Ничейной земли не бывает - Вальтер Флегель

Шанц пожал плечами, а майор, увидев это, подумал: «С каких это пор ты стал таким скрытным? Ведь ты же только что явился из штаба дивизии».

Шанц знал, что Пульмейера не проведешь. Он все распознает каким-то особым чутьем. И поскольку полковнику надо было поговорить с командиром роты спокойно, он удовлетворил его любопытство:

— Один батальон вашего полка получит крылья, точнее говоря, вертолеты.

— Какой?

— Это сейчас как раз и решают полковник Бредов и твой командир полка. — Шанц снова отхлебнул крохотный глоток кофе из чашки.

От походной кухни доносился запах горохового супа. Солнце начало греть сильнее. Еще когда полковник шел через лес, шинель казалась ему лишней. Застывшие капельки смолы на стволах сосен лучились, как янтарь. В районе сосредоточения была тишина — не сонная, а какая-то особенная, свидетельствующая о напряженной, целенаправленной деятельности находящихся здесь людей. Штабы занимались своей работой, планируя переброску войск и бои, использование боевой техники и вооружения, прорабатывая варианты на оборону и наступление.

Шанцу всегда нравилась подготовительная фаза учений, во время которой еще не было большой спешки. Для политработников — это самое удобное время, чтобы проводить массовую политико-агитационную работу. Когда же войска начнут выдвигаться вперед, приступят к занятию и оборудованию позиций, когда они на полигонах начнут поражать цели, открывая по ним огонь из всех видов оружия, чем, собственно, и будут заняты почти все солдаты и офицеры, тогда политработник должен убеждать не словом, а личным примером. Он обязан быть там, где нет командира, или там, где труднее всего. Там он должен создавать атмосферу спокойствия и уверенности, потому что для солдат особенно много значит забота о таких насущных потребностях, как сон и еда. В районе сосредоточения Шанц каждого политработника заставит идти к солдатам, в роты и взводы.

После того как Шанц уехал вчера из поселка, мысли его то и дело невольно возвращались к дочери. Во время поездки на машине он разговорился с водителем о современной сельскохозяйственной технике для уборки урожая. Оба, вспомнили, как когда-то пекли картошку в полевых кострах, вспомнили осенние деревенские запахи, дым, расстилавшийся над полями, подобно туману. Шанц невольно подумал о Фридерике. Когда он сидел в кабинете у генерал-майора Вернера и делал заметки по обстановке, нанося на свою карту необходимые сведения на предстоящие учения, то нашел на ней маленькое озеро, в котором много лет назад купался во время штабных учений. Почти по всему берегу озера рос густой камыш, отгораживая воду от берега сплошной желто-зеленой стеной. Глядя на это маленькое голубое пятнышко, Шанц представил, как хорошо было бы показать как-нибудь это озеро дочери.

Полковник думал о Фридерике со смешанным чувством радости и боли. Он чувствовал, что снова обрел дочь. Их отношения изменились в лучшую сторону, и он понял, насколько одинока она сейчас. Он увидел в ней женщину, он осознал вдруг, что мужчины говорят и думают о ней, но в то же время он понял и женщин из поселка, которые терпеть не могут Фридерику. Он не раз вспоминал свое вчерашнее прощание с дочерью, когда она дала ему половинку фотографии и попросила помочь ей. С Фридерикой явно что-то произошло. Она никогда не была такой беспокойной и никогда не тревожилась, если речь шла о мужчинах. Сейчас в ней открылось что-то такое, в чем он может ей только позавидовать. Она, видимо, вступила в тот возраст, когда женщина может отказаться от всего на свете, только не от своего идеала, думы о котором в равной мере переполняют ее радостью и печалью. У Шанца в жизни такого уже не будет. Его любовь была совершенно другой. И хотя она не была поверхностной, в ней все же чего-то не хватало, что-то прошло стороной, не затронув сокровенных струн его души. Он всегда это ощущал, когда видел, что делает любовь с молодыми людьми, когда они из-за нее забывают обо всем. Шанцу от души захотелось помочь дочери.

Он повернулся к Пульмейеру и спросил:

— Не знаешь ли ты майора Виттенбека, артиллериста?

Пульмейер смотрел в эту минуту вдаль, на рощу, и Шанц не был уверен, расслышал ли майор его вопрос. Пульмейер неожиданно встал, вынул из кармана кожаную перчатку и быстро протер ею свои сапоги. Шанц сразу догадался, кто приближается к роте. Пульмейер быстро пошел к дороге, которая отделяла расположение роты от штаба полка. Через минуту Шанц увидел, как он идет уже по краю просеки с полковником Бредовом, направляясь, видимо, к бронетранспортерам роты.

