По дороге в Рай… Константин Кинчев. Жизнь и творчество. Стихи. Документы. Публикации - Барановская Нина

Вроде я и не пожаловалась. Сунулась только с дурацким вопросом. И такие последствия. С тех пор я зареклась говорить о своих обидах даже самым косвенным образом.

Так что всепрощенцем, "непротивленцем злу насилием" Константина не назовешь при всей его терпимости ко многому, с чем (или с кем) а например, примириться до сих пор не могу.

И в тоже время…

В пресловутом Гурзуфе 18 августа местная шпана устраивает что-то вроде вендетты: идут по улицам и избивают иногородних, отдыхающих. То, что их родители, в основном, за счет этих отдыхающих и живут, их мало беспокоит. Пришли аборигены и в наш клуб, накануне нашего изгнания. Я испугалась ужасно. Ничего, кроме кровавой свалки, ожидать не приходилось.

Кинчев отошел с ними куда-то в сторонку. Через несколько минут местные спокойно ушли.

- Я их уболтал. А чего, нормальные ребята…

И при всем этом за собственное достоинство, "за другие своя", там, где словом не прошибешь (бывают ведь такие экземпляры человеческие), там, где он сталкивается с откровенной подлостью, в таких случаях рука его не дрогнет. Уж коли воспоминания снова привели меня в Гурзуф, надо сказать, чем же все-таки завершился крымский рок-десант.

После того как 24 (!) концерта в Симферополе закончились, три группы -"Алисе", "ДДТ" и "Телевизор" - были приглашены еще на шесть концертов в Ялту.

Ялта мне запомнилась особенно тем, что в моей комнате ползали, кажется, каракурты. Во всяком случае, так их назвал неутомимый биолог-любитель Петя Самойлов, басист "Алисы". В общем, это были размером со среднюю сливу серые с мохнатыми ногами пауки.

И во-вторых, мне запомнилась демонстрация, которую устроили зрители, когда управление культуры запретило эти концерты. Наверное, потому, что это была первая демонстрация, которую я видела. Толпа двинулась к Ялтинскому горкому партии. Там к ней присоединился оказавшийся поблизости Борзыкин, обладавший уже опытом революционной борьбы. Он взял у милиционера мегафон, организовал неорганизованную массу и вышедшему к народу секретарю горкома предъявил требования зрителей. Устным обещаниям разрешить концерты не поверил и потребовал письменных заверений. Секретарь горкома письменное обещание дал.

Концерты состоялись. Недавно я видела по питерской программе Борзыкина. Первый раз после развала "Телевизора". Он пел новую песню. По-английски. Я не сильна в английском, к сожалению, и поэтому не смогла понять, достаточно ли революционной была песня. Но, кажется недостаточно…

В Ялте "Алиса" выступала последней, и на те несколько дней, что предшествовали концертам, Кинчев, получив письмо от Сережи Рыженко с приглашением, уехал в Севастополь.

Он не вернулся накануне концертов.

Не вернулся и утром в день первого концерта.

Он появился буквально за считанные минуты до начала выступления. При этом сильно хромал. Оказалось, что автобус, на котором он ехал, уже в Ялте попал в аварию. Но Бог спас…

Месяц крымских гастролей - это месяц сильнейшего нервного и физического напряжения. Разборки с халявщиками из "Досуга", стычки с идеологами, рокерское буйство, улаживание конфликтов, вызовы в милицию…

Плюс к этому у меня в самом начале гастролей разыгрался жесточайший бронхит. Весь месяц я проходила с температурой, на подкашивающихся ногах и с изнуряющим кашлем.

Дня последнего концерта я ждала как пресветлого праздника. И день этот наступил.

Как я уже сказала, он - в придачу к предшествующему напрягу - ознаменовался еще и тем, что ялтинские выступления "Алисы" начались с эпизода автобусной аварии.

В общем, нервы мои были на таком пределе, что требовали немедленной разрядки. За считанные минуты до последнего концерта я в качестве разрядки испортила настроение Кинчеву.

