МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2015(14) - Елена Ефимовна Кушнир

мирной жизни, делящая одни невзгоды на всех, затапливающая дикой нутряной радостью при взгляде на бегущего противника, разрывающая ликованием в час победы, пускающая сердце вскачь, война – волчица, скалящая клыки и воющая на луну, как на один из ликов смерти, война – его старая добрая подружка, и Марк Антоний ей не изменит.

Он греется огнем, вином и беспричинным весельем вместе с солдатами, они пьют и поют, надрывая сиплые простуженные глотки.

– Начальник, – обращается к Антонию легионер, – сам-то как считаешь, возьмет Цезарь этот сраный городишко?

Марк Антоний смеется от подобной наглости и, не будь люди такими уставшими и замученными, отправил бы солдата под плеть за подрыв боевого духа.

– Возьмет, можешь не сомневаться, – отвечает он, похлопывая того по плечу, – держи вот, пей. Кончилось, что ли? Эй, раб, кто там?! Ступай в мою палатку, принеси еще.

Солдаты довольно улюлюкают. Всех Антонию не напоить, но кому-то он плеснет в глотки пьяной надежды.

Галлов втрое больше, к ним идут на помощь свежие силы, а римляне выжаты досуха, тоскуют по дому и сражаются не за родную землю, а за одного человека.

Когда покорителя Галлии станут называть любимцем Фортуны, Марк Антоний будет лишь презрительно фыркать – брехня!

Судьба никого не любит.

Цезарь выигрывает сам, без ее ворожбы.

Casus belli

Солдаты, проведшие в походе почти восемь лет, проявляют нетерпение, в котором их трудно винить.

Воодушевление от празднования полной победы над галлами схлынуло, и люди хотят вернуться домой, прихватив заработанные деньги, трофеи и рабов. Они жалуются, что не видели, как росли их дети и умирали родители. Им надоело спать в палатках или на земле, укрываясь плащом неба. У них нет больше мочи хранить верность женам или брать немытых оборванных шлюх. Многие готовы остепениться и посватать девушку из достойной семьи.

Легионеры вспоминают Рим при каждом разговоре.

Их тянет на базальтовые плиты улиц, в каменные муравейники многоэтажных домов, к игривому журчанию квартальных фонтанчиков и длинным рядам лавок на Авентине, где под портиками стоят корзины орехов и сухих фруктов, выставлены напоказ амфоры с пахучим рыбным соусом, щекочут носы букеты цветочников, ритмично стучат молоточки медников и звонко переговариваются над дверями связки колокольчиков – если дотронуться до них, будет удача.

Они хотят бросать кости в игорных домах, любоваться гладиаторскими боями на багровых песках арен, развлекаться в цирке выступлениями жонглеров и акробатов, париться в древесном дыму терм, подставляя натруженные конечности под умелые руки массажистов.

Им не хватает даже толчеи на улицах, склизкой грязи под ногами и едкого запаха мочи из прачечных и красильных мастерских.

Люди скучают по беспрестанному гулу толпы, заливающему Рим до краев. По хриплому, бессонному, нечистому дыханию Города.

Они по-прежнему послушны своему предводителю, но у них чешутся пятки, норовящие припустить в сторону Италии.

Цезарь медлит.

Из Италии приходят ожидаемые, но тревожащие вести.

Сенат обеспокоен его популярностью среди солдат и народа. Катон говорит, что, задаривая людей подарками из Галлии с баснословной щедростью, Цезарь хочет купить себе единоличную власть, и что вскоре он пойдет на Рим, как Сулла, приказав своим легионерам вырезать аристократов, подпирающих холеными рыхлыми телами столпы Республики. Старики в белоснежных сенаторских тогах с багряной каймой, богатейшие из граждан, держатся не за демократию, а за власть, вещая о народном праве, а на деле распоряжаются страной как личным имением.

Сенаторы напуганы: плебс любит Цезаря слишком сильно, солдаты преданы ему слишком сильно, и самого Цезаря становится слишком много. Отсутствуя в Риме, он наводняет его своим именем, набрасывая, словно сеть, огромную тень на Город. Он мерещится им на троне с императорским золотым венком, и Цицерон многословно стенает о судьбе Республики, как наемная плакальщица на похоронах.

Когда после смерти дочери Цезаря, выданной за Помпея в знак их союза, тот предает его, объединившись с Сенатом и дав согласие возглавить армию против бывшего друга, это означает новую гражданскую войну, как во времена Суллы и Цинны.

Сенат требует невозможного: чтобы Цезарь распустил войска и явился в Рим на суд, обвиняющий его в покушении на святость Республики. Его ждет позор или казнь.

Позорить свое имя, которое создавал так долго, полировал, словно нагрудную бляху, он не позволит никому, а умирать из-за чужих страхов просто глупо.

Пусть они лучше получат то, чего так боятся.

Ирония заключается в том, думает возвращающийся, наконец, в Италию Цезарь, что ни объяви они меня диктатором, я бы не решился им стать, их страх породил чудовище.

– Сборище старых ослов! – цедит он сквозь зубы, как много лет назад.

Времена меняются, а ослы все те же. Слова роятся в мыслях и жалят рот, но говорить вслух нельзя, рядом скачет Марк Антоний, а за крупом лошади марширует армия, идущая за золотым орлом своего полководца на Рим. Перед подчиненными нужно казаться безмятежнее, чем море в штиль.

Его шторм слышат только боги, которых не существует.

«Почему толковых людей всегда так мало? Почему они или жадны, или ограничены своими проклятыми убеждениями? Почему Помпей от меня отвернулся? Моя бедная девочка, у нее бы сердце разорвалось из-за нашей ссоры, прости, что меня не было в Риме, я гнался за величием, и тебя забрали будто в расплату… Хотя бы муж был с ней рядом, Гней обожал ее, был всегда влюблен, как мальчишка, и должен быть убит горем. Смерть Юлии похоронила наш союз, или он просто позавидовал мне сейчас сильнее, чем я ему когда-то? Почему они объявляют изменником и врагом государства того, кто расширил его границы?! Я надеялся, Рим встретит меня, как истосковавшаяся жена, а его придется хватать за глотку. Мне было достаточно делить власть с Помпеем и старым богачом Крассом, быть частью триумвирата, я не искал большего, во всяком случае, пока не завоевал для Рима остальной мир… И что же теперь, война? Лить кровь соотечественников, как Сулла? Но они не оставляют мне выбора! Я предлагал им уступки. Был готов отказаться от Нарбонской Галлии, оставить себе только два легиона и две провинции, потому что я это заслужил! Я просил у них только неприкосновенности и возможности принять участие в выборах проконсула, они отказались. Теперь я знаю, что Сенат не успокоится, пока моя голова не будет красоваться перед Форумом на пике».  

У него дурное настроение, он плохо спит и в этот раз не хочет никакой войны. На днях у него случился припадок, длившийся, по ощущениям, целую вечность, хотя после Косма сказал,