Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната - Август Стриндберг

— Если он будет путаться с тобой, так это скоро пройдет. Но безбожным нахожу я, как ты испортил этого молодого Ренгьельма в самое короткое время. Ты вбил ему в голову, чтобы он шел на сцену.

— Рассказывал он это? Вот, дьявольский малый! Из него кое-что выйдет, если он останется жив, но это не так просто, когда приходится так мало есть! Убей меня Бог! Краски вышли! Нет ли у тебя немного белил? Помилуй меня, Боже, все тюбики выдавлены — ты должен дать мне краски, Лундель.

— У меня нет лишней, да если бы и была, я бы остерегся давать тебе!

— Не болтай глупостей! Ты знаешь, дело спешное.

— Серьезно, у меня нет твоих красок! Если бы ты экономил, их хватило бы…

— Это мы знаем! Так давай денег!

— Денег ты просишь как раз вовремя!

— Ну, тогда ты, Олэ! Ты должен что-нибудь заложить!

При слове «заложить» Олэ сделал веселое лицо, потому что знал, что тогда будет еда.

Селлен стал искать по комнате.

— Что же у нас есть? Пара сапог! За них мы получим двадцать пять эрэ, их, пожалуй, лучше продать.

— Они принадлежат Ренгьельму; ты не смеешь брать их, — прервал Лундель, который хотел ими воспользоваться после обеда, чтобы идти в город. — Ты не возьмешь же чужих вещей?

— Почему? Ведь он же получит за них деньги! Это что за пакет? Бархатный жилет! Он хорош! Я возьму его сам, тогда Олэ может унести мой! Воротнички и манжеты? Но они только бумажные! Пара носков! Здесь, Олэ, еще на двадцать эрэ. Положи их в жилет! Пустые бутылки ты тоже можешь продать! Я думаю, что лучше всего, если ты всё продашь!

— Ты хочешь продавать чужие вещи? Неужели же у тебя нет никакого правового чувства? — прервал его Лундель, давно уже стремившийся путем убеждения завладеть так давно соблазнявшим его пакетом.

— Ах, ведь он их получит потом! Но этого недостаточно! Надо снять пару простыней с постели! На что нам простыни! Да, Олэ, завертывай их!

Олэ с большой ловкостью сделал узел из простыни, в то время как Лундель усиленно протестовал.

Когда узел был готов, Олэ взял его под мышку, застегнул драный сюртук, чтобы скрыть отсутствие жилета, и отправился в город.

— У него вид жулика, — сказал Селлен, стоявший у окна и с улыбкой глядевший на улицу. — Если полиция оставит его в покое, так и то хорошо будет! Поспеши, Олэ, — крикнул он вслед уходящему. — Купи шесть булок и две бутылки пива, если останется что-нибудь от покупки красок!

Олэ обернулся и махнул шляпой с такой уверенностью, как будто вся провизия уже была у него в карманах.

Лундель и Селлен остались одни. Селлен любовался своим новым бархатным жилетом, к которому Лундель так долго питал тайную страсть. Лундель чистил свою палитру и кидал ревнивые взоры на утраченное сокровище. Но не об этом хотел он говорить; не это мучило его.

— Посмотри на мою картину, — сказал он, наконец. — Что ты об этом думаешь, серьезно?

— Не надо так зарабатывать ее и зарисовывать, надо писать! Откуда этот свет? От одежд, от тела! Но это же безумие! Чем дышат эти люди? Красками, маслом! Я не вижу воздуха!

— Да, — сказал Лундель, — но ведь это так субъективно, как ты сам только что говорил! Что ты скажешь о компоновке?

— Слишком много людей!

— Ты ужасен; я хотел бы еще нескольких.

— Стой, тут какая-то ошибка!

Селлен глядел тем долгим взглядом, которым смотрят только жители побережья или равнин.

— Да, какая-то ошибка есть. Ты не видишь ее?

— Тут одни мужчины! Это слишком сухо!

— Да, именно. И как это ты увидел!

— Значит, тебе нужна женщина?

Лундель посмотрел, не шутит ли он, но это было трудно различить, потому что теперь он свистел.

— Да, мне недостает женской фигуры, — сказал он.

Стало тихо и неуютно: такие старые знакомые с глазу на глаз.

— Если бы только достать как-нибудь натурщицу. Академических я не хочу, их знают все, да к тому же здесь религиозная тема.

— Ты хочешь иметь что-нибудь получше? Понимаю! Если бы ей не следовало быть обнаженной, я, может быть, мог бы…

— Обнаженной ей вовсе не надо быть. С ума ты сошел что-ли? Среди такого количества мужчин, да к тому же это религиозная тема…

— Да, да, это мы знаем. Но ей надо иметь костюм, что-нибудь восточное, она должна наклоняться вперед, как бы поднимая нечто с земли, так чтобы были видны плечи, шея и первый спинной позвонок, понимаю! Но в религиозном стиле Магдалины! С птичьего полета!