В прошлом году на одном из партийных собраний в штабе Шанц, критикуя Бредова, высказал несколько замечаний в его адрес, сославшись на то, что о нем говорят солдаты: «Вот увидишь, когда Бредов уволится в запас, он станет чистильщиком обуви!»

Кое-кто из офицеров тогда резко обрушился на Шанца: мол, легко высказываться подобным образом, это может развеселить, и только. Ведь дисциплина и порядок в дивизии от этого не улучшатся, да и офицеров не станут уважать больше. Порядок и дисциплина в армии подчас начинаются именно с чистых сапог и правильного ношения фуражки, с утюжки брюк и стрижки волос по-уставному.

В своем ответе Шанцу Бредов порекомендовал политработникам уделять больше внимания подобным мелочам, а большинство офицеров, говорил он, проходят мимо недопустимых явлений и даже посмеиваются над теми, кто неутомимо борется с нарушителями дисциплины. Шанц не остался в долгу и в ответном слове подчеркнул различие между стремлением к порядку и дисциплине и причудами отдельных офицеров. К причудам, как известно, люди подлаживаются быстро, как к привычкам учителей, и такая чрезмерная, но односторонняя требовательность офицеров уже не дает должного результата. Исход боя решают отнюдь не безукоризненно вычищенные сапоги…

Шанц смотрел вслед Пульмейеру и Бредову, которые остановились у первого бронетранспортера. Видимо, Бредову не в чем было упрекнуть командира роты относительно маскировки и чистоты машин, и они пошли дальше. Бредов на своих коротких ногах делал маленькие шаги, и поэтому всегда казалось, что он спешит. Когда же на нем был ватный комбинезон и в его движениях не было быстроты, он выглядел угловатым.

Полковник Бредов расспрашивал Пульмейера о командирах отделений и взводов. Он интересовался, сколько они служат в роте, какой у них опыт. Когда они приближались к расположению третьего взвода, солдаты собирались разойтись, но вдруг послышалась громкая команда лейтенанта, и Анерт заторопился навстречу начальству.

«Только бы не упал», — подумал Литош, глядя на командира взвода. При этом он невольно вспомнил с грустью свою стройку в Марцане. Когда туда приходили гости, ребята сразу же приступали к делу — говорили о браке в работе, об отставании или об ускорении темпов строительства. Там гости вели себя не как начальники, а как товарищи, так что не надо было обдумывать каждое слово, прежде чем сказать что-то. А во время перерыва начальство в цех вообще приходило только в том случае, если произошло ЧП. На первом месте там всегда была работа и люди, которые ее делали. Кое-что оттуда, со стройки, неплохо было бы перенести и в армейскую жизнь. Так думал Литош.

Солдаты ждали начальство. Лейтенант первым повернулся кругом и пошел к своему месту у замшелого пня, солдаты не спеша последовали за ним. Полковник Бредов и Пульмейер стояли в нерешительности. Они не могли идти дальше, так как понимали, что солдаты чего-то ждут. И тут Анерт принял решение. Он достал из бронетранспортера два складных стула, и офицеры сели на них спиной к машине. Одной беседой больше, одним перерывом меньше. Лейтенант стоял рядом с полковником, держа руки за спиной, и неотрывно смотрел на него, чтобы сразу же среагировать на его жест или слово.

Литошу такие беседы не нравились. В большинстве случаев от них было мало пользы. Начинались они обычно с общих вопросов, а заканчивались поучениями: «Ну, товарищи, как настроение? Как пища? Может быть, имеются какие-то жалобы? Есть ли у вас вопросы? Эти учения, товарищи, видите ли…» и так далее.

Все это были общие слова.

К майору Литош никогда не чувствовал неприязни. Даже с самого первого раза он не отпугнул его. Но сейчас он вряд ли будет говорить. Скорее всего, он постарается взглядом своих серых глаз удержать кого-либо из солдат от выступления, а кого-то из них, напротив, подтолкнуть к такому выступлению.

Беседа началась почти так, как и предполагал Литош. Во время разговора полковник то одной, то другой рукой опирался о свое колено. Чуть позже он снял фуражку и положил под стул. Он выглядел усталым и немного нервничал. Усталость Литош ему прощал, она ведь не считается с воинским званием. Но почему полковник чувствовал себя так неуверенно перед солдатами?

Волосы у полковника были почти бесцветные. Кто знает, сколько лет он носит все эти каски, пилотки и фуражки? В Берлине к ним на стройку одно время регулярно приезжал на лошади старик, который собирал отходы пиломатериалов или металлолом. Шерсть у его лошади была и не коричневая, и не серая, а такая, как волосы у полковника, сидящего рядом с Пульмейером.