уже принято, — неожиданно сказал Клаузиус.

Зейдлиц недоуменно глянул на полковника:

— Какое решение?

— Дело идет к концу, господин генерал, — вздохнул Клаузиус. — Финал сталинградской трагедии — уже у порога нашего блиндажа. Плена я не выдержу, а потому твердо решил покинуть корпус и в одиночку прорываться из западни.

Генерал Зейдлиц подошел к нему вплотную, спросил строго, но без резкости:

— То есть вы, Клаузиус, избрали закамуфлированную, так сказать, форму самоубийства? Я вас правильно понял?

— Да, генерал, — спокойно ответил Клаузиус, — вы меня поняли совершенно правильно. К сожалению, ничего лучшего я не нахожу…

…Весь этот разговор в генеральском блиндаже не оставил у Юргена Рауха никаких сомнений в том, что 6-я армия, гордость германского вермахта, агонизирует.

Оставив автомобиль у разрушенной стены пятиэтажного кирпичного дома, он побрел по еле заметной тропинке среди руин. Вокруг все пылало. Над истерзанным городом висела мутно-багровая пелена. В этот переходный от вечера к ночи час почти не было слышно выстрелов, как будто окружившие 6-ю армию советские войска уже не желали тратить снаряды и патроны на обреченное скопище немецких солдат.