Девяносто три! - Дмитрий Волчек

Д-р думает: как же книги оказались под грушевым деревом, сжег ли он их или это была фантазия, мираж, порожденный травяной настойкой, которую раздобыл в корчме Работник? "Они считают, что у меня такие же права, как у всех, но я выше их, мне многое открыто, многое позволено. Пусть сдохнут, я не пролью и слезинки".

Д-р помнит каждого убитого ребенка, хотя не лучше ли изгнать из памяти бессмысленные лица, забыть скулеж, мольбы и брань? Каждому отведен свой срок, их оказался короче. Он видит, как серебряная нить тянется к Новому Ироду, нить тонкая, точно поводок гончего пса в руке королевы. Франция, лежащая в руинах, костер, пожирающий ветви дуба. Выгоревшие угодья, грубый башмак в чахлой траве. Отозвал одного из подонков в сторону, под козырек персидского ресторана: "Мне нужен киллер. Щедро заплачу".

Обычная сделка, операция назначена на 9-е ноября. Германские племена сочетаются химическим браком, холодный гравий Экстернштайна. От твоих поцелуев распухают щеки.

Не могли принять смерть достойно, сквернословили, кривлялись. Слабые черепа, пришлось укреплять фундамент.

"Что угодно может повлиять на исход эксперимента, — пишет Гриф, — настроение мага, время суток, погода, искажения оптики, роса на траве, крики птиц, какой-нибудь сломанный ноготь. Обращаться к солнцу, думаю, лучше по четвергам. Мое любимое время: половина одиннадцатого утра, когда скоты уже разбежались, и воздух чист, как новорожденный нож".

Пальцы, которыми он трогал твой язык прошлой ночью. Парень, встреченный в баре Bolt. Нищий, кричащий тебе вслед на площади провинциального городка, в воскресенье утром, сразу после неудачного ритуала. Пирожные в привокзальном кафе, забытый зонтик, эрекция на эскалаторе метро, гнусный взгляд пушера-турка, увядшие хризантемы на пороге цветочного киоска: остались со вчерашнего вечера, вдруг найдется идиот. Очередь к билетной кассе. Поезда во Францию, Бельгию, Люксембург. Соль в позвоночнике. Сломанный банкомат. Через три дня, утром в воскресенье.

37

"В любом случае, я обожаю эти crop circles. Примятые космическими угольниками злаки, циркуль, впившийся в переносицу, волшебный камень, ебнувший по хребту. Обещал написать горячее письмецо, так и не собрался. Пригород Нанта, где по вечерам не выйдешь на улицу, исполосуют арабы, заклюют нетопыри. Реставрация текста, пергамент разгибается, непристойные складки, словно шкура старухи. Сторожка на кладбище: тайное число злого императора нацарапано мальчишеским углем. Добрались хуй знает откуда, миновали кладбищенскую ограду, посадили жалкий цветок. Как изготовить серебряную книгу? Нет ничего проще — расплющи наперсток. Вздрогнули от кощунственных слов, дети полей".

А это был вовсе не секретный знак, а укусы виртуозных москитов.

Напрасное ожидание Жана Донета. Твой сын изнасилован и съеден, рыцарь распорол ему живот, склонился над булькающим телом, подрочил, кончил на блестящие кишки. Иди домой, Жанна Дегрепи. Твое имя будет написано на стене в шотландской сторожке под ничего не значащими цифрами. История заключила тебя в объятья, накрыла плечи крапивным платком.

Микробы короля Бабабела. Монахи тащат черного козла по склону горы, в сугробах прячется незримый барс. Дорогое путешествие, счета опустошены, очки разбиты, стрела попадает в двадцатку. Дьявол, перепугавший домохозяйку. Хирург, исполосовавший младенца. Флейтист, умерший от инфаркта в парке. Посвятить каждому несколько слов. Вид на Липари в ноябре, печальное гнездо ссыльных каменщиков. Три С на противоположном берегу. Остров, плывущий в невесомость. На исходе века построили новую автостраду, пробили скалы, протянули мосты. Надветренный архипелаг, пух от уст эола, лужица крови ритуального козла. Too ignorant to produce something extraordinary, эпитафия кролика из массовки. А все-таки удалось полизать его мелкие крепкие уши. Мы ступаем по камням, помнящим магистра.

Из опухоли на шее вытащили птицу, из глаза — муху, из дыры в паху — вертлявых змеек. Чрево, способное плодоносить. Швырять на снег магические кристаллы. Зеленые и розовые конусы, золотой инкал, качающиеся столбы, похожие на пиратские шляпы с распухшими ребрами. Желе, превратившееся по воле Баррона в полуслепого голландского большевика, Маринуса ван дер Люббе, штукатура, мечтавшего пробраться в Польшу, на скотный двор мировой революции, но избитого красноармейцами на границе. Для д-ра границ не существовало. Глыба берилла распалась на атомы, но вдруг вновь выросла, мигнув опасным светом. Взгляни, Ю-ю, какой шикарный минерал.

Он мне не друг, не любовник, не духовный учитель, я — каменщик, он — подмастерье. Неужто не понимаешь. Это работа в бригаде, один подает раствор, другой протягивает мастерок. Тех, кто ослушается, бьют угольником в переносицу. Или пилят на части, как никудышную Э. Ш.

