Красавица дочь добытчика чешуи - Люциус Шепард

— Хорошо, больше я тебя сюда не поведу.

— Тогда я приду один, — возразил он. — Оно притягивает меня, как брианин.

Наступила тишина, которая продолжалась то ли какие-то секунды, то ли несколько минут. Время потеряло смысл, Кэтрин ощущала, что ее куда-то уносит, обдает жаром, словно она занимается любовью. В ее сознании мелькали диковинные образы: чудовищное лицо клоуна, незнакомая комната с косыми стенами и обитыми голубой тканью стульями на трех ножках, картина, краски которой растекаются и капают на пол. Неожиданно ее мысли перескочили на Джона. Она осознала вдруг, что он с каждым днем становится все слабее, куда-то уходит былая жизнерадостность, и на ее место приходит уныние. Тут же она попробовала убедить себя, что рано или поздно Джон привыкнет к существованию в теле Гриауля, однако почти сразу сообразила, что на это вряд ли можно надеяться. Почему он слабеет — гнетет его, как утверждал он сам, несвобода, или же он чем-то болен? Скорее всего из-за того и другого одновременно. Значит, спасти его может только побег. Под действием наркотика побег представлялся ей сейчас делом нетрудным, но она все же заставила себя не забывать, что, когда помутнение рассудка пройдет, все сложности вернутся на свои места.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, она стала всматриваться в узоры на стенке драконьего сердца. Сегодня они выглядели куда более замысловатыми, чем обычно, и Кэтрин мало-помалу уверилась, что в них проступает нечто новое, чего раньше никогда не было: ощущение необъяснимой угрозы, которое всегда присутствовало в сердечной полости, сделалось сейчас давящим, но брианин все полнее завладевал сознанием Кэтрин, а потому она не могла сосредоточиться на своих впечатлениях. Ее веки дрогнули и опустились, и она провалилась в сон о спящем драконе, на груди которого виднелся участок без единой чешуйки; белесая кожа словно обволокла ее, втянула в мир белизны, вздымавшийся и опадавший так равномерно, словно им управляли хорошо отлаженные часы.

В течение шести последующих месяцев Кэтрин составила множество планов побега, но в итоге отвергла их все, кроме одного, хотя и далекого от совершенства, но чрезвычайно простого и сулившего наименьший риск. Без брианина осуществить его было невозможно, однако Кэтрин предпочла бы на время забыть о том, что наркотик существует, ибо Джону удалось-таки совратить ее: она стала наркоманкой и большую часть времени проводила в сердечной полости дракона, где лежала бок о бок с Джоном, слишком обессиленная даже для того, чтобы заниматься любовью. Ее отношение к Джону изменилось, чего, впрочем, следовало ожидать, поскольку изменился сам Джон. Он потерял в весе, утратил прежде присущую ему бодрость, и Кэтрин тревожилась за его здоровье, как физическое, так и душевное. С определенной точки зрения он стал ей еще ближе, поскольку невольно пробудил в ней материнский инстинкт, однако она не могла не возмущаться тем, что он подвел ее и, вместо того чтобы помогать, превратился в обузу. В результате они несколько отдалились друг от друга, причем Кэтрин постепенно пришла к тому, что подступалась к Джону лишь в случае, когда ее толкала на то необходимость, то есть отнюдь не часто. Однако она продолжала цепляться за надежду, что побег позволит им начать жизнь заново.

Наркотик полностью подчинил ее себе. Она повсюду носила с собой запас шариков брианина, мало-помалу увеличивала дозу и, вполне естественно, со временем лишилась ясности мысли. Сон ее сделался беспокойным, а наяву ее стали посещать галлюцинации. Она слышала голоса и какие-то непонятные звуки, а однажды увидела среди филиев, что копошились на дне пещеры, старого Эймоса Молдри. Отупение заставляло ее не доверять сведениям, которые сообщали ей чувства, и отвергать, полагая это бредом, значение приходящих снов и смысл игры света на стенке драконьего сердца. Наконец она сообразила, что становится похожей на филиев — слышит то, чего не слышат другие, видит то, чего видеть не дано, — и испугалась, но не так, как испугалась бы раньше. Теперь она старалась приноровиться к ним, пыталась воспринимать их как неразумных исполнителей воли Гриауля и не находила никакого утешения в ненависти к ним и дракону. Гриауль и его порождения были чересчур величественными и диковинными, чтобы служить объектами ненависти, а потому Кэтрин обратила всю свою злобу на Брианну, женщину, которая когда-то ее предала. Филии как будто заметили перемену в ее чувствах, они перестали шарахаться от нее, бежали за ней, куда бы она ни шла, задавали вопросы, дотрагивались до нее; словом, о личной жизни не могло быть и речи. Но в конце концов именно возросшая привязанность филиев к Кэтрин и подала ей идею.

Однажды она в сопровождении компании хихикавших и болтавших филиев направилась к черепу дракона и подошла к проходу, что выводил в пещерку с призрачным виноградом. Она заглянула в проход, но не поддалась искушению навестить это место, выбралась из туннеля — и обомлела: филии исчезли! Внезапно на нее накатила слабость, как будто присутствие филиев придавало ей сил; она опустилась на колени и поползла по узкому коридору в бледно-розовой плоти дракона, продолжение которого скрывала золотистая дымка, словно где-то вдалеке лежала груда сокровищ. Кэтрин переполнял гнев на филиев. Однако она и сама виновата: знала ведь, как они боятся заходить сюда… Вдруг ее осенило: интересно, насколько далеко они ушли? Может статься, они отступили за тот боковой проход, который ведет к горлу? Кэтрин торопливо вскочила и осторожно двинулась в нужном направлении. Достигнув склона, она огляделась, никого не увидела и продолжила путь, невольно затаив дыхание. Из-за поворота донеслись голоса, и чуть погодя Кэтрин различила восемь филиев, что столпились у отверстия, которым начинался тот самый боковой проход; на их живописных шелковых лохмотьях и на лезвиях обнаженных клинков мерцали блики золотистого света. Кэтрин прижалась к стене и попыталась обдумать ситуацию, но мысли никак не желали выстраиваться в логическую последовательность, и она по привычке полезла в мешок за брианином. Прикосновение к одному из шариков успокоило ее, а когда она проглотила наркотик, ей сразу стало легче дышать. Она уставилась на проступавшую на потолке коридора вену и, позволив пульсирующему свету загипнотизировать себя, ощутила, как становится чем-то золотистым, медленным и текучим, и внезапно преисполнилась уверенности и надежды.

Выход есть, сказала она себе. Господи Боже, выход есть!

Три дня спустя план был разработан до мельчайших подробностей, но на душе у Кэтрин было неспокойно: она опасалась, что Джон в очередной раз ее подведет. Он выглядел просто ужасно — глаза ввалились, щеки запали, а когда она захотела рассказать ему о своем замысле, он моментально заснул. Поэтому Кэтрин принялась исподтишка уменьшать дозу брианина, от которого он не мог и не стремился оторваться, она смешивала наркотик с возбуждающим средством, тем, что добыла из мха, росшего на поверхности легких дракона. Так минуло несколько дней, и хотя внешне Джон по-прежнему производил ужасающее впечатление, он слегка приободрился и стал понемногу соображать. Кэтрин понимала, что улучшение будет кратковременным, а возбуждающее средство представляет для Джона в его нынешнем состоянии немалую угрозу, но выбора не было. Если оставить его здесь, то, учитывая степень причиненного брианином физического разрушения, он не протянет и шести месяцев.