Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

Курсанты же Юру любили. Потому они запирали дверь, воткнув в неё ножку стула, брали его фураньку и оба академических часа играли на ней в карты.

Так благодаря солидарности курсантов мог бы он там "преподдавать" неопределенно долгое время, если бы не погубил его карьеру друг по фамилии Колобков. Этот мудак, видишь ли, вздумал жениться и пригласил Юру на свадьбу. Тот прилично оделся, даже галстук повязал.

Вышел из дома, сел у себя на Соколе в такси и сказал водителю: "К

Колобкову на свадьбу!" И тут же вырубился, ибо за здоровья друга, да его невесты пил третьи сутки. Водитель, получив столь точное указание, почему-то им не воспользовался, а отвез Юру в ближайший вытрезвитель и тем самым поставил крест на его военной карьере.

Произошло это где-то в мае 71-го года, аккурат за несколько месяцев до моего возвращения из Алжира. Так что, когда мы с ним в августе встретились, Юра лейтенантские погоны, галифе и фуражку с кокардой уже не носил. Супруга его Алевтина Степанна, узрев мужа без сих предметов воинской доблести, почувствовала, вдруг, к нему столь сильную неприязнь, что взяла подмышку сына Михаила и отбыла в родной город Саратов, к родителям, а Юра остался куковать один одинешенек в своей комнате на улице Алабяна.

Тут же начал обмен на Питер, и, надо сказать, что за такую комнату вполне мог рассчитывать на прекрасную квартиру в Северной

Пальмире. Всего-то и требовалось малость побегать, посуетиться и выбрать вариант. Но это было выше Юриных сил, и он согласился на самый первый и самый кошмарный – комната в огромной жутчайшей коммуналке с коммунальным же сортиром на два очка! Клянусь, я в ленинградских домах нигде больше такого не видал. Сама же квартира находилась на втором этаже полу развалившегося барака, построенного в первые годы советской власти на месте знаменитой, когда-то взорванной эсерами дачи Столыпина на Аптекарском острове, прямо на берегу Большой Невки.

Причиной такого неравноценного обмена послужила одна тысяча полновесных советских рублей, данная Юре в виде доплаты. Получив их, он тут же ушел в жутчайшую гульбу по московским кабакам, особенно полюбив "Славянский базар", где его в тот период все официанты звали по имени. В ноябре, когда мы с Викой въехали в нашу Вешняковскую квартиру, Юра тоже стал весьма часто туда наведываться, к ужасу моей супруги, а особенно тещи. К счастью, я там все же больше находился один, поскольку жена с дочкой первое время предпочитали жить у её родителей в Черемушках, благо там имелся телефон, так что мы с

Хохлом могли расслабиться.

Он приходил всегда с литром водки. А я перед ним выкобенивался.

Ставил на стол привезенные из Алжира красивые итальянские рюмки, сервизы, французские вилки, ножи, салфетки. Литератор Хохлов злобно смотрел из-под очков на сие иностранное великолепие и брюзжал: Ну, на хрена всё это? На хрена!? Ведь на газетке-то как удобней, как удобней! Поел, попил, газетку свернул, выкинул, и посуду мыть не надо!

Короче, ко дню переезда в Питер, он уже был вынужден просить у меня в долг десятку на билет, и ту чуть было не пропил, намереваясь доехать до нового места жительства зайцем на пригородных электричках, ибо из всего нажитого багажа имел один единственный рюкзак с книгами.

Потом, годы спустя, Юра женился второй раз, приведя в свой барак очаровательную украинку Наташу, журналистку по профессии и трудягу по призванию. Профессия, а особенно призвание жены Юру чрезвычайно устроили, и он зажил с ней в счастливой гармонии, посвятив себя исключительно высокой литературе, а Натали предоставил низкую прозу добывания хлеба насущного. Впрочем, прежде чем уйти целиком в творчество, Юра успел свозить супругу в Мозамбик, где пробыли они все положенные по контракту два года. Уезжали Хохловы в Африку зимой

77-го, что я хорошо запомнил, ибо на своем же собственном Жигуле отвозил их тогда в Аэропорт Шереметьево.

Потом и сам в Анголу укатил, так что мы с ним довольно долго не виделись. Когда же я пришел к Хохлу в июне 81-го года, то вся мебель в их барачной комнате была уставлена роскошными африканскими статуэтками, стены завешаны масками, а сервант забит точно такой же цветной франко-итальянской посудой, на которую он когда-то столь бычился, бубня о моем "обуржуазивании". Увидев, что я изучаю выставленные сервизы, Юра тут же, чтобы отвлечь внимание от собственного буржуазного перерождения, предложил мне пойти с ним в

"яхт клуб", посмотреть на его новоприобретенный катер.

