Отголоски - Любовь Тильман

– Меня?! Зачем?!

– Так я объясняю ему, что ты работаешь с утра до ночи, и весь дом на тебе, но он ничего не хочет слушать.

– Мам, зачем ты меня должна к нему посылать?

– Он говорит, что ты могла бы поухаживать за ним – что-то приготовить, убрать…

– Не поняла, он меня что, сватает?!

– Нет! – рассмеялась мама. – Он говорит, что приболел.

– А дети?! Там же уже и внуки взрослые должны быть?!

– Они все заняты.

– А я свободна! – засмеялась Лиза. – Ладно в ближайший выходной, если тебе будет полегче, что-нибудь куплю и съезжу.

Вернувшись на следующий день с работы, она застала маму в слезах. На столе валялись ампулы от инъекций. Опять была «Скорая». Слёзы удивили Лизу. Обычно мама держалась и никогда прежде не плакала, задыхаясь, или выдерживая уколы в самые болезненные места.

Немного успокоившись, мать рассказала, что у неё начался приступ удушья, но она не успела набрать номер «Скорой помощи», как позвонил Саша … хорошо, что зашла соседка и вызвала «Скорую». А незадолго до Лизиного прихода он перезвонил и выругал её за то, что она не стала с ним разговаривать, а когда она попыталась объяснить, сказал, что это надо было сделать до того, как положить трубку.

– Но я же не могла! – оправдывалась мама, плача от обиды.

– Мам, да пошли ты его! – сказала Лиза, присев на краешек кровати. – Какое он вообще имеет право так с тобой разговаривать. Вспомнил о нас, когда помощь понадобилась… Пусть своих детей ругает!

– Наверно ты права. Я скажу ему, чтобы больше не звонил. Если я пытаюсь что-нибудь сказать, он грубо обрывает меня, он не хочет ни разговаривать, ни слушать, а только жаловаться, упрекать и требовать. Все вокруг виноваты – покойная супруга, которая вынуждена была уйти жить к сыну, из-за того, что он привёл в дом сожительницу; дочка, которая не смогла удержать мужа, получившего образование и научную степень за их счёт; сожительница, бросившая его, как только он заболел, сын с невесткой, уделявшие ему минимальное внимание и даже ты и я.

Лиза не знала, сказала ли мама дяде Саше, чтоб он больше не звонил, или природная деликатность не позволила ей сделать этого, но звонки продолжались.

Однажды он позвонил, когда в доме была «Скорая», Лиза объяснила, что маме плохо и в доме врачи. Но не прошло и 15-ти минут, как он позвонил снова: «Ну что, ей уже сделали укол, она уже может говорить?!» – Лиза молча положила трубку. Через пол часа он перезвонил снова. Лиза молча выслушала все его жалобы и просто спросила, где он был, когда мама осталась одна, без папы, и так нуждалась в дружеской поддержке. Он тут же парировал, что он наполовину парализован.

– Но вы парализованы два года, а до того?

– Тётя Ира несколько лет болела…

– Но её уже десять лет как нет, из них только два последних вы парализованы…

– Ты выросла чёрствой и грубой, как и мои дети. Они бросают мне у порога продукты и уходят, а я вынужден вставать и сам брать себе еду. Даже не посидят со мной, не поговорят…

– Забудьте этот номер и больше сюда не звоните!

– У тебя чёрствая Душа.

Лиза положила трубку и отключила телефон.

Уколы наконец подействовали, спазм прошёл и дыхание выровнялось, мама уснула, полулёжа в подушках. А Лиза сидела и думала. Она всё ещё не могла отойти от своего, столь несвойственного ей поступка, вновь и вновь прокручивала в голове события последнего времени, невольно возвращаясь к тем далёким годам, когда они с мамой остались одни.

Пирог и розочка

«Мама! Я уже поела! Пошли домой!» – требовательно сказала маленькая Лора, потянув мать за рукав, чем немало рассмешила весёлую кампанию взрослых, отмечавших у нас дома день рождения моего папы. Девочка не на шутку раскапризничалась. «Лорочка, – позвала её моя мама, чтобы успокоить ребёнка, – сходи на кухню, там на нижней полке нашего шкафчика, лежит пирог, возьми себе кусочек».

Лариса, весело подпрыгивая, помчалась на кухню, и через несколько минут вернулась в комнату с пирогом в руке… и захлёбываясь от слёз. На все вопросы взрослых она только заходилась в истерике и протягивала кусок пирога. Тётя Лёля, её мать, надкусила пирог и сказала: «Соня, можно она не будет его есть, он горький?». Мама смутилась и удивилась, все всегда восхищались её кулинарным искусством и пирог не был подгоревшим, с чего бы ему быть горьким? А вслух сказала: «Конечно, пусть не ест».

Она сама откусила кусочек пирога, и вдруг повеселела, а в глазах запрыгали лукавые огонёчки: «Лорочка, а ты ничего не трогала на кухне?». «Нет!» – ответила, уже успокоившаяся девочка. «Ничего, ничего?» – настаивала моя мама. Лариса покраснела и призналась: «Тётя Соня, я только розочку взяла на подоконнике, понюхала. Но потом я её на место положила, честное честное…».

Никто не понял почему мои родители дружно засмеялись, а папа молча встал и пошёл на кухню. Вернулся он с блюдцем, на котором лежали высушенные горькие перцы, часть из них была разрезана и из тонкой, красного и вишнёвого цветов, корочки светилась серединка, усыпанная плоскими жёлтыми зёрнышками. «Эту розочку?» – спросила мама. «Да!» – ещё больше покраснев ответила Лариса. Теперь уже смеялись все.

Красота

Татьяна была в декрете, и мы с Натальей очень удивились, встретив её холодным зимним днём в курточке, мини-юбчонке, на высоких «шпильках» и с покрасневшими ногами, просвечивающими сквозь тонюсенькие колготки.

– Танюша, ты чего ж в такой мороз раздетая, простудиться хочешь?! – Наташа неодобрительно оглядела подругу. – Да и на каблуках, беременная, а ещё и гололёд…. Татьяна скользнула взглядом по моему лицу, как бы решая, стоит ли открывать при мне свои тайны: «А что делать?! Андрюша не разрешает мне ходить без каблуков и теплей одеваться, говорит, что я тогда похожа на стог сена и на пугало огородное».

– Но ты же в положении! – не удержалась я.

– Андрей говорит, что женщина должна быть красивой всегда, а иначе она ему просто не нужна.

– И это после двух выкидышей, – возмущённо сказала мне Наташа, когда мы отошли, – такая милая девчушка была, угораздило же её прельстится на этого козла из Управления культуры. Представляешь, он ещё и старше её почти на десять лет.

– Андрей? Из Управления культуры? – я на минутку задумалась, вспоминая фамилию. – Тарас?! Тарасенко?!

– Тарасюк! – подсказала Наташа. – А ты что его знаешь?

– Да стыкались пару раз по работе. Нормальный мужик.

– Все они нормальные с посторонними, а в семье – настоящие самодуры.

Я бы и не запомнила, этот мимолётный эпизод, если бы через несколько лет, зимой, гуляя с ребёнком в парке, не встретила там Андрея с незнакомой женщиной, в длинной до пят шубе и пуховом платке. Мы разговорились, и я узнала, что даму зовут Евгения, и что они женаты.

– Я в этом наряде на медведя похожа, – пожаловалась Евгения.

– Зато не простынешь! – возразил Андрей.

– Но не красиво же!

– Вот и пойми этих женщин. – рассмеялся Андрей, ища у меня сочувствия. – Я ей говорю, что она для меня в любом виде красивее всех на свете, а ей ещё какой-то красоты не хватает.

Призрак счастья

Изумрудные глаза, окаймлённые охристыми ресницами, были необычайно хороши, выделяясь на молочно-белой коже лица, с такими же рыжими бровками и веснушками по щекам и вздёрнутому носику.

Нинка, молодая, медноволосая, – подворовывала по мелочам в общежитии. Её поймают, – смотрит прямо в глаза детски невинным взглядом, реснички хлопают, слёзки катятся, – сама невинность… Парней морочила… И уговаривали её, и побивали иногда, да всё без толку. Вот и Толик влюбился в неё без памяти. Жена, двое детей, престижная работа. И все всё знали, и он всё о ней знал, да такова уж человеческая натура – верить, что истинное чувство всегда над всем преобладать будет и чудо сотворит.

Только чуда не получалось. Он оставил семью, снял комнату, и привёл туда Нинку жить. Такой счастливый ходил: «Моя Ниночка…», да не долго. Собрала Нинка шмотки свои, и часть его прихватила, и так из утвари, что в сумки вместила, забрала все наличествующие деньги, да и сбежала с заезжим кавалером.

Остался он один, в пустой квартире, без вещей, без денег… С деньгами вопрос решился относительно легко – друзья подсобрали, и на работе помощь выделили, а вот с тоской справиться не получалось. Все советовали вернуться в семью, супруга и сама звала, но стыдно ему было, да и любил он Нинку, совестливый был, не мог жить с другой женщиной.

Почти год Толик прожил сам. Работал, гулял с детьми, с долгами рассчитался, денег давал в семью сколько мог, и уже о возвращении начал подумывать…