Ангел - Сергей Демченко

Поэтому Первый пришёл ко мне вот так, — по-своему просто и без помпы. И не говорит он мне напыщенных фраз, достойных мыльной оперы. Да, скорее всего, он не шагал с сосульками под подбородком, на лыжах, через всю Европу, и не грёб до посинения своей зеленовато-серой кожи на лодке по Норвежскому морю и Балтике.

Он пришёл ко мне доступным именно и только ему способом, дарованным Свыше. Лишь там, откуда он вышел Первым и самым преданным, награждают подобными талантами. Лишь ему, да ещё, пожалуй, горстке избранных, дано быть отголосками чуда. Чуда, что давно и безвозвратно разжирело и умерло здесь, на Земле. Мне оно даровано на время. Им — навсегда. Как Теням.

И говорит он со мною на понятном мне языке, не швыряя для пущего эффекта молнии о землю, и не превращается в дракона потому, что дело, ради которого он здесь, гораздо страшнее и прозаичнее, чем спасение кукольной, киношной Галактики.

— Высокий, я ждал тебя много лет. Иногда мне кажется, что целую вечность. Потому как странно, что среди великого, бесконечного множества имевшихся в Его колыбелях душ он так долго и пристально, тщательно и прозорливо отбирал именно тебя. Человека. По сути происхождения, прошлому телу и душе.

Я улыбнулся ему:

— Ты должен знать, Первый, что наша планета куда богаче на внешние проявления и искусственность, наносной героизм, чем на что-то большее. Порою я сам удивляюсь тому, что среди такого множества Он выбрал, наверное, не того. В моей прошлой Сути не было ни выдающегося, ни праведного.

— Он не ошибается, Аолитт… Его выбор всегда точен. Всё, что выпало на мою долю — это воссоздание клеток твоей памяти, помнящей аспекты твоей личности, ставшей угодной Его взору. Да изготовление слепка твоего нового образа, что позволил бы тебе пройти весь путь, и в который лишь Ему было под силу вдохнуть эту жизнь. Ему не нужны праведники в шелках. Не нужны ратоборцы словесности. Ты знаешь это сам. Туда, где скоро озёрами вскипит кровь, отправляют лишь тех, кто и пил её, как воду… — Он вернул мне слегка укоризненную улыбку. Словно отчитав за сомнения.

— Я пришёл расставить…, нет, скорее, поправить, фигуры на доске. Процесс был начат этой женщиной, хотя и несколько торопливо. Мне остаётся лишь верно завершить его. Возможно, я совершаю этим преступление пред Его волей, но ведь никто не запрещал мне следить за Игрой на чьей-нибудь стороне, верно?

Готов спорить на что угодно, если он не попытался подмигнуть мне. Правда, с его глазами сделать это почти невозможно, но мерцание, поменявшийся накал их вполне мог сойти и за подмигивание.

Безусловно, всякая игра предполагает небольшой тонкий ход, предварительную подготовку, даже проигрывание возможных ситуаций заранее. Это я понимал. И хотя всего предугадать нельзя, а под стол не спрячешь суфлёра-шпиона, подающего нужные карты, заготовленные в рукаве козыри могут переломить ход игры.

Маакуа вновь бросил для Келли через плечо:

— Ваше бессилие нельзя назвать ни зазорным, ни постыдным. Ведь это Его замысел. И не твоя вина, женщина, что вы, люди, не в силах понять всей его глубины. Тебе взаймы даны некоторые могущество и сила. И мне приятно видеть, что ты используешь их именно так, как Он и предполагал. Не кичась и не разбрасываясь, ибо понимаешь, что нет ничего беспредельного в смертном Сущем…

Раскрывшие рты Джи, Чик и Фогель не смели и дохнуть. Перед их глазами беседовали о высоком двое, будто позабыв о существовании остальных.

Но Маакуа уже повернулся к ним:

— Волею Упорядоченного и Высшего вам, без вашего ведома, было дано право оказаться причастными и выбирать. Судьбу не выбирают, как принято у вас говорить, и всё же… Смерть и честь в глазах Творца, или бесславие и проклятие памяти Вселенной. От того, что вы выберете, зависит не только судьба вашего Дома, но и сам смысл дальнейшего существования ныне имеющегося состояния Материй. Именно сама возможность сохранения нынешнего порядка вещей. Я знаю, что Его призрение на вас не всегда было полным, не все ваши мольбы были слышимы Им в грохоте сил Упорядоченного. И воля Его, приведшая вас к алтарю жертвенности, не всем из вас может показаться доброй, а доля — завидной. Но выбор пал на вас, и вы оказались причастны. Не мне осуждать или одобрять ход Его мыслей, которыми Он руководствовался, отбирая вас из огромного множества вариаций. Очевидно, Он счёл, что в вас в достаточной степени присутствуют все или многие необходимые для этого черты, присущие детям Его. Пороки и добродетели, что замешаны в вас, и есть основа Выбора, как я думаю. Тот набор душевных факторов, сущности которых и должны были принять участие в Противостоянии. Как дополнение или противовес к выбору Им того, кто "назначен ответственным" за расстановку акцентов в череде событий. По воле Его этим Избранным оказался не я, а тот, — Первый при этих словах указал на меня, — кто носит близкое вам по моральному восприятию, по символу Надежды, но далёкое по истинному смыслу и трудное для понимания, имя, — Ангел…

