Тайна стонущей пещеры - Африкан Шебалов

ПЕРЕПЛЕТЧИК

Высокая лесистая гора защищает село Заветное от холодных северных ветров. У самой подошвы ее белеют два ряда одинаковых, как близнецы, домиков переселенцев. Ниже прячется в зелени садов старая деревня. А еше ниже и до самого города на берегу моря четкими рядами тянутся виноградники колхоза. С одной стороны села - глубокое ущелье, по дну которого весело бежит маленькая, но быстрая речушка, с другой - начинается густой лес. Было часов десять утра, когда Матвеев вышел на опушку леса и в полкилометре от нее увидел село. Неподалеку на проселочной дороге стояла старенькая, видавшая виды полуторка. Матвеев огляделся по сторонам и пошел в заросли терна, окаймлявшие дорогу. С трудом продравшись сквозь колючие перепутавшиеся ветки, он остановился на маленькой полянке и снял с плеч тяжелую ношу. Сел, неторопливо смахнул с лица рукавом пот и развязал мешок; вынул из него затасканный клеенчатый портфель. Мешок завязал и спрятал под куст, тщательно прикрыв его сверху ветками. Спустя несколько минут Матвеев остановился перед полуторкой, под которой лежал вверх лицом шофер. - Что, браток, засел? - участливо спросил Матвеев. Из-под машины выбрался паренек лег шестнадцати, с рыжей копной волос на голове и с конопатым, измазанным автолом лицом. - Кардан шалит, - сказал паренек и вопросительно оглядел незнакомца. - Фаэтон у тебя - что надо! - кивнул, смеясь, Матвеев на ободранную, всю в заплатах машину. - Закуривай! - протянул он пачку папирос. - Это можно, - солидно проговорил шофер и грязными пальцами, осторожно, как стеклянную, взял папиросу. Он неумело прикурил и с первой же затяжкой до слез закашлялся. - И давно ездишь на ней? - похлопал Матвеев по облезлому капоту машины. - Два месяца как за рулем. Ее хотели в утиль списать, да я под свою ответственность взял, - сказал паренек подчеркнуто серьезно и с достоинством, которое совсем не вязалось с полудетским выражением его лица. - Председательша наша так и сказала: "Ладно уж: доламывай, Георгий Иванович!" - это, значит, я, Жорка. "Ты, говорит, спец по этой части". А я еще на ней пользу колхозу приношу. Правда, далеко от села нас не пускают, - любовно погладил Жорка выщербленный борт машины, - больше по внутреннему маршруту ходим: конюшня, огород, коровник. Матвеев только понимающе кивал, потом прищурил глаз: - А что? Ее еще на ноги можно бы поставить. Наверное, председатель денег жалеет. - Да не председатель, а бухгалтер Рязанов. У-у-у, какая жила. Первый зажимщик финансов, - оживился Жорка. - На гайку и копейки не выпросишь. Подумайте только! Человек как человек: песни поет красиво, пляшет засмотришься, а стоит о кредите заикнуться - сразу задний ход дает! Матвеев разочарованно свистнул: - А я думал подработать у вас: журналы переплести, бухгалтерские документы... Переплетчик я. Выходит, не стоит и связываться? - Да чего, попробуйте, - неуверенно протянул Жорка. Он поднял с земли заводную ручку: - Садитесь, подвезу! С минуту Жорка усиленно крутил ручку. Машина вздрагивала, скрипела, но не заводилась. - Я, пожалуй, пешком пойду, - улыбнулся Матвеев. - Ладно. Я догоню вас, - смущенно ответил Жорка и еще энергичнее закрутил ручку. Полуторка, наконец, чихнула и скрылась в клубах дыма. Матвеев оглянулся и увидел, что Жорка на четвереньках снова забирается под машину. В комнате правления колхоза за столами сидели Двое: у окна молодая белокурая женщина с темным родимым пятном на щеке что-то писала; в углу, под табличкой "счетовод" - тщедушный мужчина в старомодном пенсне на крупном лиловом носу ловко щелкал костяшками больших канцелярских счетов. Не поднимая от стола своей большой лысой головы, оц испытующе скосил глаза на вошедшего Матвеева. - Вам переплетчик нужен? - подошел к столу счетовода Матвеев и без приглашения сел на стул. - Я из города пришел. - Из какой артели? - не меняя позы, спросил счетовод. - "Картонажник". - Как будем рассчитываться - перечислением