Я, еще по Алжиру помнил Яхт-клуб, как множество роскошных катеров, пришвартованных в живописной бухте, с красивым белым зданием на берегу, с великолепной террасой и баром на ней, всегда полном элегантных мужчин в блейзерах с якорями и красивых женщин, попивающих Мартини сэкко. Посему на предложение Юры с радостью согласился, рассчитывая увидеть нечто подобное. Мы прошли сотню метров по набережной Большой Невки до Карповки, и я узрел под боком у желтого здания Гренадерских казарм длинное, огороженное ржавым забором грязное, неухоженное пространство, где среди деревьев, кустов и груд мусора виднелись самые разнообразные водоплавающие средства. Большая часть из них торчала на берегу, а меньшая плескалась в воде.

Живописными во всей этой картине выглядели только возлежащие на чахлой траве веселые компании "яхтсменов" исключительно мужского пола. Перед каждой на земле была расстелена газетка, а на оной у всех почему-то находились совершенно одинаковые бутыли портвейна

"Агдам" и плавленые сырки "Дружба". Пока мы шли к Юриной стоянке, народ весело его приветствовал и предлагал присоединиться, а тот объяснял, что к нему приехал друг из Москвы специально, чтобы на катер посмотреть. Все сразу проникались важностью происходящего и не настаивали.

Юра подвел меня к покоящемуся на ржавых опорах внушительному, но полу разобранному корпусу с косой рубкой, и гордо заявил: "Вот мой катер. Готовлю к спуску". Тот имел действительно довольно элегантный силуэт, но сделан был жутчайше кустарно, прямо чувствовалось, что клепали и сваривали его не какие-нибудь там Франц с Гансом, а наши родные Колян, да Митяй.

– Юра, спрашиваю, – а чё так поздно готовишь-то? Ведь уже июль месяц на носу, я через пару недель в Москву уезжаю. Когда же ты меня катать-то на нем будешь?

Хохлов чешет в затылке и грустно сообщает, что фронт работ на катере – немереный, и раньше конца августа он просто не управится.

Я говорю: Так ведь в сентябре его снова консервировать. На что тот философски отвечает: А хули делать!?

Впоследствии оказалось, что все восьмидесятые годы, когда Хохловы жили на Аптекарском острове, Юра каждое лето ежедневно уходил работать на катер, где действительно что-то развинчивал, свинчивал и пил при этом с "яхт-клубовцами" их фирменный напиток портвейн

"Агдам". Тем не менее, к концу августа – началу сентября катер всегда оказывался полностью расконсервированным, так что они вдвоем с Боцманом Кузьминым торжественно спускали его на воду и шли по

Карповке до винного магазина на углу с Кировским. При этом, по словам Боцмана, у Юриного катера постоянно был нарушен "шаг винта" таким образом, что мощный мотор от гэдээровского грузовика IFA толкал воду не назад, как полагается, а по сторонам.

– Идем мы с Юрой на его катере по Карповке, – смачно рассказывал

Кузьмин, – а тот еле ползет. Зато такую волну гонит, что и танкеру не снилось. Аж, Карповка из берегов выплескивается.

Итак, сходив несколько раз по Карповке до винного магазина, катер снова поднимался на берег и консервировался до следующей весны, а

Юра принимался за главное дело своей жизни – литературное творчество. Книг он действительно написал довольно много. Как-то в январе 98-го перед старым новым годом возвращался я в Монреаль через

Питер и Хельсинки и со всем своим багажом заявился к нему уже на новую, прекрасную квартиру в Почтамтской улице, полученную супругой

Наташей за заслуги перед Питерским телевидением. Вылез из такси прямо напротив двери парадной, поставил на асфальт две огромнейшие, неподъемные сумки с накупленными в Москве книгами и стал возиться с хитроумным кодовым замком, пытаясь набрать сообщенный мне Юрой набор цифр. Тут подходит мужик, впоследствии оказавшийся Юриным соседом, собутыльником, да еще новым русским, пробившимся в сие звание из работяг Ижорского завода. Подходит и спрашивает подозрительно, что это, мол, с их замком делаю и куда путь держу. Я и отвечаю, что к

Хохлову в квартиру семь.

– К писателю? – засуетился мужик, – Это ваши сумки? Дак я вам их поднять помогу, а то у нас лифт не работает.

Одну сумку схватил сам, а вторую мы с ним вместе за ручки взяли и поперли наверх. Идем, отдуваемся, а сосед интересуется:

– А что это там у вас такое тяжелое?

– Книги, – отвечаю.

– Хохлова? – уважительно спрашивает новорусский сосед.

Естественно, я ему промычал утвердительным тоном "У-г-гу!" Мол, а как же могло быть иначе?! Мол, рази можно к писателю, да с чужимикнигами?! Когда же я вошел в квартиру Хохловых, то узрел там елку, всю как игрушками обвешанную Юриными книгами и публикациями в толстых журналах. Мы с ним хорошо посидели, выпили от души и он торжественно повел меня к елке. Снял одну из книжек, раскрыл и говорит: