Эйзенхауэр. Солдат и Президент - СТИВЕН АМБРОЗ

Хотя Эйзенхауэр сам хотел, чтобы суд вынес решение в пользу дела "Плесси против Фергюосона", и говорил об этом несколько раз (правда, в частных беседах), результаты голосования все же произвели на него впечатление: за — 9, против — 0; он, конечно, был намерен отнестись к этой проблеме со всей ответственностью и проводить закон в жизнь. Однако публично он его не комментировал. На пресс-конференции 19 мая его спросили, может ли он дать совет, как южанам реагировать на этот закон. "Никоим образом, — ответил Эйзенхауэр. — Верховный суд сказал свое слово, я давал присягу поддерживать конституционные процессы в нацией стране, и я вынужден подчиниться"*49.

Отказ хотя бы что-то посоветовать южанам — странный поступок для человека, который прилагал немало усилий, чтобы стать, так сказать, лидером нации. Это было отказом от ответственности. Более того, Эйзенхауэр не захотел публично одобрить решение суда по делу "Браун против Топека". Как и в случае с Маккарти, он неоднократно повторял, что у него нет ни необходимости, ни права давать комментарии. Даже когда на Юге участились случаи насилия, Эйзенхауэр ни разу не высказался о несправедливости сегрегации с точки зрения морали, что позволило упорным ее сторонникам утверждать: Эйзенхауэр тайно на их стороне, и это было как бы оправданием их тактики. Уоррен и многие другие считали, что лишь одно слово поддержки Эйзенхауэра помогло бы решить эту непростую проблему путем более гладким, простым и коротким.

Но Эйзенхауэр никогда не произнес такого слова. Он отказывался комментировать решение суда — не его роль; и он утверждал это с такой же твердостью, с какой настаивал, что постановления суда для каждого "обязательны". Он сказал Хазлетту: "Я настаиваю на главной цели. Надо уважать Конституцию — то есть толкование Конституции Верховным судом, — иначе будет хаос. В это я верю всем своим сердцем — и всегда буду поступать соответственно"*50. Была большая разница между этой фразой и изречением Президента Эндрю Джексона: "Джон Маршалл принял свое решение, теперь пусть он его проводит в жизнь". Но это было далеко и от утверждения, что с моральной стороны Браун был прав. Эйзенхауэр упустил историческую возможность стать моральным лидером нации. Фактически до событий в Литл-Роке* в 1957 году он почти не играл ведущей роли в разрешении острых социальных проблем того времени.

[* Для подавления выступлений негритянского населения были использованы войска.]

Из внешнеполитических проблем, с которыми Эйзенхауэру пришлось иметь дело летом 1954 года, наиболее серьезной и долговременной был Вьетнам. На конференции, созванной в Женеве, Америку представлял Битл Смит. Дьенбьенфу был уже позади, коммунисты затягивали переговоры, а Вьетмин* после победы перегруппировал свои силы и подготовился к наступлению на французов по всему району дельты во Вьетнаме. Что особенно расстроило Эйзенхауэра — пораженчество французов или отказ англичан сотрудничать, сказать трудно. Австралия и Новая Зеландия сообщили Даллесу о своем желании присоединиться к региональному союзу. На пресс-конференции 5 мая Эйзенхауэр заявил: "...мы никогда от этого не откажемся" — и дал указание принять срочные меры по созданию СЕАТО*51.

[* Вьетмин — определение, применяемое американцами к вооруженным отрядам вьетнамских коммунистов.]

Между тем панические настроения в связи с войной нарастали. Французы убедили себя в том, что китайцы стоят на пороге интервенции. На случай, если она произойдет, французы хотели иметь гарантию немедленного и массированного американского вмешательства.

Даллес подливал масла в огонь. Он считал, что китайская интервенция во Вьетнаме будет "эквивалентна объявлению войны Соединенным Штатам". Он советовал Президенту немедленно провести через Конгресс резолюцию, которая наделяла бы его полномочиями дать отпор возможному вмешательству китайцев, причем в любой форме, какую он посчитал бы подходящей. Эйзенхауэр сказал Даллесу (цитируется по записи, сделанной Катлером): "Если мне придется испрашивать полномочия у Конгресса, то я никогда не буду просить о половинчатых мерах. Если ситуация действительно серьезно осложнится, придется объявить войну Китаю; возможно, будет нанесен удар и по России". У Даллеса перехватило дыхание после такого заявления. Затем Эйзенхауэр отверг идею одностороннего американского вмешательства в Индокитай, сказав, что "никогда не допустит, чтобы Соединенные Штаты пошли в Индокитай в одиночку". Вернувшись к тому, с чего начал, Эйзенхауэр сказал: "Если США начнут войну против коммунистического Китая... не должно быть никаких половинчатых мер или акций мелкого масштаба. Военно-морские и военно-воздушные силы должны будут нанести удар всей своей мощью, используя новейшие виды вооружений и нанося удары по аэродромам и портам в континентальном Китае"*52.

Пригласив к себе начальников штабов различных родов войск, он объявил им, что нанесение атомного удара по Китаю неизбежно повлечет за собой вступление в войну России; поэтому, если Соединенные Штаты будут вынуждены начинать с превентивного удара, нанесен он должен быть одновременно и по России, и по Китаю. Глядя прямо на Рэдфорда, Эйзенхауэр произнес что-то вроде: "Предположим, Россия побеждена. Я хочу, чтобы вы подумали над возможностью такой ситуации дома. Допустим, вы одержали такую победу. Что же вы будете делать с ней? Перед вами откроется громадное пространство от Эльбы до Владивостока... растерзанное и разрушенное, без правительства, без коммуникаций, просто пространство, на котором умирают от голода и бедствий. Я спрашиваю вас, что будет делать цивилизованный мир с такой ситуацией? Повторяю, победа может быть лишь в нашем воображении"*53.

Кроме ведущихся в Вашингтоне общих разговоров об атомных ударах прессе становились известны рекомендации Объединенного комитета начальников штабов и Совета национальной безопасности. На пресс-конференции репортеры поинтересовались у Эйзенхауэра, каково его отношение к превентивной войне. Он ответил: "Я не верю, что такая война может быть; и, честно говоря, я бы не стал слушать всерьез никого, кто стал бы говорить о такой войне". На чем базировался такой ответ — на моральных соображениях или на военных расчетах? Эйзенхауэр продолжал: "Мне кажется, когда термин сам по себе является нелепым, нет никакого смысла вдаваться в его дальнейшее обсуждение"*54.

Сингман Ри прилетел в Вашингтон, чтобы сообщить Эйзенхауэру: наступил момент для нанесения решительного удара по коммунистам. "Позвольте предупредить вас, — ответил Эйзенхауэр, — если война начнется, она будет ужасной. Атомная война разрушит цивилизацию. При наличии такого вооружения, каким мы располагаем сегодня, война немыслима. Если Кремль и Вашингтон когда-либо вступят в войну друг с другом, то о последствиях просто страшно подумать. Я даже не могу их себе представить"*55.