Крепость Сол (сборник) - Норман Спинрад

Здесь в полной безопасности прятали оружие, проводили собрания, делали фальшивые документы. Совет Гегемоний был, естественно, в курсе, однако не представлялось возможным замуровать мириады забытых проходов, установить Глаза и Лучи в каждом из узких коридоров, которые тянулись под каждым большим городом, послать патрули в каждый туннель.

Нельзя также было взорвать их, так как это вызвало бы разрушение находившихся над ним городов, которые рассыпались бы, как карточные домики.

Как и сама Лига, эти подземные лабиринты не представляли такой уж большой опасности, которая могла бы оправдать невероятную цену их исчезновения, и именно на этом исключительно экономическом расчете и покоилась их относительная безопасность, которой пользовались подпольщики.

В данный момент Джонсон подходил к станции Сто двадцать пятой улицы. Впереди он заметил сноп лучей карманных фонариков, рассекавших тьму: остальные уже прибыли. По лестнице с проржавевшими перилами и выкрошившимися ступеньками он поднялся на платформу, заваленную всевозможными обломками — сгнившими деревянными креслами, изломанными билетными автоматами, разбитыми и искореженными асфальтовыми плитами.

Спотыкаясь в этой рухляди, он приблизился к людям, сидевшим на ступеньках лестницы, ведущей к поверхности. Прежний вход был, естественно, замурован и покрыт газоном, но Лига оборудовала старательно замаскированный люк, через который можно было пробраться в темные подземелья под сверкающим городом.

Итак, тут собралось двенадцать мужчин, черты лица которых были едва заметны при слабом свете их карманных фонарей: десять руководителей нью-йоркского отделения и двое приезжих.

Лайман Ри — бледный призрак, который уже пять лет не появлялся на поверхности, совершив немыслимое преступление: он убил Стражника на глазах у целой толпы Опекаемых.

Он был альбиносом с кожей цвета слоновой кости и розоватыми глазами и был обречен теперь на пожизненное захоронение — белый червь, человек-крот. Другие агенты жили, как и он, в потемках метрополитена, однако никто из них не провел тут больше, чем он, времени, никто не мог похвалиться таким же совершенным знанием всех закоулков. Ри был предводителем этого отделения Фантомов, которое заселяло забытое чрево Большого Нью-Йорка.

Джонсон улыбнулся, заметив двенадцатого члена, который был не кем иным, как Аркадием Дунтовым, его правой рукой и ближайшим другом человеком таким заурядным и с такой невыразительной внешностью, что он даже не фигурировал в списке врагов Гегемонии. Однако именно он и снабжал Лигу самой интересной информацией, предлагал самые невероятные планы (однако выполнимые!), как будто у него был доступ к какому-то таинственному источнику знаний, о существовании которого у него в голове трудно было подозревать, учитывая его мыслительные способности.

Джонсону никак не удавалось разгадать тайну этого малого, русского по происхождению, круглолицего и рыжеволосого. Однако он по праву ценил его как одного из самых ценных агентов Лиги.

Начались взаимные поклоны и приветствия, когда Джонсон влился в их компанию и уселся на пыльных и потрескавшихся ступеньках.

С угрюмым видом он сразу же приступил к делу.

— Думаю, всем вам известны последствия нашей операции на Марсе?

— Телевидение и газеты единодушно обвиняют Братство, — сказал Лаки Форман.

На его темном лице застыло выражение растерянности, превратившее это лицо в маску из эбена.

— Что же произошло, Борис?

Джонсон шепотом выругался.

— Чему ты веришь, Лаки? Братство просто спасло Кустова, который посчитал, что будет выгоднее обвинить в этом Братство: по мнению Опекаемых Братство настоящее проклятие. Тогда как, по официальной версии, мы всего лишь банда мелких интриганов, подвиги которой достойны упоминания под одной рубрикой с раздавленными собаками и так далее. Если бы нам повезло, им пришлось бы сменить пластинку, но теперь!..

— Так мы опять очутились там, откуда начали, — продолжал Майк Файнберг.

— То есть нигде, — прибавил Мануэль Гомес. — Количество вновь поступающих падает. Опекаемые становятся со дня на день все здоровее, все толще и розовеют от удовольствия. Все больше Глаз и Лучей встречается в самых различных местах. И нам все труднее заявлять о нашем существовании. Извини меня, Борис, но я иногда спрашиваю себя, не мы ли идем неправильным путем? Война стала воспоминанием, уровень жизни регулярно повышается, все счастливы и довольны. Может быть, лучше распустить Лигу и приспособиться к ситуации? Спасать то, что еще можно спасти, пока есть время. Что мы на самом деле, знаем об этой демократии, за которую боремся? Может быть, это всего лишь слово, которое ничего не значит?

— Ну, Манни, — сказал Джонсон, — мы знаем, что такое демократия.

Он старался придать своему голосу выражение убежденности, от которой он и сам был далек.

— Это значит, можно делать то, что хочешь, когда хочешь. Демократия — это когда каждый делает то, что хочет делать, а другие или Опекун, например, не могут в любое время прийти и указать ему, что он должен делать.

— Если каждый будет делать, что хочет, — возразил Гомес, — то что же произойдет в случае столкновения интересов?

— Большинство решает, естественно, — сказал Джонсон уклончиво. Большинство выступает за всеобщее благо.

— Я не вижу, чем же это отличается от того, что делает Гегемония.

Джонсон нахмурился. Этот вид дискуссии не мог привести ни к чему хорошему.

Когда Гегемония будет низвергнута, настанет время пожинать плоды победы и спорить об истинном характере Демократии. Но впереди еще бездна дел. Самым главным в данный момент было действие. А если слишком долго рассуждать о последствиях, то дело будет стоять на месте.

Лайман Ри как мог сформулировал мысли Джонсона.

— Не время заниматься болтовней, — оборвал альбинос дискуссию. — Вот уже пять лет я гнию в этих подземельях, а таких, как я, сотни. Демократия — это когда можно будет увидеть свет. Для меня это именно так, а если для вас нет, то мне наплевать!

— Лайман абсолютно прав, — поспешил откликнуться Джонсон. — Все мы гнием в том или ином месте. Демократия — это свет, и мы еще не можем знать точно, что нас ожидает, поскольку мы ее не видели. А мы не дождемся ее, пока не опрокинем Гегемонию. Теперь надо подумать о будущих выступлениях.

— Мне кажется, что у нас не такой уж богатый выбор, — сказал Гомес. — Нас слишком мало, чтобы совершить настоящую революцию. Даже если бы мы ввязались в эту авантюру, нам не удалось бы поднять Опекаемых, пока Гегемония контролирует средства массовой информации и следит за тем, чтобы Опекаемые жирели и розовели. По-моему, все, что мы можем, это уничтожать Советников. В случае удачи они наверняка будут принимать нас всерьез, и тогда, может быть, некоторые Опекаемые начнут говорить себе…