Быль и миф Петербурга - Николай Анциферов

Направо от нас, как уже было отмечено выше, виднеется грандиозное здание Зимнего дворца. Его массивный корпус с беспокойными барочными формами, увенчанный целой рощей статуй, в то время так же выражавших беспокойное движение барокко, а теперь замененных другими, был окружен штурмовавшей его рекою.

ДворецКазался островом печальный.. . . .В тот грозный годПокойный царь еще РоссиейСо славой правил. На балконПечален, смутен вышел онИ молвил: «С божией стихиейЦарям не совладеть». Он селИ в думе скорбными очамиНа злое бедствие глядел.

Образ Александра подчеркивает смысл образа Петра. Один, смиренный, опускающий покорно перед стихией руки, другой — мощный властелин судьбы, с дерзновенною волей, дух которого — сопротивление природе.

Пора расстаться с созерцанием великой Невы. Повернем обратно, по направлению Исаакиевского собора. Не доходя до него, остановимся перед нарядным дворцом. Это — дом кн. Лобанова-Ростовского,[198] в котором поместилось военное министерство (построен Монферраном — создателем Исаакиевского собора). Здесь мы сможем сосредоточиться на существенном эпизоде поэмы, связанном с личностью Евгения.

Дворец имеет форму прямоугольного треугольника и занимает целый квартал между Исаакиевской площадью, Адмиралтейским и Вознесенским проспектом. Дворец трехэтажный. Нижнему придан характер цоколя, он рустирован. Второй этаж с окнами, убранными наличниками-фронтонами. Третий этаж с небольшими, ничем не отмеченными окнами.

«Спокойная разбивка всего фасада с выисканными пропорциями окон трех этажей заставляет вспомнить лучшие произведения Екатерининской эпохи… Очень удачно решение двух острых углов здания, задача трудная, решенная Монферраном не банально, а чрезвычайно благородно» (Фомин).[199]

Портик с коринфскими колоннами, богатый фриз с играющими эротами и гирляндами, барочный аттик — свидетельствуют о принадлежности этого здания к эпохе упадка классицизма, утратившего первоначальное величие простоты и строгости. Все говорит, что этот дом, если и был здесь во время наводнения, то он был построен недавно и в новом вкусе.

Фасад дворца украшен двумя львами. Их позы выражают тревогу, всклокоченные гривы подчеркивают ее. Львы на страже, готовые броситься на всякого, дерзающего нарушить покой дворца. Им придана некоторая геральдичность, сообщающая торжественность эмблемы герба.

На одном из этих львов спасался от наводнения Евгений…

Тогда на площади Петровой,Где дом в углу вознесся новый,Где над возвышенным крыльцомС подъятой лапой, как живые.Стоят два льва сторожевые.На звере мраморном верхом,Без шляпы, руки сжав крестом,Сидел недвижный, страшно бледныйЕвгений…………….

Осмотримся кругом. Напротив нас поэма из камня — Адмиралтейство,[200] закрытое в значительной степени деревьями сада. Левее — сквер сенатской площади, сквозь деревья которого просвечивают величественные строения сената и синода.[201] Еще левее простой и строгий манеж,[202] недавно заново перекрашенный в два цвета. По левую руку от нас виден грандиозный портал Исаакиевского собора.[203] Постараемся представить себе этот городской пейзаж таким, каким он был в дни наводнения. Исаакиевский собор еще весь закрыт лесами. Его постройка началась семь лет тому назад. Высокие деревья бульвара и сквера не закрывали раскрывающейся отсюда панорамы. Величественное, легкое, полное спокойного и могучего движения творение Захарова со своей «светлой иглой» гордо возвышалось над бушующей окрест стихией. Современных зданий сената и синода не было, они были построены несколько позднее, еще при жизни Пушкина. Во время наводнения на их месте стояли другие строения. На рисунках начала XIX века здесь изображены более скромные здания.[204] При первом взгляде, при малом масштабе рисунка их даже трудно отличить от сменивших их построек Росси. Можно различить два одинаковых здания в классическом стиле с портиками, соединенных аркой, вознесенной над Галерною улицей. Сенатская площадь казалась бурным озером.

Стояли стогны озерамиИ в них широкими рекамиВливались улицы.

Представим здесь на льве сторожевом фигуру бедного Евгения.

На звере мраморном верхомБез шляпы, руки сжав крестом,Сидел недвижный, страшно бледныйЕвгений. Он страшился, бедный,Не за себя. Он не слыхал,Как подымался жадный вал,Ему подошвы подмывая,Как дождь ему в лицо плескал,Как ветер, буйно завывая,С него и шляпу вдруг сорвал.Его отчаянные взоры,На край один наведены,Недвижны были…

Он всматривался в лежащий за Невой Васильевский Остров. Его строения теперь едва видны, закрытые деревьями сквера. Тогда ничто не заграждало взоров Евгения.

Словно горыИз возмущенной глубиныВставали волны там и злилисьТам буря выла. Там носились.Обломки!.. Боже, боже! ТамУвы! близехонько к волнам,Почти у самого залива,Забор некрашенный да иваИ ветхий домик: там оне,Вдова и дочь, его Параша,Его мечта… Или во снеОн это видит! Иль вся нашаИ жизнь ничто, как сон пустой.Насмешка рока над землей?И он как будто околдован,Как будто к мрамору прикован,Сойти не может! Вкруг негоВода — и больше ничего.

Задержимся здесь несколько на теме Евгения. Это один из четырех героев поэмы. Уже выше было отмечено, что Пушкин постепенно все более и более затушевывал образ своего незначительного героя. Это был потомок тех, чье имя в минувшие времена быть может и блистало.

И под пером КарамзинаВ родных преданьях прозвучало,Но ныне светом и молвойОно забыто.

Быть может, Евгений был потомок тех, кто был одной из жертв петровской реформы, казненного «по слову и делу государя» сторонника преданий старины, или же просто закабаленного в качестве солдата пожизненно в гвардейский полк. Как бы то ни было, сам Евгений несет на себе вековую тяжесть петровской империи и Петербурга, как ее выразителя. Он — одна из миллионов тварей, превращенных в «орудие одно». У Евгения, исторгнутого из веками сложившегося, крепкого старо-русского быта, нет почвенной, реальной жизни. Он живет случайными мечтами. Его бытие призрачно, как сон.

Вся наша жизнь ничто, как сон пустой,[205]Насмешка рока над землей.

Наводнение решило его судьбу.

Его сметенный умПротив ужасных потрясенийНе устоял…Его терзал какой-то сон…Он оглушенБыл чудной внутренней тревогой.И так он свой несчастный векВлачил, ни зверь, ни человек,Ни то, ни сё, ни житель светаНи призрак мёртвый…

Между двумя борящимися силами: безликого хаоса водной пучины — начала разрушительного — и сверхличного гения, определяющего судьбы народов, начала творческого — отдельный человек с его мечтой о личном счастьи утрачивает всякую историческую реальность.

И нам, стоящим здесь на ступенях портика, когда-то «нового дома», между «львов сторожевых», Евгений кажется далеким призраком. Но его трагичная судьба и связанная с ней общечеловеческая проблема не только не утратили своего значения, но приобрели, среди великих событий нашего грозного времени, небывалую остроту.

Осмотримся еще раз кругом. Как много изменилось с тех пор. Проносятся, подпрыгивая по рыхлой мостовой, с резким гудком автомобили. Грохочут переполненные трамваи и порой над ними под проводом вспыхивает яркая искра. Громыхают медленные телеги и быстрой походкой проходит нервный, суетливый петроградец…

Здесь лучше побывать в другие часы, независимо от Экскурсии, задумчивой белой ночью, когда прозрачен сумрак, блеск безлунный и

Ясны спящие громадыИ светла адмиралтейская игла.

что прямо перед нами. В этой тишине пустынных улиц явственней прозвучит «зловещее преданье» и мы, освобожденные от рассеивающих впечатление дня, сильнее ощутим над собою власть места.

Евгений сидит прикованный к мраморному льву. Его взор обращен туда, где у самого залива стоит ветхий домик Параши. Прямо перед ним, ближе к Неве,

…Обращен к нему спиноюВ неколебимой вышинеНад возмущенною НевоюСтоит с простертою рукоюКумир на бронзовом коне.

В наши дни из-за густой сети черных ветвей его можно скорее угадать, чем увидеть. В летние дни его совсем невозможно различить. Но стоит только спуститься вниз и войти в сквер, как Медный Всадник вырисуется над небольшим холмиком, весь устремленный в манящую даль.