Журнал «Вокруг Света» №08 за 1977 год - Вокруг Света

Но энтографическая экспедиция — явление всегда особенное. Ведь цель ее исследования — не исчезнувшее городище или курган, не поиски минералов. Цель ее — человек. Человек идет к Человеку. А здесь мало знаний, опыта, так сказать, «методологической грамотности». Нужна духовная воспитанность, сердечная открытость, умение понимать и быть понятым.

Теоретически мы знали, что неуемная энергия и любознательность, неистощимая романтичность — прочнейшие «краеугольные камни» готовности к этнографической работе тех, кто только вступает в жизнь. Во время предэкспедиционной подготовки ребята серьезнейшим образом обсуждали каждую деталь предстоящей работы, анализируя, что именно из записанного ими будет нужно тем, кто через 50—100 лет обратится к их материалам.

Но ведь «в поле» надо практически войти в чужой дом, где тебя не ждут, задавать незнакомым людям разнообразные вопросы и суметь показать, что они продиктованы не праздным любопытством, а научным интересом.

Смогут ли дети самостоятельно справиться с этим?

И вот первые экспедиции выехали с самостоятельными заданиями на Кольский полуостров, в Карелию, Закарпатье, Мордовскую АССР.

Я с шестнадцатью ребятами поехала в Горьковскую область — собирать анкетный материал для научной монографии об изменениях в быте рабочих Горьковской области с начала века до наших дней.

...Алле Коленковой досталась «трудная» семья — со сложившимися традициями, строгим укладом жизни, в который, честно скажу, не всякий даже опытный этнограф смог бы «войти»... И вдруг через несколько дней в лагерь экспедиции приходит сияющая Аллочка с огромным свертком, а за ней — хозяйка дома. Мы развернули сверток — и ахнули. Перед нами стояла прекрасная хохломская ваза старинной работы...

— Это мне мой к свадьбе подарил, — сказала хозяйка.

— Как же не жалко вам память такую в чужие руки отдавать? — невольно вырвалось у меня.

— Так разве ж в чужие?.. Человек пришел к Человеку — и они поняли друг друга. Вступающий в жизнь и уже много прошедший по ней ощутили себя единым целым, которое никогда не кончится. Конечно, как выяснилось потом, сыграло свою роль и профессиональное знание юным этнографом художественных промыслов, и ее не по годам «взрослое» отношение к порученному делу, ее воспитанность, чуткость. Но было в девочке и нечто большее, что безошибочно угадал многое повидавший на своем веку человек: душевная необходимость осознания себя в бесконечной цепи жизни своего народа.

И, говоря откровенно, только тогда я окончательно убедилась, что наш эксперимент удался. Это подтвердили и итоги других экспедиций этого и последующих годов. Подтвердили и выявили даже то, что мы и не «планировали».

Да, школьники собирали строго научный материал — их данные полнокровно, без всяких скидок на возраст, входили в научные труды, монографии, академические отчеты. Но выяснилось, что в полотенцах, вытканных на ручных ткацких станках, и в прадедовской сохе, в потемневшем от времени деревянном ковше и в резном деревянном уборе жилища, в ажурной вазе из моржовой кости они естественно и предельно образно и живо умели ощущать культуру ушедших эпох. Во время экспедиции мы поняли, что в принципе все дети способны «жить» в народном искусстве как творческие личности. В каждом памятнике они видели творческий потенциал, когда-то вложенный в него мастером и никогда не исчезающий в этой вещи. Так начинались поиски путей — каким образом ввести народное искусство в мир детского творчества. И как показал первый Всероссийский фестиваль следопытов-этнографов, прошедший в прошлом году в городе Орджоникидзе, идея эта осуществилась. Экспонаты выставки детского народного творчества, организованной на фестивале, — поразили. Это были не подражания «взрослым» работам, не сувенирная стилизация, но истинно народное искусство, где традиции неотделимы от творческого глаза, руки и разума. И это, в общем-то, сейчас видится закономерным, ибо юные этнографы жили в том времени, о каком собирали материалы. И именно поэтому они не только точно — с точки зрения строгой науки — подмечали мельчайшие детали изменения в жизни, культуре, быте, социальных и семейных отношениях, но и безошибочно угадывали в сложнейшей симфонии народного искусства и народной жизни каждый раз главную ноту...

Никогда не забуду один из экспедиционных вечеров. Мы сидели в отведенном нам классе одной из сормовских школ. Полевой сезон подходил к концу, и класс напоминал музей. На легких голубых столиках, принесенных из школьного буфета, стояли старинные часы, самовар с большой никелированной ручкой, в котором когда-то на нижегородской ярмарке разносили сбитень, резные прялки и гребни с расписными донцами, огромная деревянная ступа с пестом, медные подсвечники, деревянные чашки. Здесь же лежали старые книги и фотографии. Ребята сидели за столиками и обрабатывали заполненные за день анкеты обследования семей рабочих завода «Красное Сормово».

И в это время вошел сормовский школьник Сережа Яковлев, принимавший активное участие в нашей экспедиции, и положил на стол длинноствольный пистолет.

— Это память о рабочем-дружиннике, погибшем на баррикадах в 1905 году. Он сам сделал этот револьвер и отстреливался из него на баррикаде до последнего патрона. В вашей коллекции много вещей, но нет такой — а ведь это главное в нашем сормовском прошлом...

И открытие этой способности юности безошибочно видеть главное в жизни — едва ли не важнейший научный итог тех этнографических экспедиций, что проводятся уже шестнадцать лет.

С. Рождественская, кандидат исторических наук

Рожденные на Барсакельмесе

В конце 1941 года — года военного, очень трудного для страны, специальным указом Советского правительства был организован заповедник на юге Туркмении, в Бадхызе. Плодотворные результаты этого удивительного по военному времени мероприятия можно видеть сегодня и в Бадхызе, и на острове Барсакельмес, в Аральском море.

Остров Барсакельмес кажется точкой на карте. Его сравнительно небольшие размеры (185 квадратных километров) и привлекли ученых, когда они решили провести смелый эксперимент...

Но сначала о Бадхызе. Заповедник в Бадхызе создали для того, чтобы спасти от исчезновения единственных представителей диких лошадей в фауне нашей страны. Некогда куланы («лошадь — полуосел», как окрестил их известный путешественник Паллас, впервые описавший куланов в 1775 году) были распространены очень широко. Неисчислимые косяки паслись от Днепра до Амура, от Урала до Индии. Но в начале нашего века куланы начали исчезать повсеместно: очень высоко ценился их целебный жир, мясо и шкура, из которой изготовляли шагрень — цветной сафьян. Куланы погибали еще и потому, что исчезали привычные им водопои, вблизи которых все чаще и чаще селились люди, осваивающие пустыню. В 30-х годах в последний раз видели куланов в Казахстане, совсем немного оставалось их в Туркмении, и если бы не указ 1941 года, куланы, возможно, исчезли бы совсем.

Ныне эти животные охраняются во всем мире. Общее количество куланов, по подсчетам ученых, составляет несколько тысяч голов, из них более тысячи живет в Бадхызе. Можно сказать, что древнейший вид животных спасен от вымирания.

И в немалой степени этому способствовал рискованный эксперимент, который провели ученые четверть века назад. Тогда в Бадхызе каждое животное было, как говорится, на учете, но все-таки решили переселить семь туркменских куланов в Казахстан. Высадили их в заповеднике, на острове Барсакельмес, на ограниченной территории которого удобно было вести наблюдения за переселенцами.

Когда я приехал в Барсакельмес, мне сказали, что увидеть куланов не так-то просто: здесь их нельзя выследить у водопоев, они ходят пить воду к морю. Однако в первый же день, следуя берегом, я наткнулся на испуганно шарахнувшихся в глубь острова пятерых скакунов. К сожалению, снимать было нельзя — сгустились сумерки, а ведь ради съемки я прошел без малого километров пятнадцать... Вернулся на центральную усадьбу заповедника уже глубокой ночью.

— Этак, чего доброго, — сказал поджидавший меня с фонарем Амангельды Ильясов, старший егерь заповедника, — вы нашим змеям да скорпионам всю ночную охоту испортите. Задавите еще кого-нибудь ненароком. Отправляйтесь-ка лучше завтра с Есенгали на маяк — метеостанцию. Там в эту пору всегда большой косяк ходит. Может, и повезет, увидите своих куланов.

Куланы на острове живут вольно. Амангельды рассказал, что в первые годы, в снежные зимы, их пытались подкармливать, но потом бросили.

— Даже в самые голодные годы к подкормке не подходили, — говорил Амангельды. — Помрут, а подачки не возьмут — гордые! Вся забота у нас теперь, чтобы зимой, когда на море лед встанет, волки на остров не забрались. А ведь был случай, четыре дня ходили за серым. Ветер, метель, от усталости с ног валились. С рассвета до темноты искали, пока не выследили и не убили. Много бед мог бы натворить...