Сильный яд - Дороти Сэйерс

Уимзи был хорошо знаком с подобными артистическими натурами. Но его удивил сам тон ответа, в котором слышалась горечь и даже презрение. Следующий вопрос он задал с некоторой опаской:

— Простите за личный вопрос, вы были очень привязаны к Филиппу Бойзу?

— Очевидно, да, — это естественно в подобных обстоятельствах.

— Совсем необязательно, — возразил Уимзи. — Возможно, вы его жалели, или попали под его обаяние, или он просто взял вас измором.

— Все вместе.

Уимзи ненадолго задумался.

— Вы были друзьями?

— Нет, — резко ответила она, и Уимзи поразила прорвавшаяся в ее голосе злость. — Филипп был не из тех мужчин, что могут дружить с женщинами. Ему нужна была преданность. И он ее получил. Да, я была ему предана. Но я не могла позволить себя дурачить. Не могла позволить, чтобы мне, как мелкому клерку, назначали испытательный срок, прежде чем решить, снизойти до меня или нет. Я думала, он был честен со мной, когда говорил, что не верит в брак, но оказалось, что он таким образом проверял, насколько сильна моя преданность. Не настолько. Мне не хотелось получать предложение руки и сердца в качестве награды за плохое поведение.

— Я вас не осуждаю, — сказал Уимзи.

— Правда?

— Да. Судя по рассказам, Бойз был надутый болван, если не сказать мерзавец. Совсем как тот негодяй, который сначала притворился бедным пейзажистом, а потом взвалил на бедняжку чести груз, что непосилен для рожденных без него.[18] Представляю, как он был невыносим со своими вековыми дубами, фамильным серебром, кланяющимися арендаторами и прочей чепухой.

Гарриет Вэйн снова рассмеялась.

— Да, это было глупо. И унизительно. В общем, когда я поняла, в каком нелепом свете он выставил и себя, и меня, все тут же кончилось. Раз — и все.

Она рубанула рукой воздух.

— Да уж, подумать только, викторианский дух в человеке с такими передовыми идеями, — заметил Уимзи. — Создан муж для Бога только, и жена для Бога, в своем супруге…[19] Но я рад, что вы так обо всем этом думаете.

— Серьезно? В нынешней ситуации это мне едва ли поможет.

— Я о другом. Я имел в виду, когда все это закончится, я бы хотел на вас жениться, если, конечно, вы готовы меня терпеть и так далее.

Улыбка исчезла с лица Гарриет Вэйн; она нахмурилась и посмотрела на Уимзи с явной неприязнью.

— Так вы из этих? Значит, уже сорок семь.

— Сорок семь чего? — удивился Уимзи.

— Предложений. Письма приходят каждый день. Очевидно, на свете немало идиотов, готовых ради скандальной известности жениться на ком угодно.

— Черт возьми, как неловко получилось, — сказал Уимзи. — Видите ли, мне совершенно не нужна чья-то скандальная известность. Я и сам легко могу попасть на страницы газет, и хорошего в этом мало. Не будем больше возвращаться к этой теме.

По голосу Уимзи было ясно, что он задет, и девушка виновато на него посмотрела.

— Простите. Мое нынешнее положение очень уязвимо. Так и ждешь очередной гадости.

— Понимаю, — ответил Уимзи. — Глупо было с моей стороны…

— Нет, это было глупо с моей стороны. А почему вы?..

— Почему? Ну, я подумал, что на вас было бы приятно жениться. Вот и все. Просто вы мне понравились. Сам не знаю почему. Тут никогда не угадаешь.

— Что ж, вы очень любезны.

— Судя по вашему тону, вы находите это забавным — и очень жаль. Я знаю, что у меня глупое лицо, но с этим ничего не поделаешь. На самом деле мне нужен кто-то, с кем нескучно поговорить и с кем жизнь не будет пресной. А я бы подкидывал вам сюжеты для книг, если, конечно, это может вас привлечь.

— Едва ли вам нужна жена, которая пишет книги.

— А почему нет? Это весело — и уж точно интереснее обычных женщин, у которых на уме только платья и сплетни. Хотя, конечно, в разумных количествах платья и сплетни не повредят. Не подумайте, что я противник платьев.

— А как же вековые дубы и фамильное серебро?

— Можете не беспокоиться. Всем этим занимается мой брат. Сам я коллекционирую первые издания и инкунабулы, что несколько нудновато, но об этом вам тоже не придется беспокоиться, если только вы сами не захотите.

— Я не об этом. Что скажут ваши родные?

— Важно только мнение моей матери, а ей вы очень понравились.

— То есть вы мне уже и смотрины устроили?

— Нет, что вы. Черт, я сегодня все говорю невпопад. В первый день на суде вы так меня поразили, что я поспешил к матушке, которая, кстати, просто прелесть и все на свете понимает, и сказал ей: «Послушай! Я нашел ту самую, единственную и неповторимую девушку, и с ней творят страшное безобразие — пожалуйста, приди и поддержи меня!» Вы не можете себе представить, как тяжело мне было на это смотреть.

— Да, похоже, вам нелегко пришлось. Простите мою резкость. Но позвольте спросить, вы помните, что у меня был любовник?

— Помню, да. Ну так и у меня были любовницы. Не одна и не две. Такое с каждым может случиться. Я, к слову, могу предоставить хорошие рекомендации. Мне говорили, что в любовных делах я очень неплох, просто сейчас я в довольно невыгодном положении. Трудно излучать обаяние, когда сидишь на другом конце стола, а из-за двери пялится надзиратель.

— Хорошо, поверю вам на слово. Но, «как бы чудесна ни была прогулка по саду ярких образов, не кажется ли вам, что мы отвлекли ваш разум от предмета почти равновеликой важности?»[20] Вполне возможно, что…

— Если уж вы цитируете Кай Луня, мы точно поладим!

— Я хотела сказать: вполне возможно, что я не доживу до начала эксперимента.

— Но почему вы смотрите на все так мрачно! — возразил Уизми. — Я ведь уже объяснил вам, что на этот раз сам возьмусь за расследование. Такое ощущение, будто вы в меня не верите.

— Невиновных уже не раз осуждали.

— Совершенно верно. И все потому, что там не было меня.

— Об этом я не подумала.

— Подумайте. Вас это должно восхитить и даже вдохновить. А еще это поможет отличить меня от остальных сорока шести, если вы вдруг забудете, как я выгляжу. Да, кстати, я ведь вам не противен, нет? Если да, то прошу вас немедленно вычеркнуть меня из списка претендентов.

— Нет, — сказала Гарриет Вэйн с легкой грустью. — Нет, вы мне не противны.

— Я не напоминаю вам белого слизня, вы не покрываетесь мурашками от ужаса или отвращения?

— Точно нет.

— Рад слышать. Что касается отдельных изменений, то я готов по-другому зачесывать пробор, отрастить усы щеточкой или дать отставку моноклю, если таковы ваши предпочтения.

— Не стоит, — ответила Гарриет Вэйн. — Прошу вас, не меняйте в себе ничего, ни одной мелочи.

— Вы серьезно? — спросил Уимзи, слегка покраснев. — Надеюсь, это не значит, что никакие мои усилия не сделают меня хотя бы сносным. Я буду приходить к вам каждый раз в новом костюме, чтобы вы составили себе как можно более полное представление о предмете. Бантер, мой камердинер, за этим проследит. Знаете, в том, что касается галстуков, носков и всего такого, у него великолепный вкус. Что ж, наверное, мне пора. Вы ведь… э… все это обдумаете, когда у вас будет свободная минутка? Не торопитесь. Но если вы поймете, что ни за что не можете согласиться, пожалуйста, непременно скажите мне об этом. Я не пытаюсь шантажом вынудить вас к браку, нет, конечно. Мне в любом случае интересно будет само расследование — что бы вы ни сказали.

— Вы очень добры…

— Нет, нет, ничего подобного. Это мое хобби. В смысле, не звать замуж всех подряд, а вести расследование. Что ж, всего хорошего, ужасно рад и так далее. Я зайду еще, если позволите.

— Я распоряжусь, чтобы вас пускали, — серьезно сказала она. — Вы найдете меня дома в любое время.

Уимзи шагал по грязной улице, и голова его была как в тумане.

«Уверен, у меня все получится — конечно, она сейчас очень чувствительна — еще бы, после того, как эта скотина… — но я ей не противен — если вызываешь отвращение, тут уж ничего не поделаешь — эта медовая кожа — ей нужно носить темно-красное — и старые украшения с гранатом — и много колец, старинных — я мог бы, конечно, снять дом — бедняжка, я в лепешку расшибусь, чтобы все исправить — у нее и чувство юмора есть — и ум — так не соскучишься — проснешься, и впереди целый день и столько всего чудесного — потом возвращаешься домой, ложишься в постель — и это тоже будет чудесно — а пока она пишет, я бы шатался по своим делам, и никому не будет скучно — не знаю, прав ли Бантер насчет этого костюма — по-моему, темноват, зато крой хороший…»

Он остановился перед витриной, чтобы тайком оглядеть свое отражение. Его взгляд привлек яркий рекламный плакат:

СПЕЦИАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ВСЕГО ОДИН МЕСЯЦ

— Боже мой, — прошептал он, опомнившись. — Один месяц — четыре недели — тридцать один день. Времени мало. И я не знаю, с чего начать.