Игры с хищником - Сергей Алексеев

– Где я? Что со мной?

– В Сычином Гнезде, в кадке паришься, – пробурчал он.

Секретарша окончательно проснулась, услышав его голос, расслабилась.

– Сыч... Мне так хорошо стало.

– Пора вылезать, комсомольцы хватятся. А тебе еще идти далеко...

– Никуда не пойду...

– Как это?

– Я будто в столицу уехала, лечиться по вызову ЦК.

– А попала к шарлатану.

Она ни на мгновение не задумалась.

– Ты и есть шарлатан и распутник. Ведь так не может быть: в бочке поспала с тобой и хорошо стало. Ладно бы с молодым человеком, а то со стариком.

– Ефросинья с Александрой сначала тоже так говорили. Потом изменили мнение...

– С молодыми девками это бывает. Их совратить-то большой прыти не надо. Ты вот меня попробуй соврати!

– И даже не подумаю! Сдалась ты мне...

– Ничего у тебя не получится. Я комсомолка стойкая и потому секретарь!

– Замужем-то была?

– Была, – говорит она. – Пять раз. Это если не считать, что сначала в коммуне «Красный суконщик» жила, где мужья общие.

– Зовут-то тебя как? По-настоящему?

– Виктория Маркс.

– Это я слыхал. А мамка как звала?

– Тебе-то что? Я Виктория.

– Ладно, – согласился Сыч. – Должно быть, детей у тебя много, коль столько раз замуж ходила?

– Раз зачала да скинула... На тебя вот надеюсь.

– Это ты зря, – обреченно сказал он. – Мы договаривались на лечение.

– А ты вылечи! От кого забеременеть, я найду.

И стал ее выхаживать Сыч. Месяц в кадке с ней просидел, другой, а улучшения нет. С девицами легче было, поскольку они хоть и остудились, взялись ледком, но еще корка не толстая и под ней что-то живое булькает. Погреешь, поласкаешь, бородой пощекочешь, а из нее уж и восторг прыщет, на возраст не смотрят, ибо пелена встает перед глазами, туманится голова. И если дитя родит да женскую свою силу почует, то, считай, лет на полста вперед огня хватит. Эта же секретарша не только проморожена насквозь, но еще от холода иссохлась, ибо нутро вымерзло до пустоты, как осенняя лужа. А поглядеть снаружи да послушать – молодая еще, приятная и умная; не подумаешь, что от женской ее природы ничего не осталось. Про таких говорят – конь с яйцами. Но раз слово дал, надо пользовать, может, где-то и осталась капля, так если ее немного разбавить своим огнем, глядишь, и оживет.

Других способов лечения Сыч не знал, да и этот сам случайно придумал, когда жена венчанная сильно простудилась и умирать собралась от воспаления легких. Думал, только от этого помогает, а оказалось, все болезни лечить можно.

Виктория Маркс и к сыновьям относилась, как к своим комсомольцам – все построить хотела и чтоб маршировали в ногу. Но дети, они на то и дети, чтоб сердца у взрослых отнимать и играть с ними как захотят. Мало-помалу она к ним привязалась и уже не брезговала сопли вытирать, штанишки постирать, когда у младшего неожиданность случится. Ну и грамоте стала учить – Никите-то уже на следующую зиму в школу надо.

Однажды говорит Сычу, мол, сходи в Ельню и раздобудь сказки, а то детям читать нечего, кроме листовок и старых газет, что шли на самокрутки. Сыч прибежал ночью к жене венчанной, забрал у внука Сережи все книжки, что были, дескать, вы еще купите, а мне взять негде, и снова на мельницу.

Начала секретарша детям сказки читать, каждый день по одной перед сном, чтобы на дольше хватило. И всего-то одну книжку прочитала до конца, но узрел Сыч – душа ее отмокать стала. Раньше посадишь в кадку, а она или спит, или про коммунарские обычаи вспоминает, как их, семнадцатилетних девчонок, отучали от буржуазного чувства стыда. Где сейчас фабричное общежитие, там и был этот «Красный суконщик». Так вот девушки перед сном должны были ходить по коридору обнаженными и выбирать пару да себя показывать, чтоб коммунары-парни на них смотрели и тоже выбирали. И так целый год, до совершеннолетия, после которого разрешалось брать себе мужа или жену. А всех рожденных детей воспитывали сообща. Коридор же не отапливался, и коммунарки нещадно мерзли – видно, тогда будущая секретарша и выхолодилась напрочь.

Тут же, после детских сказок, она больше ни разу не заикнулась о прошлом и как-то невзрачно, осторожно стала мечтать, гадать, что же дальше-то с ней будет – точно так же, как дети малые: ведь они все время говорят о будущем и к нему тянутся.

Это значит, на поправку дело пошло.

Как-то раз Сыч всю ночь рыбу на реке лучил, кадки с отваром не приготовил, а когда на рассвете пришел, застал ее печальной, чего раньше не замечалось. Оказалось, всю ночь не спала, бегала от окна к окну, Сыча ждала, и в какой-то миг мысль пришла: что ей делать, если он не вернется? Мало ли, в реке утонет, лихие люди встретят или милиция арестует, поймав на колхозном поле...

А Сыч знал: если человек уже умеет печалиться, значит, ожил – ведь она раньше только улыбалась. И разговор завел, дескать, я свое слово сдержал, поправил не только тело, но и душу, пора тебе в комсомол возвращаться, поди, уж потеряли.

– Оставь еще на месяц, – попросила она. – Мешать тебе не буду, с ребятишками повожусь. А ты можешь другую девку приводить и выхаживать.

– Оставайся, – позволил он, ибо свое замыслил. – Мне как раз ехать надобно далеко. Дети под присмотром будут.

Она сразу-то не спросила куда, словно ее и не касалось, но когда Сыч стал готовиться в дорогу, бороду сбрил и волосы подстриг, чтоб с поезда не сняли по подозрению, секретарша увидела его и ахнула:

– Сыч!.. Тебя и не узнать. А ты еще молодой да красивый!

Это у нее пелена возникла перед глазами, как у девок в первое время.

– Под бородой люди не стареют, – отмахнулся он и стал наказы давать по хозяйству.

Виктория Маркс головой кивает, а сама про свое думает.

– Кур-то каждый день щупай, – наказывает он. – Которым нестись, на двор не выпускай. Яички потом Никиту пошли собирать...

– Куда ты едешь, Сыч? – вдруг спрашивает.

– Надо мне в город Архангельск.

– И надолго ли?

– Думаю, за месяц как раз обернусь.

Она виду не подает, но голос-то ревнивый сделался.

– Уж не за Александрой ли собрался?

– За ней, а тебе-то что?

– Ничего, поезжай.

Сыч пошел в Ельню, там сел на поезд – безбородого не признают – и спокойно в Архангельск поехал. Всю дорогу Александру вспоминал, как лечил ее да как они жили потом, и так себя распалил, что терпежу нет, хоть впереди поезда беги.

Прибыл в Архангельск, а там уж зима лютая, пошел искать дом, где Александра жила. Адреса не знал, но она когда по дому тосковала, то подробно его описывала – какой с виду, как стоит, куда окна выходят и куда из них смотреть можно. Сыч вообразил себе, как это выглядит, побродил по городу и скоро нашел подходящий дом. Справился у дворника, и точно, прежде здесь баре жили, а теперь их уплотнили и ныне они в полуподвальном этаже проживают. Заходит туда Сыч, но Александры не застал, только мать ее сидит и глядит в окошко, а за стеклом одни ноги человеческие мелькают – улица там центральная.

– Кто вы будете? – спрашивает.

– Сыч я, – признался он и понял, что дочка ничего не рассказала матери про свою жизнь в Ельне, а то бы сразу поняла, кто приехал.

– На что вам Александра?

– Да вот хотел повидать да про нашего сына рассказать, какой стал.

– Про какого сына? – Мать-то чуть не обмерла.

– Про того, что от меня прижила, да мне и на воспитание оставила. Александр ему имя.

Мать на колени перед ним, дескать, подозревала я это, ибо она по первости, как домой возвратилась, все какого-то Сашеньку звала во сне. Но ты не губи ее и себя, да и меня тоже. Александра за большого человека замуж вышла, за начальника НКВД, и сама стала начальником в комсомоле. Узнает муж – всем горе будет великое.

– Дети-то у них есть? – спрашивает Сыч.

– Какие уж там дети!.. – загоревала мать. – Муж у нее человек пожилой, старше меня...

– Она же за барина хотела пойти! – возмутился он. – Неужели обманула, чтоб отпустил?

– Так ведь начальник НКВД нынче барин. Старым неровня...

Попрощался Сыч и пошел. Хотел сразу на вокзал, но любовь никак не отпускает, тянет и все. Разыскал он комсомольскую контору, встал напротив и стоит: вдруг да появится Александра? Хоть издалека поглядеть...

И вот подкатывает машина к подъезду, и выходит из нее молодая женщина – ну точь-в-точь как прежде комсомольская секретарша Виктория Маркс, что теперь на мельнице сидела: кожанка скрипит, галифе и сапоги хромовые. Только плети не хватает. По телосложению и признал да по тому, как высоко голову держит.

Сыч всхлопал было крыльями, да унял себя: коли здесь заметут, до дому уж никогда не доберешься, а там ребятишки... И загадал: если сама почует, что Сыч здесь, и сама же к нему подойдет, то возьмет ее и умчит опять на мельницу, невзирая на ее барина.

Александра вроде бы и в самом деле что-то почувствовала, приставила ножку в сапожке, по сторонам посмотрела, словно искала кого, но мороз был сильный, так озябла в кожаночке и легким, таким знакомым шажком побежала к крыльцу.