"Я буду выступать каждую среду, пока они платят за лекции". Музыка для тощих, стук кастрюль в северной стране, зима 93-го года, когти ужаса. Засунул руку в трусы, чтоб не вскипеть от инсульта. Застучало так, словно потрясли чесноком, потерли серебряной пулей. Но на этот раз обошлось.

38

— Ты посмотри, сколько у него там спермы!

Притворился, что не слышит. Его это не касается, родители купили замшевую куртку, позволили отпустить волосы, не ходить на уроки, сочинять пейзажи. Он у нас водолей. "Преступления против человечности". Наняли ебливого репетитора. «Автофигуры».

Сел впереди, не оборачивался, делал вид, что думает о чем-то важном, но потом не выдержал, выскочил на другой остановке. Теперь хуярить два километра пешком. Их развозят окровавленные поезда: кляксы на шпалах, позорные архивы Пия двенадцатого в зеленых вагонах. Прости, Маринус.

— Вам плохо, Ю-ю?

(Чуть слышно, из стеклянного горла. Посмертная жизнь мышц, отток крови, "потомкам не хватает"). Ответы на все вопросы. Подписной лист, коллоквиум по переписке, щуп и наперсток, кактус нейтрализует лучи. В девяносто третьем году, в сан-хосе, городе отрубленных пальцев. "Ваш паспорт", — произнес парень в борделе, механический голос, словно неврастеник перерезал связки. Сердце, говорящее: "Тук-тук, пус-пус, хочу кататься".

Сидел по-турецки на жирных подушках, смотрел на гигантский экран, вяло дрочил. То, о чем думаешь постоянно, но никогда не сделаешь на кухне, в трюме, в телефонной будке.

— Каблограмма из Вевельсберга, профессор.

Комичный столик на колесах, шнур тянется бельевой веревкой, будто трудно встать, выйти в кабинет. Треск шелудивых поленьев.

— Засекли Грифа.

Нарушители спокойствия. Злодейское убийство мальчика, продававшего благотворительные леденцы. Запихнули в утробу раскаленный жезл. "Как вы относитесь к печени?" (с благородной улыбкой, взмахнув дорогими крыльями). Срубили нашу елочку под самый корешок — словно клубок червей из сытого желудка, их покой и воля. Самая главная книга. "Severed Yad". Анкета, заполненная Бернаром ле Камю при поступлении в воскресную школу. Спрятана в переплете катехизиса, тронута по краям божественной крысой. "О, мсье, как они жирны, как хвостаты!" Метнулся в потайную комнату, кипение за грязной шторой. Гвардеец в кальсонах, кувшин с подозрительной водой, подмигивающая свеча-сообщник. Они все будут знать, кто я и зачем. Бросил перчатки на продажную грудь. За франки ничего не стыдно. Пустая голова: высушили все, что можно. На острове-буяне, за просоленным частоколом растет ХНД.

"When a visiting friend invoked the Senior of Jupiter in Earth, my body shook but this was explained as a side effect of the difference in the frequencies between the being that showed up and me. Listen, Right Honorable Lord Beaverbrook! I have been masturbating and enjoying my body, and I started inserting foreign bodies into my urethra all the way down deep in my scrotum, enjoying the pain. Thus I obtained first-hand experience of the vile mischief that can be done to innocent and defenseless persons. A lesson learned the hard way and a warning to others. My Lord, you cannot escape the gravest personal responsibility in this matter."

Таков марокканский прием. Если тебе не дают квитанцию пять минут, значит таможенники что-то заподозрили. ("Посмотри хорст сколько у него там спермы!") Одна заготовка, другая, отравленный маршрут. Новый Ирод появляется на горизонте: кружевной зонтик крота, черное сомбреро. Но это уже движение в червивую яму плагиата. "Двадцать лет меня настигала эта янтарная оса, и вот я извлек ее жало". Выдать себя за заместителя начальника охраны, послушного исполнителя приказов, скрыть тайный знак на лодыжке, елозить богатыми пальцами в пролетарских волосах. Упрек облака: "Ты предал меня, Хаусхофер. Соврал, что знаешь секреты рун. Соврал, что был в катакомбах. Соврал про адвоката".

Срубили нашу елочку под самый корешок. Шепнул лукаво, что спящий все еще спит. А там вовсю шевелятся простыни.

— Ты меня любишь?

Вернулся к своему джину, три часа спустя ему засунут кулак в жопу, развинтят телескоп. Пирамида зверей. Не имеет значения. Письмо Маркопулоса на мерцающей подкладке.

"Возможно, ангелы хотели, чтобы д-р сопротивлялся? Не выходил из комнаты, не трогал белую кнопку, не плющил серебро, а избил Работника, освободил пленников, сжег косноязычные книги, стер пентаграмму? Просто предположение. Сегодня дождь, j'ai pas sommeil, падает ртуть. Я бы охотно поехал в клуб, познакомился с кем-нибудь, лизал подмышки, кусал ступни, запихнул провод в крестьянский рот. Объект, сбежавший с уроков. Проглотил столичную жизнь, как кусок лазаньи. Готов отсосать все хуи на свете. Привык к невзгодам, приноровился скакать в закоулках судьбы. Научился протискиваться в колючие дыры, не запачкав рубашки. Не исцарапав бараньей куртки. Не промочив ног. Не задев пестрой ленты.