…Я не полномочен раздавать какие бы то ни было обещания, или говорить от Его имени сверх необходимого, но в своих рамках я волен вещать от себя всё, что сочту необходимым. И от своего имени я прошу вашего решения. Так сложилось, что именно вам выпала доля принести свои тела в жертву. Ибо о душах ваших я спокоен. Ушедшие в небытие до вас сделали свой выбор безо всяких просьб, о чём вы недавно и узнали. Я же смиренно и покорно прошу вас, горстку жителей Земли: скажите своё Слово в защиту или обвинение Сущего… — Первый сбросил мысленные преграды, и остался перед троицей в своём истинном обличье. Это я понял по глазам тех, к кому он обращался. Когда прошло их первое оцепенение, Чик с трудом, но выговорил:

— Я знаю Вас, как ни странно. Вы — те, кто храните Землю. Наверное, Вы вправе теперь спросить с нас за все услуги…

Герхард и Ковбой, оправившиеся от потрясения, переглянулись: откуда Нортону известны и такие вещи?

А тот уже с привычной ему увлечённостью пояснял:

— Я видел древние гравюры хранилищ Ватикана. Тех, что списаны с наскальных рисунков Монголии. Вы — заступники Веры и Хранители тела Земли. Так вас называет надпись под рисунком. — Он смутился, поняв, что затеял разговор не ко времени. — За право лично взглянуть на оригинал изображения я заплатил немало денег…

Заметно нервничая, американец опустил взгляд и почти зашептал, хрипло и взволнованно, по мере развития мысли крепчая голосом:

— Я молод, но всё, что я видел и пережил за последний месяц, состарило меня на годы. Мне уже кажется, чего совсем недавно я за собою и не замечал, что жизнь действительно нельзя измерить ни деньгами, ни годами. Ни количеством выпитого или съеденного. Ни числом женщин, которых ты любил, и не дорогими вещами, что в один миг превратились на тебе в грязные лохмотья, — маклер грустно тронул свою майку, торчащую поверх солдатских штанов Роека. — Потому как моя собственная одежда, одежда человека со своими убеждениями и образом существования, выбиравшего из лучшего, оказывается, спокойно сосуществует на мне с простой одеждой того, кто охотно прострелил бы мне голову… И смог бы это сделать, невзирая на всю «крутость» занимаемого мною ранее положения. Вот такой парадокс. Сотни миллионов, связи, громкие мысли и слова о себе самом — и девять граммов дешёвого металла, уравнивающего мои шансы с любым из смертных… Так и с жизнью. Вся её ценность уживается с никчёмностью того, что нас в ней временно окружает. Нам кажется, что у нас есть будущее, есть возможности и перспективы, а выходит… Выходит, что вся наша жизнь — лишь прямая дорога к смерти, по пути к которой мы питаемся и дышим, чтобы просто не умереть ещё на дистанции. А по сути — какая разница для тела, когда оно перестанет двигаться? Потому как живого, человека никогда так и не накормить досыта. Я пытался… наесться, поверьте. И не в последнюю очередь моя вина в том, что пришельцы празднуют свой успех. Потому что своими руками и жадностью я вымостил перед ними широкий проспект.

Нортон с опаской глянул на Первого, словно опасаясь, что тот кинется наказывать его немедленно.

— Это я, вместе с неким Гарпером, помог тонхам обжиться и уютно устроиться на планете. Так что я здесь — один из самых ярких примеров несовершенства тела, жаждущего богатства и удобств, сытости и признания. Любой ценой…

Видя, что его не стали казнить на месте, Чик продолжил:

— Остаётся душа. Но и с ней — не всё ладно. Убеждая самоё себя в бессмертии, она больше всего страшится именно гибели своего вместилища. Вот как сейчас, — я понимаю, что за всё сделанное мною в недавнем прошлом мне придётся ответить, но меня гложет страх. Страх души за гибель тела. То есть уязвимой и капризной оболочки, доставшейся по разнарядке случая. Горшка, что может треснуть в любой момент от обжорства или чрезмерного усердия достичь чего-то большего. Стать, к примеру, красивой вазой… Странно получается, Хранитель, — умирая, душа уже не помнит о теле. Ей ничего не нужно из того, чем жило оно. Она ищет что-то другое, предав то, о чём ранее так пеклась. И её не накормить пирогами и удовольствиями, ибо немощности ни к чему прежние удовольствия силы. Она не пережуёт их, хоть тресни… Она — прах, как сказал Он. Так стоит ли горевать о щепоти так и не насытившегося за годы жизни праха, летящего по ветру, если не будет больше души, помнящей этот ветер, это солнце и эти небеса?! — Чик помолчал, и закончил: