Первобытный зверь - Джек Лондон

Все это заняло много времени. От каждого из них требовалось произнести речь, и они в ответ мямлили и бормотали что-то, покрываясь румянцем от гордости и неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Самую длинную речь произнес «надежный старик» — она продолжалась около минуты. Затем их всех снимали. Арена была запружена знаменитостями, чемпионами бокса, известными импресарио, распорядителями и рефери. Легковесы и боксеры среднего веса кишели всюду. Казалось, все вызывали друг друга на бой. Был здесь и Нэт Поуэрс, требовавший ответного нового матча с Юным Глэндоном; были и другие светила, которых затмил собою Пэт Глэндон. Все они вызывали Джима Хэнфорда, а ему пришлось в ответ объявить, что он принимает борьбу с победителем настоящего состязания. Публика немедленно принялась провозглашать имя победителя, причем половина публики вопила «Глэндон», а половина — «Кэннем». В середине бешеного гама провалился новый ряд сидений, и между одураченными зрителями, купившими себе в кассе билеты, и капельдинерами, собравшими богатую жатву с «зайцев», произошел ряд столкновений. Дежурный офицер послал в полицейское управление за подмогой.

Толпа веселилась вовсю. Когда Глэндон и Кэннем показались на арене, зал напоминал собой политический митинг. Каждого из них приветствовали добрых пять минут. Теперь арена была пуста. Глэндон, окруженный секундантами, сидел в своем углу. Как и прежде, Стьюбенер стоял за его спиной. Первым был представлен Кэннем. После того, как он шаркнул ногой и наклонил голову, он был вынужден, по требованию публики, сказать речь. Он заикался и запинался, но в конце концов ему удалось выдавить из себя несколько слов.

— Я горжусь тем, что нахожусь сегодня вечером здесь, перед вами, — сказал он и, пока гремели аплодисменты, нашел у себя в голове еще одну мысль. — Я всегда бился честно. Всю свою жизнь. Никто не может отрицать этого. И сегодня вечером я сделаю все, что могу.

Раздались громкие крики: «Правда, Том! Мы знаем это! Молодец, Том! Он сумеет всякого поставить на место!»

Затем настала очередь Глэндона. От него также потребовали речь, хотя от главных участников призового бокса до сих пор никогда речей не требовали. Билли Морган поднял руку, давая сигнал к молчанию, и в тишине раздался ясный, мощный голос Глэндона.

— Все говорили вам, что гордятся своим пребыванием здесь, среди вас, — начал он. — Но я не горжусь. — Публика была поражена, и он выждал некоторое время, чтобы дать ей прийти в себя. — Я не горжусь этим обществом. Вы хотели речи. Я скажу вам настоящую речь. Это мой последний матч. После него я навсегда оставляю арену. Отчего? Я уже сказал вам это. Мне не по душе эта атмосфера. Призовая арена так продажна, что ни один причастный к ней человек не может огородиться от грязи. Всюду подлость и обман, начиная от маленьких клубов и кончая сегодняшним состязанием.

Глухой гул удивления, все возрастая, перешел в этот момент в сплошной рев. Раздались громкие свистки и шиканье, и многие начали кричать: «Начинайте борьбу! Мы требуем борьбу! Отчего не начинаете?» Глэндон, выжидая, заметил, что главные крикуны — это сидящие вблизи арены распорядители, импресарио и боксеры. Он тщетно пытался перекричать толпу. Публика разделилась на два лагеря, и половина кричала: «Начинайте!», а вторая половина: «Речь! Речь!»

Добрых десять минут длилось это столпотворение. Стьюбенер, рефери, собственник арены и устроитель состязания умоляли Глэндона начать матч. Когда он решительно отказался, рефери заявил, что если Глэндон не хочет драться, то приз будет присужден Кэннему.

— Вы не имеете на это права, — возразил Пэт. — Я вас буду преследовать за это по суду, а затем я не ручаюсь, что эта толпа выпустит вас живыми, если вы ее лишите зрелища боя. Помимо того, я собираюсь драться. Но сначала я должен окончить свою речь.

— Но ведь это против правил, — возражал рефери.

— Нет, нисколько. В правилах нет ни одного слова, запрещающего речи. Каждый из крупных боксеров говорил сегодня речь.

— Всего лишь несколько слов, — крикнул распорядитель в ухо Глэндона. — А вы тут читаете какую-то лекцию.

— В правилах ничего не сказано против лекций, — отвечал Глэндон. — А теперь, ребята, убирайтесь-ка отсюда, или я вас всех сброшу вниз.

Устроитель состязания, мужчина апоплексического сложения, несмотря на сопротивление, был схвачен за воротник пальто и брошен через канат. Он был крупным, дородным субъектом, но Глэндон одной рукой так легко справился с ним, что публика пришла в дикий восторг. Крики, требовавшие продолжения речи, увеличились. Стьюбенер и хозяин помещения благоразумно ретировались. Глэндон поднял руки, чтобы быть услышанным, и требовавшие начала состязания удвоили крик. Еще два или три ряда скамей провалились, и потерявшие свои места зрители увеличили общее замешательство, стараясь протиснуться между теми, которые еще сидели на уцелевших скамьях. Задние ряды, не видя из-за них арены, подняли дикий вой, требуя, чтобы все уселись.

Глэндон подошел к канату и обратился к полицейскому офицеру. Чтобы быть услышанным, ему пришлось перегнуться через веревки и кричать тому прямо в ухо.

— Если мне не удастся докончить речь, — прокричал он, — толпа разнесет все кругом. Если они разбушуются — вам их не удержать ни за что, вы сами увидите. Вам остается только помогать мне. Следите за ареной, а я успокою толпу.

Он вернулся на середину арены и снова поднял руки.

— Вы хотите, чтобы я сказал речь? — прокричал он нечеловеческим голосом.

Сотни людей, сидевших вблизи арены, услыхали его и крикнули: «Да!»

— Тогда пусть всякий желающий меня слушать заткнет глотку ближайшему крикуну.

Совет был принят к исполнению, и, при повторении его, голос Глэндона проник немного дальше. Снова и снова выкрикивал он его, и тишина медленно, ряд за рядом воцарялась, сопровождаемая заглушенными звуками затрещин, шлепков, толчков и возни, — крикуны укрощались соседями. Волнение понемногу улеглось, как вдруг провалился один из ближайших к арене рядов. Это происшествие было встречено новым взрывом веселья, но оно замерло само собой, и откуда-то далеко из задних рядов ясно прозвучали сказанные тихим голосом слова: «Валяйте, Глэндон! Мы с вами!»

Глэндон обладал свойственным кельтам интуитивным знанием психологии толпы. Он знал, что это разношерстное скопление народа, бывшее пять минут в состоянии, близком к взрыву, теперь находится у него в руках. Он намеренно медлил, добиваясь большего эффекта. Пауза была рассчитана прекрасно — он не затянул ее и на секунду. Тридцать секунд продолжалась полная тишина, и от нее становилось страшно. Затем, при первом слабом шорохе, дошедшем до его уха, Глэндон заговорил:

— Когда я закончу свою речь, — сказал он, — я начну матч. Я могу обещать вам, что это будет настоящим боксом, — одним из немногих настоящих состязаний, какие вам приходилось когда-либо видеть. Я постараюсь выбить своего противника в возможно короткий срок. Билли Морган в последнем анонсе заявил, что это будет матч на сорок пять раундов. Разрешите сказать, что матч этот не продлится и сорока пяти секунд.

…Когда меня прервали, я как раз говорил вам, что арена развращена и продажна сверху донизу. Дело поставлено на коммерческих началах, а вы все знаете, что такое коммерческие начала. Довольно об этом. Каждый из вас, непричастный к делам тайного синдиката, безжалостно эксплуатируется им и платится своими деньгами. Отчего это сегодня проваливаются скамьи? Подлое мошенничество. Они, как и призовой бокс, были построены на коммерческих началах.

Теперь публика была вся в его руках, и он знал это.

— На двух сиденьях жмутся по трое человек, я вижу это повсюду. Отчего это так? Опять мошенничество. Капельдинеры не получают жалованья, предполагается, что они сами каким-нибудь жульничеством вознаградят себя. Опять-таки — коммерческие начала! Платите ведь вы. Конечно, вы платите. Каким образом получается разрешение на бокс? Мошенническим. А теперь я спрошу вас: если мошенничают при постройке здания подрядчики, если мошенничают капельдинеры, если идут на сделки городские власти, отчего бы и не смошенничать участникам призового бокса? Они так и делают. А вы платите.

…Надо сказать, что виноваты в этом не сами боксеры. Не они распоряжаются в этом деле. Распоряжаются устроители и импресарио: они ворочают всеми делами. Боксеры занимаются только боксом. В начале карьеры они бывают достаточно честны, но импресарио вынуждают их идти на сделки или выбрасывают их. На арене неоднократно появлялись и честные боксеры. Вы и теперь их можете найти, но, как общее правило, они немного зарабатывают. Думаю, что попадались и честные импресарио. Мой — один из лучших в этом котле. Но спросите его, сколько он вложил денег в недвижимость и доходные дома?

Здесь крики снова заглушили его голос.