Казарма - Сергей Григорьев

Он в таком духе говорит. Я передаю в обобщенной форме свод его мыслей.

Доктор более прав, чем видит в своем окошке свету. Мысль его следует развернуть. И в политике, и в экономике, и во всем восторжествует хирургия. Хирургия magna, а не стерилизация magna.

Песенка травоядного социализма спета. Социализм увы, не сальварсан для пораженного злокачественным худосочием людского стада. Социалисты-терапевты уступят свое место смелым операторам. Будут с отвагой эмпириков "резать по живому". Больному будет казаться, что режут зря, по здоровому месту. Ничего, отхватят и выбросят. И прибежит гиена, и пожрет. Гиенам готовится пиршество небывалое.

КОБЗИНА

Перед приходом Кобзиной проветривают палату сами раненые. И строго, чтобы при ней не «выражаться» и не «нежничать» — таково общее постановление. Накануне урока накурено, где можно, невероятно — помогает «уроки» готовить. Петров с клюшкой по корридору и в такт каждому удару твердит: — "Бег, беда"… Пришла. Они выстраиваются в корридоре. С мороза румяная. "Здорово, молодцы". — "Здражала госпожа учительша". И учит. Такие загагулины выводят ("пальцы не крючатся") и хоть с проседью иной, а голову на бок, щеку языком подпирает, а ноги под столом накрест — не умещаются. — "За что вы ее так любите?" — "Мы ее за то уважаем, что уж очень аккуратненькая и крепенькая такая. Главное — коротышка".

26/II. Лазарет опустел, кроме прикованных к койкам. Доктор тоже, наверное, на улице — не явился. Ведь — хирургия. Режет где нибудь. Трамваи на улице стоят вереницей.

27/II. Преображенцы и волынцы обстреливают казармы саперов. "Неужели же Щедрин верно понимал нашу революционную стихию": "И сбросили с раската Ивашку Беспятова", так кажется написано в нашей сатирической библии.

По улице прошли солдаты. Стреляют вверх. Впереди оркестр, играет великолепный австрийский марш "Под двуглавым орлом". А надо бы играть, если не марсельезу, то хоть преображенский марш. Ну, это выправится.

БЕЗ БАРРИКАД

Революция без баррикад, революция, сметающая все общественные и политические преграды. Баррикады и в 1905 году были ненарядны — в Москве: собрание хлама с задних дворов. Какие-то романтики отдали все же дань прошлому: на Литейном построили баррикаду. И даже пушка. Снег выпал и покрыл баррикаду и пушку белыми пышками. Видно, что баррикада не нужна. Революция, как дух божий над бездной анархии, носится по улицам в образе автомобилей, битком набитых солдатами. И стреляют или просто вверх или по крышам, где мерещатся полицейские пулеметы. Великая Французская революция вся была в уровне улиц. Воистину — площадная революция. Великая русская революция первая с высоко поднятыми головами. Все время в диком возбуждении толпа глазеет вверх. И если бегут в ужасе, все с поднятыми головами — ждут удара сверху. Так можно споткнуться и шлепнуться.

Да, нельзя не бояться «сверху». Откуда-то с крыши вдруг прочертит по стене и окнам пунктиром дырок и выбоин пулемет. И с каким воем все падают и ложатся на землю пластом. И взывают: — "Броневик, броневик, — сюда!" И несет — в грохоте залпов. Небо и земля. То возносимся, то падаем. И нет краше в жизни этих огромных взмахов душевной качели.

Лазареты высыпали на улицы. Хоть и холод, иные в халатах и туфлях. Сколько инвалидов. Обстреливают крышу дома и одноногий солдат поднял, шутя, свою клюшку и целится из нее по крыше, где сидят городовые.

Полиция забралась на крыши с своими пулеметами, мысленно подмигивая: вы будете строить на земле баррикады, а мы вас сверху. И обманулись. А мы вас снизу. Мчится автомобиль. Ура. Ура. Автомобилю!..

ХЛЕБ

Первым делом Совет Рабочих Депутатов вспомнил, что войска с утра до ночи на улицах не евши — надо накормить. Первое слово о хлебе. Вот это дело. Отныне власть в руках тех, кто о хлебе первый вспомнил, кто накормил. И горе им, если они об этом потом забудут.

Иду мимо Казанского собора и потянуло влево, к пестрой «берендеевке» Воскресения на Крови. Молятся, поют панихиду над пустым местом — огражденным решеткой куском булыжной мостовой, где убили царя. Народу очень мало. Но не забыть, что — сегодня первое марта, со стороны попов большое мужество.

Неумно, что на таком месте — кричащий монумент. Как не понимать, как ни толковать событие, памятник-то поставлен чему: "Здесь царя убили". Тысячи, миллионы проходят по Невскому, вся Россия: кто за делом, кто по службе, кто за девочкой. И каждый глаз косит: "Ага, тут однажды царя убили". Скорее бы тогда кровь стереть, песочком свежим засыпать, все привести в самый будничный вид: ничего не случилось. И чтобы знаку никакого. Потом, через столетие что ли, поставить скромный «голубец», какие ставят на месте убийства при дороге. И пусть лампадка горит. А так вышло глуповато. Но если глуповато, то кто же сейчас тут молится. И за кого? Вот каким жарким кустом горит канун. Нет, это не по царю. На коленях женщины под черным крепом. Вдовы, матери и дочери убитых на войне. Свечей сколько — все по воинам, на поле брани убиенным. Воскресение на Крови. И еще говорят, что мы нация мирная…

Что-же на улице: революция, или прямое продолжение войны? Или это немцы пробрались в Петроград и с крыш жарят из пулеметов? Или немцы ворвались в столицу, и наши войска с крыш ведут последнюю оборону? Нет, на крышах полиция. Бей полицию. Она хуже немца. Хуже немца! Вот где — ужас. Ведь, если "хуже немца": мы свергли полицию, а она затаится, от корневища пойдет, опять разрастется и вдруг одолеет! Тогда, о, очень просто, мы немца в столицу пустим, потому что полиция "хуже немца". Вот почему и в такой день пришли сюда молиться: полиция то и мечет бомбы, она-то и пристраивает на крышах пулеметы. Боже, спаси Россию от полицейского! — Русское "отче наш".

Озаглавлено: "Отречение Михаила". Он и не намекает на отречение. Он всецело уповает на волю народную.

3 марта. Доктор купается в блаженстве: режет, пилит, просвечивает. «Свеженькие». Смеясь, жалеет, что не бросают бомб: контузий нет. Он слышал, что на Суворовском проспекте толпа подкидывала и бросала плашмя о земь какого-то полицейского, пока он не перестал подавать знаки жизни. Жалко, что неизвестно куда увезли: ведь это контузия!

Один из раненых, принесенных в лазарет, потребовал не то морфию, не то кокаину. Отказали. Он схватил со столика браунинг и говорит: — "А это видали, сестрица?" — "Ах, ах, ах!" Санитар сзади навалился, отнял револьвер. — "Да, я, товарищ, пошутил".

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

Временное правительство решило первым делом отменить смертную казнь. Совет Рабочих Депутатов (накормивший в первый же день голодных солдат) медлит дать свое согласие на отмену смертной казни. Мудрость и тут на стороне совета. Мудрый не спешит. Смертная казнь внушает ужас. Смертная казнь не может быть оправдана. Но ведь и война ужасна, и войну трудно оправдать, однако, мы воюем. Право убить неоспоримо. Смертная казнь сопряжена с милостью. Больше мужества и красоты, не отменяя смертной казни, миловать, не велеть казнить, чем написать пером, что смертная казнь отменяется. Но они думают, что революция для того произошла и ради того, чтобы осуществить их программу. Забывают то, что программа-то была для того лишь, чтобы питать святое недовольство. А теперь надо действовать, хотя бы и не по программе. А то получается впечатление, что они прежде всего хотят оградить на всякий случай и свою, и своих пленников безопасность. Мало ли как еще обернется дело: в случае чего и предъявят счет: "Мы вас не вешали, так не вешайте, ради бога, и нас".

В правительстве не революционеры, а профессиональные политики. Десятилетие с великой революции 1905 года не прошло бесследно. Политики ни с какой стороны не мученики. Они и для себя не хотят Голгофы и для своих противников не наставят крестов. Политика всегда клонится к выигрышу и есть в существе дела игра, в которой принимают участие массы. А в таких играх весь риск раскладывается на "стадо баранов". Главный риск в этой революции несут широкие демократические массы, потому что у них еще нет правильно организованных партий. Видите — совет рабочих депутатов сдался, пошел на отмену казни. Роковой шаг, ибо те, кто с таким легким сердцем первые выкрикнули лозунг отмены казни, с таким же легким сердцем ее и введут. И вот благословить смертную казнь тогда для демократии будет невозможно. Народ отказался от регалии и казни, и милости. Революции нанесен удар.

Ничего катастрофического в народном сознании от свержения царя не произошло. "Царя сместили" — экое диво. Никогда и не забывали, что царь нами поставлен. А недавно они сами, «отпраздновали» юбилей, напомнили народу, что царствуют вовсе не "божией милостью", а волею народа. Вот их и сместили. Для революционной интеллигенции — событие потрясающее, "все верх ногами" для народного сознания — так, легкое дуновение. Пыль сдунули, посмотреть, что — под пылью.