Она доведена до отчаяния - Уолли Лэмб

– Не забывай, что рядом стоит ученица церковно-приходской школы, и я не считаю, что нижнее белье священников подобает обсуждать в присутствии юных леди.

Мать вздохнула. Сизый дым струился из ее ноздрей.

– Два шестьдесят два, Пирс-стрит, – пробормотала она. – Дом репрессий.

Бабушка схватила кухонное полотенце и замахала на мамин дым.

– Ненавижу этот отвратительный запах! Дешевка! Весь дом пропах дешевкой!

– Кстати, о громогласных осуждениях: если женщина курит, это не означает, что она…

– Я гляжу, ты уже и сквернословишь, мисс Выскочка!

– Мама, «громогласные осуждения» – это не ругательство, спроси у отца Дуптульски.

– В мое время женщины знали свое место!

Мама вытаращила глаза на потолок – или на Бога – и обратилась ко мне:

– Женщине дозволяется быть одним из двух, Долорес: Бетти Крокер[7] или шлюхой. И знай свое место, даже если это тебя убивает.

– Что делает тебя таким авторитетом в этой области, хотелось бы мне знать? – раскипятилась бабка.

– Мама, я что, по-твоему, семь месяцев в Диснейленде провела?

Мы с бабушкой отвели глаза.

– Возьмите бедную Мэрилин Монро, например, – продолжала мама.

У бабушки гневно расширились глаза:

– Сама ее бери! Мне она не нужна, ни например, ни иначе.

Смерть Мэрилин Монро, которую наконец настигла ее порочность, была любимой темой моей бабки. По ее мнению, место Мэрилин в той же мусорной корзине, что и Роберте, живущей напротив.

– Но, мама, разве ты не понимаешь, что бедняжку загнали в угол? В силки всеобщих ожиданий? В душе она оставалась испуганной маленькой девочкой. В больнице я прочитала о ней книгу.

Бабка так сжала губы, что они побелели. Она медленно поднялась, подошла к пластмассовому подносу со своими лекарствами, взяла таблетку от давления и заговорила, обращаясь к плите:

– И это она говорит о секс-бомбе, из-за которой три фильма были запрещены Легионом приличия. И это она говорит о женщине, у которой не хватило скромности даже покончить с собой, накинув хотя бы халат!

Несколько дней мама с бабкой не разговаривали. Бабушка в основном сидела, нахмурившись перед сериалами и вестернами, или ходила за моей матерью со спреем «Глейд». Однажды, когда по телевизору шла реклама сигарет «Салем», бабка высунула экрану язык и издала неприличный звук. Когда она хотела что-то сказать моей матери, передатчиком становилась я:

– Долорес, скажи этой дымовой трубе, что у моей кузины Флоренс опять проблемы с желчным пузырем.

Или:

– Долорес, сообщи лучшей подружке Мэрилин Монро, что врач сказал – у меня давление зашкаливает.

Ни с одной из вакансий, на которую мать писала заявления, ей не перезвонили. Каждый вечер после ужина она надевала бушлат, наматывала на шею полосатое кашне, надевала наушники и прикрепляла шагомер к резиновому сапогу.

– Хочешь со мной пройтись? – спрашивала она. Я не хотела. Я была молчаливым детективом, подмечавшим каждый признак маминой странности. Например, она заваривала чай с двумя пакетиками, а не с одним, или говорила «Годится», когда ты даже ничего не спрашивала. Она уходила на час и возвращалась с красным лицом и мокрым от холода носом. Открывалась задняя дверь, и топот ее сапог в чулане всегда удивлял меня. Всякий раз, когда мать уходила, я внутренне готовилась узнать, что безработица или бабка ее доконали и она пешком пошла в больницу, чтобы снова стать сумасшедшей. Я не могла пойти с ней гулять. Не могла.

В середине школьного года прошел слух, что мои отец и мать умерли. Я не стала исправлять всеобщее заблуждение. Болезнь матери и подружка отца – это мое дело и больше ничье. В классе по успеваемости я была третьей, уступая только Лиэму Фиппсу и Кэти Махони (мисс Лилли ранжировала весь класс – каждого ученика – на доске с пометкой «Не стирать»). Однако когда она давала нам работу в командах, Розалия Писек, прыщавый Уолтер Кнапп и я всякий раз неизменно оказывались последними, кого называли капитаны команд. Такова цена личного пространства.

Однажды вечером мама постучала ко мне в комнату с пепельницей в руке.

– Занята? – спросила она.

– Учу вокабуляр. По пятницам мисс Лилли дает нам неожиданную самостоятельную.

– Годится, – сказала мать, рассматривая мой коллаж с доктором Килдером. – Когда-то это была моя комната.

– Бабушка говорила. – Я подумала открыть нижний ящик комода и спросить об Алане Лэдде, но не решилась. – Можешь спросить у меня слова, если хочешь.

Мать взяла у меня список и уставилась на него. У нее в глазах стояли слезы.

– Этот дом действует мне на нервы, – призналась она. – Твоя бабушка хочет как лучше, но…

– Ты не по порядку спрашивай, а вразбивку.

– Ладно, – сказала она. – Беспечный.

– Легкомысленный.

– Отъявленный.

– Мерзкий.

– Годится. Панацея.

– Лекарство от всех болезней.

Мать отложила тетрадь.

– Мы съедем отсюда, Долорес, как только я справлюсь по деньгам. Обещаю.

– Лекарство от всех болезней, – повторила я.

– От болезней, ага… Забавно, я провела там больше полугода, приводя себя в порядок, разбираясь, почему мой брак превратился в одно бесконечное извинение, и нашла истоки проблемы: когда он сел за руль треклятого «Кадиллака» старой Мэсикоттши. Дело в том…

– Ты слова спрашивать будешь?

– Извини. Парадокс?

– Парадокс?

– Парадокс.

– Пропустим, – сказала я. – Потом вернемся.

– Я же взрослая женщина, правильно? Я могу курить, если хочу, правильно?.. Я ненавидела каждую секунду, пока он работал на эту богатую тварь, но не осмеливалась высказывать недовольство. Знала свое место, ага… – Она вскочила и забегала по комнате, но остановилась и улыбнулась при виде своей картины с летающей ногой: – Понравилось?

– Неплохо, – ответила я. – Даже круто.

Мать провела кончиками пальцев по поверхности холста.

– Одну из моих работ повесили в столовой клиники. Натюрморт. Но эта мне показалась лучше. Моя любимая.

– А что такое репрессии? – спросила я.

– Что? – Мать вгляделась в мой список слов.

– Ты сказала, что это дом репрессий. Что такое репрессии?

Мать опустилась на кровать и улеглась на спину.

– Когда все держат в себе. Винят себя за все. Доктор Марки, с которым я работала, сказал, что моя проблема от воспитания в нездоровой среде. Оно вызвало у меня эмоциональный запор, поэтому мы с Тони… Это, кстати, слова врача.

– Бабушке не говори, – предостерегла я. – Она взбесится, как собака.

Мать погладила меня по щеке тыльной стороной руки. Прикосновение было прохладным.

– Знаешь, чего я боялась в клинике? Я боялась, что когда меня выпустят, ты уже изменишься. Но ты не изменилась. Ты все такая же.

В ее отсутствие я обезвредила сестер Писек и начала писать любовные стихи в моем запиравшемся на ключ дневнике. Если бабка расходилась не на шутку, я сбегала в тату-салон к Роберте выкурить сигаретку и изругать мою судьбу и жизнь. Мать не понимала, не видела, что я изменилась.

– Не допусти, чтобы это случилось с тобой, Долорес.

– Чего не допустить?

– Не позволяй гадить на себя другим людям. Никогда не становись личным унитазом для какого-нибудь мужика, как я… Все эти цветы, присылаемые ею после смерти нашего ребенка. Хватило же наглости… Чего-чего, а наглости у нее не отнять.

– Ты про кого говоришь?

– Про Мэсикоттшу. «Ты разве не напишешь ей письмо с благодарностью?» – спрашивал он. Я держалась из последних сил, отвоевывая каждый час, а он с этой… – Мать вышла из комнаты, высморкалась и вернулась. – Ладно, что было, то прошло. На чем мы остановились? Парадокс.

– Ситуация… Ситуация, которая… Ситуация, которая кажется противоречивой, но тем не менее является истинной. Как-то так.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Я решила рискнуть.

Я протянула руку и забрала у нее сигарету. Мать смотрела, как я глубоко затянулась и выдохнула дым ей за плечо.

– Знаешь, тут есть две девчонки, – начала я, – Розалия и Стася Писек…

В начале весны сестра Маргарет Фрэнсис прервала наш урок, чтобы объявить «граду и миру» о конфискации тетради отзывов. Такие злонамеренные и нехристианские проделки, сообщила нам сестра, строго запрещены в школе Сент-Энтони, и любая ученица, которую застанут с этой тетрадкой, горько пожалеет.

Несколько дней я наблюдала, как красная общая тетрадь на спирали ходит по рядам, стоит мисс Лилли повернуться к классу спиной. На переменах девчонки украдкой передавали друг другу тетрадь, следя, чтоб этого не увидела монахиня, присутствовавшая на игровой площадке. Я, вечный аутсайдер, не знала, что такое тетрадь отзывов, но подозревала, что это как-то связано с сексом или популярностью.

– Долорес, окажешь мне гигантскую услугу? – умоляла Кэти Махони сразу после уроков в пятницу. Ее щеки горели, и она впервые за год произнесла мое имя. По коридору к нам шла сестра Маргарет. – Пожалуйста! Как подруга!