или наличными? - Лучше наличными. Работы много? - Порядком, дня на три. - Когда приступать? - Пожалуй, завтра. Надо еще кое-что подготовить... За спиной Матвеева открылась дверь с табличкой "председатель". В комнату вошла пожилая женщина. На кофте у нее были орден Боевого Красного Знамени и медаль партизана. - Аполлон Никитич, сводка готова? - басовито спросила она. - Готова, - подал счетовод исписанный листок. - Вот, тут переплетчика дня на два-три берем. Куда бы его на квартиру определить? Председатель бросила взгляд на широкую спину Матвеева, который даже не повернулся к ней лицом. - Да возьми к себе, Аполлон Никитич. У вас место есть. Или поговори с бухгалтером. Ему, холостяку, все веселее будет. В коридоре затопали чьи-то быстрые мелкие шажки, дверь шумно распахнулась, и в комнату вбежала раскрасневшаяся, взволнованная Зинка. Как и накануне, при встрече с пионерами-туристами, светлые косички ее задорно торчали во все стороны. - Где Леонид Захарович? - звонко и смело спросила она, увидев пустой стол бухгалтера. - Зачем он тебе понадобился? - улыбнулась Елизавета Петровна. - Нужен по очень-очень важному делу. Елизавета Петровна вопросительно посмотрела на счетовода. - В магазин побежал за папиросами. Сказал, что скоро будет, - ответил тот. Зинка выскочила на улицу. Елизавета Петровна, усмехаясь, покачала ей вслед головой и скрылась в своем кабинете. Женщина с родинкой на щеке кончила писать, осторожно положила ручку на стеклянную чернильницу и подошла к счетоводу. - У Елизаветы Петровны в кабинете никого нет? - спросила она. - Я не дежурный, не знаю, - бросил тот, даже не взглянув на нее. Женщина подняла брови, виновато посмотрела на Матвеева, как бы извиняясь перед посторонним человеком за нетактичность счетовода, и вошла в кабинет председателя. Матвеев встал: - Может быть, покажете квартирку?

В магазине был только один покупатель - бухгалтер Рязанов, красивый, атлетического сложения, светловолосый молодой человек, одетый хорошо и со вкусом. Хорошенькая продавщица Леночка Локтева не сводила с него глаз. Рязанов, склонив голову, пробежал пальцами по клавишам аккордеона и приятным баритоном пропел: Моя любовь не струйка дыма, Что тает вдруг в сиянье дня, Но вы прошли с улыбьой мимо И не заметили меня... - Вы все про любовь, Леонид Захарович... Заслушаешься вас, - томно улыбнулась круглолицая Леночка. - Вам, Леночка, я петь готов и денно и нощно, - с шутливой галантностью поклонился ей бухгалтер. - Эту штуковину оставьте за мной, - положил он на прилавок аккордеон, - чудесный инструмент. Так и быть - покупаю! - Сыграйте еще что-нибудь, Леонид Захарович, - попросила Леночка. - Вечером я вам с удовольствием сыграю, а сейчас дел - под завязку. Тороплюсь! - и Рязанов пошел к выходу. На пороге его чуть не сбила с ног влетевшая в магазин Зинка. - Вот он! - выпалила она и обернулась на улицу: - Митька, сюда! К дверям подошел как-то боком, придерживая живот руками, мальчишка лет двенадцати. - Леонид Захарович, - затараторила Зинка в лицо ошеломленному бухгалтеру, - дирижер, Сеня завклубом, в городе, Колька-барабанщик в пионерский лагерь уехал, а у Митьки, нашего трубача, чирей на животе выскочил - надуваться не может. Вот! - показала она на мальчика, который виновато и умоляюще смотрел на бухгалтера. - Постой, постой, - перебил девочку Рязанов. - Причем тут Колька-барабанщик и его чирей? Ничего не понимаю. - Как при чем? К нам из города туристы в гости идут. Школьный оркестр встречать должен, а мы не можем... На барабан замену нашли: дед Пахом согласился. Дирижировать я сама буду. А чирей не у Кольки, а у Митьки. И теперь на трубе - некому. Только вы умеете... Попробуйте, пожалуйста, за Митьку. Рязанов расхохотался. - Правда, я не такой виртуоз, как Митька, но попробую. Тем более, что дед Пахом согласился. Пошли! Где ваш оркестр? Зинка просияла: - Нет, не сейчас! Это потом. Мы вам тогда скажем. Они еще там, в горах идут. В обед, наверное, только доберутся.

НИКОЛАЙ АРСЕНТЬЕВИЧ ШАРЫЙ

Около часа отряд двигался по южному, сильно изрезанному склону горы. Приходилось то спускаться в ложбину, то взбираться на очередной скат. А сколько еще впереди таких горбов? Немилосердно палило солнце. Разомлевший Коркин с трудом передвигал ноги, Пот щипал спину. Рюкзак, кажется, потяжелел вдвое. Сказывался второй день пути: все тело ныло от усталости. - Вася, у тебя болят ноги? - спросила Галя. - Очень болят! - И у меня тоже. А вот Оля говорит, - нисколько. - Хвастает. - Нет, правда. Она ведь, живет на четвертом этаже, в день двадцать раз туда-сюда сбегает. Вот ноги и оттренировались. Счастливая! - Галя устало поправила за спиной рюкзак. - А мы, как кроты, на первых этажах ютимся. Коркина и Галю нагнал Сбитнев. Он молча потянул с плеч девочки лямки рюкзака. Галя испуганно обернулась. Она подумала, что это - грубая шутка, но, встретившись глазами с дружелюбным взглядом Сбитнева, послушно позволила снять с себя ношу, только прошептала: - Зачем, Витя? - Ладно тебе... Ты же устала? - пробормотал Сбитнев и, забросив ее мешок себе на спину, прибавил шаг. Девочка поспешила за ним. Галю все ребята в школе считали робкой и тихой. Но она была о себе другого мнения. В душе она чувствовала себя сильным и смелым человеком. Она и делать все могла бы не хуже, а может быть, лучше других. Но только ей всегда не везло: вечно ее кто-нибудь опережал. Взять хотя бы последний сбор отряда, где разговор шел о честности. Только она обдумала свое выступление, совсем чуть-чуть осталось додумать, как поднялся Коркин и сказал почти все ее мысли. А дальше то один, то другой по кусочкам растащили остальное. Уже потом, после собрания, когда Галя все додумала до конца, она убедилась, что напрасно не выступила. Ведь никто из ребят не сказал, например, что пионер должен быть честным не только перед другими, но и перед самим собой. А этот недостаток есть У многих ребят. Галя и за собой нашла много нечестных поступков. Вот хотя бы в прошлую субботу: она дала себе слово, не дожидаясь, пока придет с работы мама, убрать всю квартиру. А потом заигралась на улице и, когда прибежала домой, мама уже кончала мыть полы. Значит, Галя сама себя обманула, поступила нечестно. И Галя решила стать честной во всем. А для этого нужно только следить за собой. Ведь заставила же она себя лучше учиться? Еще в начале второй четверти в отряде был пионерский сбор на тему: "Воспитание силы воли". Тогда-то Галя и решила испытать свою волю: дала себе слово стать отличницей. Очень трудно было, но Галя добилась своего. Теперь она уже почти догнала Женю Терехову. Осталось исправить две четверки, и она тоже станет отличницей. Вот что значит сильная воля! А ведь раньше у нее и тройки были. Галя любила мечтать. В мечтах она делала выдающиеся открытия, совершала самые героические подвиги, какие по плечу только волевым и сильным людям. Галя уважала сильных людей. Вот хотя бы Витя Сбитнев. И воля у него есть, и по силе с ним не сравнишь никого в классе. Потом, раз он что пообещал сделает, а не обманет, как некоторые другие. И руки особенно не распускает. А если кому и надает тумаков, то за дело. И товарища в беде не оставит. Коркина он ведь спас... Галя долго думала: смогла бы она это сделать? И чем дальше, тем больше убеждалась, что сделала бы, если бы только Витя не