Я тогда, конечно, еще многого не понимала. Его стремление все время быть несколько особняком, его исчезновения на несколько дней: то в Севастополь, то из Ялты в Гурзуф - я расценивала как противопоставление себя группе. Мне казалось, что он мало с кем из музыкантов считается. Да и всегдашнее его стремление всякого хотя бы попытаться понять, а главное, утешить вызывало у меня чувство протеста. Я-то полагала, что человеку надо всегда говорить правду о нем, какой бы жестокой она ни была. Как будто я знала эту правду!

Взвинченные нервы плюс недопонимание подвигли меня на разнос. Я выплескивала Косте достаточно обидные вещи. Что-то, может быть, было и справедливо, но большей частью, как теперь я понимаю, нет. А он слушал, изредка пытаясь слабо защищаться. Когда кто-нибудь входил, он говорил: "Слушайте, дайте нам поговорить с Ниной Александровной!"

Его позвали на сцену. А мне на беду встретился Юра Шевчук. Спросил, как здоровье. Видимо, вид мой настраивал на такие вопросы.

- Да ну к черту, - ответила я - Бронхит замучил.

- Слушай, я ведь тоже старый бронхитник. Все люди братья. А бронхитник бронхитнику тем более брат. Я тебя вылечу. - И тут он достал из глубокого кармана бутылку коньяка.

После этого в памяти начинается провал. В этом провале в сознании высвечивалось только то, что некто приводил меня в чувство, полоская мою голову в раковине в гримерке. "Прачечная, прополоскай меня…" Некто был, конечно же, сердобольный Кинчев.

На следующий день все слушали запись последнего концерта "Алисы". Даже несмотря на ее несовершенство, было очевидно, что состоялся один из лучших концертов группы. Какой был драйв! Какой напор! Какая энергия! С каким драматизмом пел Кинчев! Особенно "Стерха".

- Как жаль, что все это я проспала, ничего не видела и не слышала! - сказала я и тут увидела, что все на меня как-то странно смотрят.

Света Данилишина отвела, меня в сторонку и сказала:

- Ты что, спятила? Ты весь концерт просидела на краю сцены, я все боялась, что ты свалишься вниз, на голову публике! Неужели ты действительно ничего не помнишь?

Нет, отчего же. Я помнила: заботливый Юра Шевчук, брат-бронхитник…

В начале сентября мы вернулись в Питер. Константин поехал на Кавказ, где его ждала жена. После крымского "отдыха" всем хотелось отдохнуть.

Увиделись мы в Питере уже в октябре, на концерте. Кажется, в ДК им. Крупской. Я вошла в примерку поздороваться с ребятами. Я думала, что Костя после ялтинского разноса вряд ли мне обрадуется. Но он встретил меня самой приветливой улыбкой, очевидно, искренней. Он не держал зла.

Наступила осень 1987 года. Та самая, памятная на всю его жизнь осень.

***

Принято считать, что поэты - провидцы. Кто-то с этим спорит, кто-то нет. Материалисты до мозга костей обычно в качестве аргумента оперируют случайными совпадениями. Я далеко не материалист. И я верю, что художник всегда провидит многое, в том числе и предчувствует свою судьбу. И Костя Кинчев - не исключение.

Мы встретились осенью после нескольких гастролей. Кроме Крыма, "Аписа" успела побывать еще во Пскове и Владивостоке.

За то очень короткое время, что мы не виделись (чуть больше месяца), у него появилось множество новых песен. И меня поразило, что все они по образам своим, по темам - предчувствие беды.

А одна так и называлась - "Чую гибель".

Чую гибель!Больно вольно дышится.Чую гибель!Весело живём!Чую гибель!Кровушкой распишемся.Чую гибель!Хорошо поем!

Еще одна песня того времени - "Заутренняя". По-русски надо бы сказать - "Заутреня", но с другой стороны "заутреня" - ранняя служба в церкви. Оставим это на совести Кинчева. Он автор, ему и отвечать. Да и речь не о названии, а о повторяющемся мотиве:

Че, братушки, лютые псы!Изголодалися?По красной кровушке на сочной травеИстосковалися?Че уставил, лысый козел,Зенки-полтинники?Чуешь, как в масло, в горло вошлиКлыки собутыльника?