Город Палачей - Юрий Буйда

Они разместились в аптеке, нарочно для них построенной и пустовавшей несколько лет, пока хозяева завершали лечение некоего магараджи - хозяина сказочного Хайдарабада. И вот наконец они явились.

"Если мужчина долго гоняется за женщиной, рано или поздно она его поймает", - сказала индианка-лилипутка Ли Кали, наблюдавшая из окна Проказория за въездом в город новых обитателей.

Аркадия Ильинична не могла жить без мужского внимания, ибо, по ее словам, тяга ее к любви не уступала силой нужде к мочеиспусканию. К мужу она относилась насмешливо-снисходительно. На первом же чаепитии у Нелединских-Охота она со вздохом обронила, что супружеская любовь - это тяжкий ручной труд. Сам же Иван Трофимович свое отношение к семейной жизни с присущей ему боязливой деликатностью выражал на излюбленной латыни: "Summa tulisse juvat: высшее сладко нести". И глядя на статную Аркадию Ильиничну и мышеватого Ивана Трофимовича, всяк тотчас соглашался, что трудно.

Всю свою энергию господин Попов вкладывал в аптеку, добавив к традиционным универсальным средствам от простуды, сердечной недостаточности и бессонницы, каковыми являлись термометр, касторка и аспирин, - разные забавные штучки, предназначенные для взрослых мужчин и женщин. Например, ветки некоего таинственного растения под названием "кантонское ребро", которое, будучи сперва замоченным в горячей воде, а затем высушенным, служило отличным олисбосом - membrum virile - заменителем мужского члена. "Ароматоуханный гроздополезный овощ, - воздев палец, со значительной улыбкой говорил Иван Трофимович слегка ошарашенному посетителю. - А вот извольте..." И изысканным плавным жестом обращал внимание клиента на красиво изданное руководство по трибадистским позам, составленное искушенной левкадийкой Филеной задолго до рождества Христова. Когда же один из покупателей умудрился повредить обоеполую каучуковую куклу по имени Сюрприз, Иван Трофимович меланхолично заметил: "Русскому человеку можно смело поручить судьбу мироздания и не беспокоиться о его сохранности, - но не расческу или швейную машинку: либо пропьет, либо мир взорвет".

А вскоре Поповы-Змойро привезли кинопроекционный аппарат, а затем и киносъемочный, и люди увидели на экране не только Хайдарабад и прекрасную Лилиан Гиш, но и себя, и поняли, что они будут улыбаться и угловато двигаться даже после смерти, пока цела пленка или пока не рухнет вселенная. Здесь-то, в темном зальчике, среди алого бархата и золоченых кресел и поцеловался впервые юный Бох с благоухающей Аркадией Ильиничной. А вскоре ему дано было пережить часы услады, милостиво подаренные ему госпожой Змойро: развязывание бантиков на чулках, путешествие по восхитительному ландшафту спины, исследование ароматоуханных плодов и драгоценной пещеры, и слизывание капель пота с ее усиков, украшавших крошечные пухлые губы, почему-то пахнущие леденцами, и вся она пахла леденцами, и услышать свой изменившийся голос, произносивший вслух слово "любовь".

А ведь когда по приезде госпожа Змойро произвела тщательное обследование мужского населения (что не заняло много времени), она чуть не ударилась в панику, решив, что Иегова вознамерился истощить ее силы мастурбацией. Однако все изменилось, когда через неделю после прибытия супругов Змойро в город в аптеку зашел рослый юноша с глазами голубыми, как у слепых котов белой масти. Бабушка, отец, учителя и соученики не узнали бы замкнуто-сдержанного Боха, который в аптеке вел себя как опытный офицер на поле боя, являя пример отваги и осторожности одновременно. Он учтиво попросил господина Попова проверить, является ли на самом деле змея в фарфоровой тросточке ядовитой, и что это за раствор внутри, позволяющий гаду так долго жить. Поскольку молодой человек не торопился, госпожа Змойро пригласила его на чашечку чая в гостиную, и здесь гимназист, глядя ей в глаза, спросил, как называется прибор, позволяющий отдыхать, набираться сил и вызревать ее плодам, источающим аромат спелых роз и умопомрачительный запах цветущих холмов. "Это называется Bьstenhalter, - ответила с вежливой улыбкой госпожа Змойро. - Если вы мне поможете, я покажу вам, как действует это устройство".

Когда он с непроницаемым лицом вернулся в аптеку, взмокший от усилий господин Попов, протягивая ему тросточку, взмолился: "Объясните, как извлечь содержимое! И как оно туда помещается?". Бох взял трость и ответил: "Спасибо, но насчет помещения и извлечения содержимого мне все объяснила ваша очаровательная супруга. А это... - Он вдруг поднес тросточку к лицу аптекаря, и тот еще раз покрылся испариной, увидев перед собой живые глаза змеи. - Очень просто. Надо только позвать смерть".

