Добронега - Владимир Романовский

– Откуда ты знаешь? – удивился Ярослав. – Вовсе нет. При чем тут Содружество Неустрашимых?

– А она ни о чем другом ни говорить, ни думать не может. Это характерно для всех, кто воспринимает Содружество всерьез. Такая трясина – без остатка засасывает.

– А тебе откуда известно о Содружестве?

– Покажи мне человека, которому Содружество не известно. Ты ведь тоже знаешь. И знал до прихода сюда.

– Знал. Но не очень верил. И сейчас не очень верю. А ты?

– А мне-то что? – гамаюнов самец вдруг посмотрел на Эрика с огромным удивлением, будто Эрик, всегда, в понимании гамаюна обходительный, позволил себе непростительную бестактность. Самец расправил крылья и улетел с достоинством, не желая, очевидно, слушать дальнейшие рассуждения рыжего хама. – Есть ли Содружество Неустрашимых, нет его, какая мне разница? Мне средства нужны.

– Ты бы взял средства у Содружества?

– Предложили бы – взял бы.

– Не предлагают?

– Вот ведь сволочи, – продолжил Эрик мысль Ярослава.

Ярослав усмехнулся и присел у дерева.

– Если Содружество существует, его можно было бы использовать, – предположил Эрик дальнейший ход мыслей Ярослава.

– Тебя такие подробности не интересуют, – сказал Ярослав, делая серьезное лицо. – Это все мелочи. Детали.

Эрик кивнул, сдерживая смех.

– Давно я тебя знаю, – сказал Ярослав, – а все не пойму – что же тебя на самом деле интересует?

– Водоизмещение, – ответил Эрик.

– А?

– Сколотить бы посудин двадцать или тридцать, – объяснил Эрик. – Не драккаров, не кнеррир, а среднее что-то. Путь в Исландию известен. А если из Исландии, при благоприятном ветре и течении, идти строго на запад, то из двадцати штук семь-восемь точно доплывут.

– Докуда они доплывут?

– Есть такая земля. Винлянд.

– Нет такой земли.

– Есть.

– Ну и зачем она тебе?

– Мне она ни к чему. Но может, кто-то еще заинтересуется. Даст средства.

– Я тебе обещал средства.

– Мало.

– Дам больше. Только объясни – зачем? Тем более, что по твоим же доводам, там, в Винлянде, никто не живет. Пусто. А в виноград и кисельные берега верится плохо.

– А мне любопытно.

– Странный ты.

– Ты только сейчас догадался, что я странный? – спросил Эрик насмешливо.

– На кого сына оставишь?

– Сына я беру с собой. Ему уж десять лет, пусть привыкает.

– К чему?

– К походу. К бортовой качке. К туману. К брызгам в морду.

Некоторое время они молчали.

Содружество Неустрашимых, думал Ярослав. Ни слова старая ведьма не сказала о Содружестве. А ведь должна знать, если конечно оно, Содружество, существует. Кому ж и знать, как не ей, полоцкой барыне. Может, Житнику расскажет?

Вскоре появился Житник, неся в руке какие-то письмена, скрученные в трубку. Эрик протянул руку к письменам.

– Зачем тебе? – спросил Житник, не давая письмена.

– Надо.

– Что-то здесь не так, – сказал Житник. – Это какая-то тайна великая. Если верить Рагнхильд, это очень древние письмена и рисунки. И малевали их какие-то страшнейшие волхвы лет четыреста назад.

– Давай сюда! – рявкнул Эрик, отбирая свиток. Поспешно развязав тесемки, он лист за листом просмотрел содержимое свитка.

– Что же это за волхвы такие? – заинтересовался Ярослав. – И что за грамота?

– Да какие волхвы! – Эрик отмахнулся, изучая рисунок. – Сперва отец мой писал и чертил, а потом я. Сам. Четыреста лет, надо же.

– Так это твои художества?

– Ага.

– А как они оказались у Рагнхильд? – спросил Житник подозрительно.

– Что там, а ну-ка, покажи, – попросил Ярослав. – Путь в Винлянд, небось?

Житник усмехнулся.

– Ничего смешного, – сказал Эрик. – Ага, вот оно.

– Что «оно»?

– Течение. Никак не мог я вспомнить, где оно. Стало быть, можно идти даже севернее, чем я думал. Оно, пожалуй даже и лучше. Ну что, боляре, разобрались с Рагнхильд, все выяснили, что выяснению подлежит?

Ярослав посмотрел на Житника, и Житник едва заметно кивнул. Оба посмотрели на Эрика, но он был занят рассматриванием своих карт.

Глава пятая. Дир

Уснул Хелье только под утро. Видел, засыпая, как Эрик наскоро одевается, спеша по каким-то своим делам.

Проспал до полудня. Выскочив на двор и поссав, он вернулся опять в комнату, повалился ничком на кровать, и задремал сладко. Эрик с тех пор не возвращался. Еще через час Хелье поднялся, походил из угла в угол, оделся, вышел в крог, нехотя позавтракал, и провел остаток дня в кроге и во дворе. Вспоминалась Матильда. Не безумие ли – ехать искать ее в многотысячном городе в расчете на то, что она сдержит обещание и убежит с ним? Да и вообще – как он должен расценивать ее поведение? Продалась греку за приятную прогулку по миру! И это – девушка, которую он, Хелье, любил. И теперь любит.

Любит.

Им овладела какая-то странная апатия. Делать ничего не хотелось. Хозяйка Евлампия пыталась строить ему из окна глазки, когда он сидел во дворе на солнышке, но он не обращал на нее внимания. Затем Евлампия отлучилась на несколько часов и вернулась серьезная и напуганная. Глазки она больше не строила, но, напротив, смотрела на Хелье с подозрением.

Посетителей в этот день было немного, и сплетничали и спорили они тише обычного. Выделялась жена какого-то ремесленника, с пухлыми руками и тонким ртом с загибающимся к низу углами, возмущенно выкрикивающая время от времени «Невозможно!» или «Ужас!» или «Вот же хорлы!», которой все время говорили «Шшш! Тихо, тихо!..»

Выходил куда-то прислужник Гречин, вернулся злой, и о чем-то шептался с хозяйкой в нехарактерной для него настойчивой манере, поглядывая на сидящего в углу общей гостевой комнаты Хелье. К ним подтянулись остальные посетители, человек пять, а вокруг Хелье образовалось пустое пространство. Обсуждающие события думали, что Хелье их не слышит. Хелье слышал каждое слово. У него был особый, тренированный Старой Рощей, слух.

Оказалось, что шведский контингент, прибывший по договору с Ярислифом (в обход Олофа, понял Хелье) в Хольмгард неделю назад, вел себя, как захватчики на оккупированной территории. В дома и лавки вламывались, в крогах пили, не платя, к женщинам приставали не разбирая, какая замужем, какая нет. Женщины по большей части возмущались, но известны были два случая, когда пристающие не встретили сопротивления, а это уже совсем никуда не годится.

Было также несколько убийств. Новгородцы, придя в себя, стали мало по малу реагировать на ситуацию. Имело место несколько вооруженных стычек, убитые – и шведы, и новгородцы – стали обнаруживаться на улицах каждое утро. Меж тем осмелел преступный элемент и количество краж и грабежей стремительно росло, благо все можно было списать на шведов.

В полдень народ собирался на вече, но каждый раз не хватало двух или трех весьма уважаемых горожан, бывших в отъезде, чтобы принять какое-нибудь решение по поводу дальнейших действий, или хотя бы пойти к князю, который отсиживался все это время в детинце.

Кто-то из посетителей хотел было предложить Хелье присоединиться к разговору, но Гречин его остановил, объяснив, что Хелье хоть и выглядит, как молодой новгородский купец, на самом деле – швед, и, возможно, специально следит за ними теперь. Посетители поочередно оглянулись на Хелье, и в глазах их была злоба.

К этому моменту гречинова рассказа в дверь постучали. Гречин замолчал. Евлампия, поколебавшись, пошла отворять.

Ничего особенного. Вскоре в помещении появился здоровенный парень лет двадцати двух, одетый в богатую рубаху, сапоги, и немецкого происхождения плащ, отороченный мехом. За ним следовала нагловатого вида смуглая черноволосая бабенка в добротной зеленой юбке-паневе и зеленом же навершнике, с которыми контрастировали обыкновенные онучи и лапти. Ромбощитковые кольца у висков бабенки выглядели неряшливо. Глаза у бабенки были маленькие и, по-видимому, близорукие, нос с горбинкой, рот большой и чувственный, а тело хилое.

– Устали мы нынче, хозяйка, – густым басом сказал парень. – Выпить бы нам, да закусить бы нам, да уж и отдохнуть бы нам. Ты нас не обижай, – и он бросил на ближайший в выходу стол несколько монет.

Хозяйка забрала монеты и быстро управилась поднести гостям кувшин с брагой, кружки, и ветчину.

Бабенка уже сидела за столом, болтая коротковатыми тощими ногами, а парень долго возился, отстегивая внушительный сверд. Посетители, по обычаю этого крога, оглядели гостей, но не заговорили с ними.

– Необычный какой крог, – говорил парень, роняя сверд, наклоняясь, поднимая, и снова роняя. – Ни тебе гусляров, ни пряхи. И все притихшие какие-то. – Он стал основательно усаживаться, одновременно оглядывая посетителей. Бабенка молча налила себе и ему браги. Взгляд парня остановился на Хелье.

– Эй! Друг! Выпьешь с нами? – зычно спросил парень таким тоном, будто его собирались оскорбить, а он готов был на оскорбление ответить.

– Выпью, – откликнулся Хелье.