— И все-то ты должен высмеять и уличить!

— К делу! К делу! Тебе надо натурщицу, без этого нельзя! Ты сам ничего не знаешь! Прекрасно! Твои религиозные чувства запрещают тебе завести таковую, значит я и Ренгьельм, как легкомысленные ребята, доставим тебе натурщицу!

— Но это должна быть приличная девушка, предупреждаю!

— Конечно! Посмотрим, что мы сможем сделать послезавтра, когда получим деньги!

И потом они опять спокойно и тихо занимались живописью, пока не пробило четыре и пять часов. Время от времени они бросали беспокойные взгляды на улицу. Селлен первый прервал боязливое молчание.

— Олэ заставляет себя ждать! С ним, наверно, что-нибудь случилось! — сказал он.

— Да, тут что то неладно! И зачем ты всегда посылаешь этого бедного шута? Сам бы делал свои дела!

— Ему ведь больше нечего делать, и он так охотно ходит.

— Этого ты не знаешь, и вообще еще не известно, чем когда-нибудь кончит Олэ. У него большие планы, и он каждый день может опять встать на ноги. Тогда будет хорошо быть в числе его друзей.

— Нет, что ты говоришь? Какое же великое произведение он создаст? Охотно верю, что Олэ станет великим человеком, даже и не будучи скульптором! Но, чёрт дери, его долго нет! Не думаешь ли ты, что он истратит деньги?

— Да, да! Он давно ничего не получал, и искушение, может быть, стало слишком сильным для него, — ответил Лундель и затянул пояс на два отверстия, обдумывая, что он сам сделал бы на месте Олэ.

— Да, не будешь больше, чем человеком, а человек себе самому ближе всего, — сказал Селлен, знавший наверно, что он сделал бы. — Но я не могу дольше ждать; мне нужны краски, если бы даже пришлось их украсть. Я поищу Фалька.

— Ты хочешь еще повысосать из бедного малого? Ты еще вчера только взял у него на раму. И это были не малые деньги.

— Дорогой мой! Я принужден забыть о стыде; тут ничего не поделаешь. Чего только не приходится сносить? Впрочем, Фальк великодушный человек, понимающий, в какое положение можно попасть. Во всяком случае я иду теперь. Если Олэ придет, то скажи ему, что он скотина! Прощай! Приходи в «Красную Комнату»; там мы увидим, смилостивится ли наш хозяин и даст ли нам что-нибудь поесть до захода солнца! Запри дверь, если уйдешь, и положи ключ под порог! Прощай!

Он ушел и вскоре он стоял перед дверью Фалька на улице Граф-Мати. Он постучался, но не было ответа. Он открыл дверь и вошел. Фальк, которому, должно быть, снились тревожные сны, вскочил и глядел на Селлена, не узнавая его.

— Добрый вечер, брат, — приветствовал его Селлен.

— Ах, это ты? Мне снилось что-то странное. Добрый вечер! Садись и выкури трубку. Разве уже вечер?

Селлену показались знакомыми эти симптомы, но он не подал виду и продолжал беседу.

— Ты, должно быть, не был сегодня в «Оловянной Пуговице»?

— Нет, — отвечал Фальк смущенно, — я не был там, я был в «Идуне».

Он не знал наверняка, приснилось ли ему это или он действительно был там; но он был рад, что сказал это, так как он стыдился своей неудачи.

— Это хорошо, — подтвердил Селлен, — в «Оловянной пуговице» неважный стол.

— Да, конечно, — сказал Фальк. — Их бульон никуда не годен.

— Да, а потом еще старый эконом стоит и считает бутерброды, негодяй.

При слове «бутерброд» Фальк пришел в сознание, но он не чувствовал голода, хотя и замечал некоторую слабость в ногах. Но эта тема ему была неприятна, и надо было ее сейчас же переменить.

— Скажи пожалуйста, — сказал он, — ты к завтрашнему дню окончишь картину?

— К сожалению нет!

— Что случилось?

— Я никак не могу кончить!

— Ты не можешь? Почему же ты не сидишь дома и не работаешь?

— Ах, это старая, вечная история, дорогой брат. Нет красок, красок!

— Этому можно помочь: может быть, у тебя нет денег?

— Будь у меня деньги, не было бы никакой беды!

— У меня тоже нет. Что тут делать?

Селлен опустил глаза, пока взгляд его не достиг уровня жилетного кармана Фалька, в который уходила очень толстая золотая цепочка; не потому что Селлен думал, что это золото, настоящее золото, ибо этого он не мог бы понять, как можно быть настолько сумасбродом, чтобы носить столько золота на жилете. Его мысли приняли между тем определенное направление.

— Если бы я, по меньшей мере, имел бы что заложить; но мы были так неосторожны, что в первый солнечный апрельский день отнесли наши зимние пальто в заклад.