Госпожа Змойро объяснила ему, чем Достоевский отличается от Гюго, а Писсарро - от Шишкина. Она научила его ценить Скрябина и нежиться после коитуса под Дебюсси ("ни на что иное он попросту не годен"). Она учила его английскому языку, и когда однажды он, морщась, посетовал на нарочитую усложненность Шекспира, взяла его голову в свои теплые узкие ладони и медленно и отчетливо проговорила: "Simply the thing I am shall make me live", после чего с грустью заметила: "Если вам угодно, это отныне и будет вашим девизом на всю жизнь: "Лишь потому, что я такой, я буду жить". - И тотчас, стряхнув с розовых ног шелковые тапочки, завопила во всю грудь: Baisemoi! И только на ты! Baisemoi...".

Вечерами они смотрели фильмы "Потомок дьявола", "Сатана ликующий", "Скерцо дьявола", "Венчал их Сатана", "Дети Сатаны", "Сатана тут правит бал", "Девьи горы" с Сатаной и Иудой, путешествующими по странам и векам в поисках непорочной девичьей души, но не находящими ее даже в городке на берегу Иордана, и апофеозом - картину о жизни богемы под названием "Пусть завтра смерть - сегодня мы живем" с Иваном Мозжухиным в роли Ивана Мозжухина.

Летом 1914 года, с отличием закончив гимназию, он был зачислен в Московский университет, но в первых же числах августа подал прошение в военную школу.

"Боже, вы идете воевать, - изумленно пролепетала госпожа Змойро, к которой он пришел проститься. - Я понимаю: родина, очаги, святыни. Но ведь вас могут убить или искалечить, вы можете попасть в плен и сгинуть на каторжных работах где-нибудь в германской Африке, наконец, вы можете заразиться сифилисом, да мало ли что еще может с вами случиться! Почему вы? Я уж не говорю о том, что вы имеете полное право не идти на войну. Вы бежите? От отца? От прошлого? От Города Палачей? Это невозможно. Нет ни одной войны, которая была бы выиграна. Все войны проиграны, победителями принято считать пять-шесть идиотов - генералов или королей, но... А я? Вы подумали о том, как я буду жить здесь без вас?"

"Вы и не будете жить здесь, - спокойно ответил он. - Мне жаль, но в любом случае вы меня ни за что не дождетесь. Просто вы из других людей. А насчет войны и прочего... - Он покраснел. - Есть такие проклятые вещи, от которых держаться подальше хоть и лучше всего, но, клянусь, не легче всего. Не плачьте, прошу вас".

"Вы со своим Мелвиллом глупые романтики. - Она отвернулась. - Мы плачем не потому, что мы печальны, но мы печальны лишь потому, что мы плачем. Это идея неверна и даже глупа, но она упрощает и облегчает мою жизнь. Помните только, что тот свет - тоже свет, и у нас будет возможность узнать друг друга даже там".

И ведь еще были живы люди, которые помнили его возвращение в Город Палачей с Первой мировой, и среди них был портной Сюр Мезюр, известный тем, что от безответной любви к красавицам вступал в ожесточенную переписку Ивана Грозного с князем Андреем Курбским.

"Что я вижу? - кричал Бох, таща в поводу каурую клячу, на которой восседала измученная долгой дорогой божественно красивая девушка. - Что я вижу?"

Хорошо поставленным голосом, без тени раздражения она повествовала ему о реках и горах, которые им приходилось преодолевать, о людях, которые выносили им на окраину села хлеб и молоко (в своей серой до пят рубахе и с молочно-белыми пятнами на лице он походил на прокаженного), о мужчинах, которые пытались преградить им путь, но отступали перед его оружием, яростью и полным презрением к опасности, наконец, о заросшем лютиками холме, на вершине которого теснились мрачные стены и башни, увенчанные флюгерами-всадниками, и только тогда он остановил ее.

"Это не лютики, - сказал он. - Это миссурийский ослинник. Мы прибыли. Это и есть Город Палачей".

"Нам отрубят здесь головы?" - вежливо поинтересовалась девушка.

"Здесь давным-давно нет ни одного настоящего палача, - сказал он. Здесь ты родишь мне детей, и мы будем просто жить".

Город изменился за годы его отсутствия, пришедшиеся на две войны Первую мировую и Гражданскую. Ранение в голову чуть не сделало его слепцом. Несколько месяцев он скитался по госпиталям, ничего не зная о супругах Змойро. Аркадия Ильинична исчезла, и муж ее, аптекарь Попов, утешался только воспитанием их детей - маленькой бойкой девочки и мальчика, который в трехлетнем возрасте переписывался с шахматными гроссмейстерами. Однажды каким-то чудом на площадь городка опустился биплан. Летчик просил о горючем - ему принесли несколько ведер спирта с опиумом. Пилот был в коже, загорелый и отчаянный. Он смотрел на Аркадию Ильиничну такими глазами, что она попросила "прокатить ее на аэроплане". Никто и глазом не успел моргнуть, как она уже сидела во второй кабине, - самолет сделал круг над площадью и скрылся за облаком, держа курс на юг, наверняка - в Хайдарабад. Она оставила своему юному возлюбленному неоконченное письмо: "А вчера я видела американскую фильму "Дочь богов", в которой божественная Аннетта Келлерман прилюдно обнажает грудь и снимает трусики...".