бросился первый в воду и если бы она была такой же сильной, как он. Ей очень хотелось дружить со Сбитневым, но он с девочками вообще не водился. Она покосилась на шагающего молча Витю. Правда, она сегодня сильно обиделась на него за то, что он нагрубил ей у водопада. Но теперь Галя уже простила ему: хороший он товарищ, увидел, что она устала, - и помог. Галя еще раз взглянула на Сбитнева и решила, что, конечно, и она смогла бы помочь кому-нибудь нести рюкзак, если бы только не так устала. Они обогнали Шумейкина. Увидев за спиной Сбитнева два рюкзака, Олег лукаво прищурился на Галю. Потом оглянулся и чему-то заулыбался. Вдруг он споткнулся и захромал. - Что с тобой? - нагнал его Коркин. - Ногу подвернул, - скривился Шумейкин. Коркин сочувственно посмотрел на него, вздохнул и подставил плечо: - Вешай свой мешок. Олег охотно отдал рюкзак и несколько шагов шел, прихрамывая. - Ну, как, легче? - обернулся к нему Коркин. - Болит, Вася, - поморщился Шумейкин и отстал. За спиной Коркина он скорчил насмешливую гримасу и беззвучно засмеялся. Это заметила Галя: - Витя, смотри-ка, что Олег придумал! Сбитнев обернулся, глянул на Коркина, на Шумейкина и остановился: - Разве Ваську трудно провести? Вот простофиля! Шумейкин, видя, что на него обратили внимание, опять захромал. - Брось мешок! - скомандовал Сбитнев, когда Вася поровнялся с ним. - Кого-чего?.. Зачем? - непонимающе заморгал Коркин. - Брось, тебе говорят! - Сбитнев сорвал с плеча Коркина рюкзак и швырнул его на землю. - Разжалобился!.. А тебе за такие штучки!.. - замахнулся он на Шумейкина. - Что там еще такое, Сбитнев? - строго спросила Вера Алексеевна, подходя к ребятам. - Да ничего! - буркнул Витя и заторопился вперед. Шумейкин подхватил свой рюкзак и побежал за ним. - О, уже не хромает! - удивился Коркин. Вера Алексеевна посмотрела вслед Шумейкину, нахмурилась и покачала головой... - А почему командир не впереди? - раздался вдруг веселый мужской голос. Здравствуйте! Из зарослей орешника вышел рослый человек, лет двадцати шести, одетый в серый костюм. У него было приятное, открытое лицо с твердым взглядом карих глаз. - Капитан Шарый?! - удивленно и обрадованно проговорила Вера Алексеевна, с недоумением оглядывая одежду молодого человека. - Как вы сюда попали? И в таком наряде... Давно увлекаетесь туризмом? - Со вчерашнего дня. Спешу за вами, как и договорились, - он облегченно вздохнул. - Думал, что уже не догоню. Я шел нижней тропкой. Хорошо, что голоса ребят услышал. Рядом с учительницей он зашагал вслед за отрядом. - Спешите за мной?.. - вопросительно взглянула на Шарого Вера Алексеевна и смущенно покраснела. - Как договорились?.. Я, кажется, дорогой Николай Арсентьевич, вам ничего не обещала... Вы что, в отпуске? - Нет, зачем? Вам же вчера звонили с турбазы? - Так это о вас? Постойте, постойте... - встрепенулась учительница. - Вот хорошо, что я вас встретила. Понимаете, он тоже сказал, что с турбазы... - Вы о ком? - О геологе Матвееве. Странный человек... - И Вера Алексеевна рассказала Шарому о вчерашнем попутчике, дословно передала и то, что ей говорил Сбитнев. - Да, действительно - странный... - протянул Шарый. Лицо его сразу помрачнело. - Вот что, Вера Алексеевна, знайте: я иду в Заветное от турбазы, - сказал он после минутного молчания, - больше вам обо мне ничего не известно.