Шишков - Николай Еселев

В жизни шамана Чалбака произошло необычное. В его сознание вошли два бога — свой родной, Ульгень, и во время крещения, когда Чалбака назвали Павлом, он познал бога Иисуса. Мироощущение Чалбака перестает быть цельным «Исус — маленький бог, его убили; Ульгень — большой-большой — всех убил, всех сбросил с неба. Самого Эрлика сбросил. А Эрлик… О-о-о! Немилостивый, грозный… Не бог — тьфу, тьфу! — какой он бог, — а самый страшный! Самый грозный есть».

Не мог Чалбак забыть своего главного бога, не мог отказаться от служения могучему Ульгеню и страшному Эрлику. Его терзают сомнения… «Шайтан душит меня; Эрлик грозится. Курмесы[14] спать не дают… Их много… Каждую ночь мучают меня. Работы себе требуют. Сам не рад. Тяжело мне… Голова моя горит, сердце плачет. Пожалеть надо…»

Кто его пожалеет, кто поймет? «Православные! — заявил после обедни отец Василий, — наш брат во Христе, раб божий Павел с дьяволом якшается. Был он Кам Чалбак, камом и остался.

— Кам есть кам!.. Ночи напролет камлает, черту служит!.. — заговорил народ от амвона и до выхода.

Нельзя этого допустить. Грех это! Неутолимый грех!»

Так отец Василий подготавливал расправу над Чалбаком. Суеверные люди не могли понять душевное состояние Чалбака. И Вячеслав Шишков с потрясающей силой изображает душевную трагедию Чалбака и судьбы его мучителей… «И вдруг со дна моря белотуманного — ба-ам, ба-ам! — вознесся в солнечную высь колокольный звон. Там, в долине, между зеленых гор, в расстоянии пяти стрел из тугого лука — церковь. Там Павел, здесь Чалбак; там Чалбак, здесь Павел — вместе, оба-два, не рассечь; не разлить, ошпарь водой — не разойдутся. А душа одна. Оба-два на одной душе уселись — Чалбак да Павел. Сядь на пень, другой не сядет. А надо… Как быть? Трудно. Вот тут тяжко, вот здесь… Дрожит перед глазами порозовевшая гладь тумана-моря, все дрожит…

— Хочется не хочется Чалбаку жить…»

Золото! Сколько о нем написано, сколько душ загублено из-за этого металла! Вспомним золотую лихорадку на Аляске, в Калифорнии, изображенную ярко и талантливо в рассказах Джека Лондона. Написано о золоте немало и в нашей отечественной литературе. Вячеслав Шишков собирался посвятить этой теме киносценарий. Он создал ряд рассказов, в которых отразилось отношение простого человека к золоту. Вспомним бродягу Фильку Шкворня, да и многих других старателей. Им никогда не было свойственно стяжательство, стремление к обогащению, хотя в своих руках они держали немало золотых самородков, немало намывали золотого песку. Но все это обычно в кабаке спускалось за одну ночь. И тогда снова начинались поиски, и снова добытое старателей золото попадало в руки кровопийцы золотопромышленника.

Необычен по своему содержанию рассказ Вячеслава Шишкова «Золотая беда», в котором повествуется о якуте Николке и его богатом отце. «Ведь Николке сорок два года, говорят, стукнуло. А кто он, — ну, кто он такой?.. Человек он или так себе, вроде дикого оленя? Он так беден, так беден, что ни одна девка за него не пойдет. Зато у отца… Ху-ху!.. деньжищ, что желтых листьев осенью! А оленей, а коров! Только крепок, старая лиса, ужимист: продаст сотни две голов, навострит лыжи в лес, в тайгу, отыщет потайное место, к куче золота еще пригоршни прибавит».

И все же дождался Николка смерти отца. Овладел его богатством, только не пошло оно ему впрок. Купил он себе красивую невесту Дюльгирик, но она не любила его. Ни дорогая одежда, ни золотые украшения, ни шуба из черно-бурых лисиц не радовали Дюльгирик. Она смотрела на восток, в ту сторону, где остался близкий ее сердцу молодой тунгус. Не выдержала Дюльгирик — повесилась.

Загрустил Николка: стал богатым, а еще больше бед на него навалилось. Вспомнились ему слова отца: «Хорошо, когда золото есть. Лучше, когда нету…» Он долго задумчиво сидел, потом взглянул вверх, умилился: густо на небе золотых звезд-червонцев; это праведный Тойон для людей старается, золотую беду с земли тащит да гвоздями приколачивает к небесам. Должно быть, давно работает, вон какую протянул дорогу поперек всего неба, а пустого места все еще много. Но великий Тойон каждую ночь трудится. Когда перетаскает все золото, на земле не останется греха, не будет обиды ни человеку, ни зверю, ни дереву… Избавился и Николка от золотой беды. Он все золото утопил в проруби глубокой реки. «Шабаш!.. Кончал!.. Все кончал, — улыбаясь, говорил Николка. — Золотой беда бросал… Много-много беда с земли уехал… Борони бог… Совсем кончал!..»

Как писатель-первопроходец, Шишков открывал для читателя еще малоизвестный сибирский характер, характер покорителя и преобразователя суровой сибирской природы.

«Я над всем этим краем властитель. Не в похвальбу, а так оно и есть. И глянь, ты только глянь, какая красота кругом, премудрая красота, великая красота! От этой красоты господней, от природы — вот взглянешь — замрет, замрет сердце, и слезы потекут. Я тридцать два года здесь, в горах, в тайге. Да пусть скажут мне короли земные, вельможные правители: „Бакланов, владей всем нашим богачеством, дворцами, городами, пей, гуляй, писаных раскрасавиц хороводь, спускайся с гор, иди к нам, властвуй!“ — „Нет, — скажу я, — нет, ваши царские величества, покорнище вас благодарим: околдовала меня мать-природа, угрела, осветила солнцем, обвеяла белыми туманами: здесь родилась новая душа моя, некуда отсель идти и незачем. Здесь смерть приму. Аминь!“»

Большая красота рождает и большие чувства. О них и пишет Вячеслав Шишков в своем талантливом рассказе «Таежный волк». Герой его Леонтий Моисеевич Бакланов, с которым автор познакомился на верхнем Енисее, в предгорьях Арадана.

Сборник сибирских рассказов. (Первое издание, 1916 г.)

А теперь представьте себе охотника Леонтия Бакланова, стоящего вместе с Вячеславом Шишковым на Араданской горе. Перед ними расстилаются необозримые таежные дали. Среди бесконечного зеленого мира вьется могучий даже в своих истоках Енисей, исчезая среди зеленых гор и долин… Действительно, великая и премудрая красота! И хорошо, что человек оценил ее и полюбил до слез…

Леонтий Бакланов спокоен, он уверен в своих силах, «среднего роста, мускулистый, коренастый, ему шестьдесят два года, но седины мало. Борода большая, нечесаная, в крупных кольцах… Его зелено-голубые глаза с мудрым лесным огоньком светятся из-под густых бровей весело и лукаво».

Этого смелого человека знали и уважали во всей таежной округе, уважали за справедливость и бескорыстие, за трудолюбие и доброту. Прирожденный таежник, мудрый следопыт, охотник-философ — таков сибиряк Бакланов. «Идешь в тайгу, — говорил он, — помалкивай в тряпочку; только звериный нюх имей да сам зверем притворись, забудь, что ты есть человек, а зверь и зверь, только по-лесному умный, в сто раз умнее человека… Только таежную правду надо помнить, она превыше всех небес…

…Мы на мягкой, покрытой зеленовато-белым мхом прогалысенке, кругом тайга. Солнечный день и лес сегодня тих, задумчив. Я пристально взглянул на ближайшую сосну, удивился: ствол этой сосны, от земли аршина на два, блестел на солнце огненно-алыми рубинами.

— Это комарье, — сказал Бакланов. — Насосались лошадиной кровушки, пока ехали мы, а вот теперь от дыму и тово… Ужо-ко я камедь устрою, — он улыбнулся, вскочил и пошел шнырять по тайге».

Бакланов принес и посадил в комариное стадо двух головастых муравьев. Те осмотрелись, тщательно ощупали раздувшихся комаров, «посоветовались усиками» и пустились вниз. «Через четверть часа к комариному стаду пробирались организованные отряды муравьев. Немедленно началась горячая работа. Муравьи попарно подползали к пьяной комариной туше, ловко подхватывали ее передними лапками и клали на загорбок третьего муравья. Тот, пыхтя и придерживая комара за лапки, пер его, как пьяного мужика, в участок… Вскоре сосна была чиста».

Тут же Бакланов из этого факта вывел таежную мораль: «— Доброе дело сделали, — заметил Бакланов, — подлый гнус умной скотинке дали — муравью. А раз добро с тобой мы оказали, значит и нам добро будет… Ты что, не веришь в это самое? Напрасно, мил человек, напрасно! — Он снял шляпу, положил широкую ладонь на мое плечо и, обдав меня ясным взором мудрых таежных глаз, сказал внушительно: „Человеку ли, зверю ли, ничтожной твари ли какой — все единственно — сделаешь добро, тебе так же будет. А зло и тебе злом обернется. Запомни, милый друг. На этом вся видимая жизнь стоит. Если б принял человек в свое сердце эту заповедь хорошую да по поступкам поступал, тогда рай на землю снизошел бы“».

Всех мудрствований, добрых поступков, совершенных Баклановым, здесь не перескажешь. Пусть где-то он ошибался, отвлекался от реальной жизни. Не в этом суть. Важно, что Бакланов «в розмыслы» любил башкой уйти, думал, прикидывал, как жизнь по-хорошему должна строиться, чтобы благо человеку было.