Синдром Петрушки - Дина Рубина

— Неважно… Я не большой пивец.

— Да ладно, рассказывай, ба-агема! Ты попробуй: это ж знаешь в честь кого названо? Думаешь — это стеб такой, иностранное имя, то-се… как мадам Помпадур?

Он разлил пиво в высокие пивные бокалы (все, все у тетки в буфете было, эх, Вися-Вися…) и разорвал бумажный пакет с рыбой, вываливая ее на клеенку.

— Альфред Филиппыч фон Вакано, потомственный дворянин, хотя и австрияк, он был… а где Лиза-то? Скопытилась? Слабенькая она у тебя, а?.. Так вот, был Альфред Филиппыч мужик серьезный.

Сильва сделал торжественное лицо оперного тенора, плечи развернул, поднял бокал:

— Ну, хоть и пивом, помянем Висю, друга моего незабываемого.

Сейчас опять будет плакать, скучно подумал Петя, но ошибся: видимо, Сильва был как раз человеком ночным, поздним и часам к десяти вечера только в силу входил. Как бы арии не принялся петь.

Они одновременно подняли бокалы и молча выпили. Но молчать долее минуты Сильве было никак невозможно.

— Бери чехоньку… умеешь разделать? Вот, смотри и учись, и помни мою добрость…

Чехоньку Сильва разделывал виртуозно: привычным движением откручивал рыбью голову, тянул ее вниз, а та тянула за собой позвоночник и внутренности, и целая рыба распадалась на шницель из двух половин, соединенных верхним плавником.

— Кожа — на любителя, — сказал Сильва, откусывая и мощно двигая челюстями. — Вялят ее уже без чешуи, лично я лопаю с кожей. Получай, сир?та… Так что говорю: этот австро-венгерский дворянин фон Вакано как раз и разработал рецепт нашего «Жигулевского». То есть «Жигулевским» его потом Микоян назвал, а сначала оно было «Венским»…

Петя глянул на часы: завтра с самого утра надо ехать к нотариусу, успеть до самолета справить Сильве доверенность на продажу квартиры. Но вечер, это становилось все более очевидным, только разворачивался и грозил еще многими поучительными историями. Сильва Жузеппович был патриотом родного города, а обижать его не с руки было, да и незачем.

— Так вот, основал Альфред Филиппович пивоваренный завод на паях в одна тысяча восемьсот восьмидесятом аж году… Постой, пора налить по второй… Сейчас мы знаешь за что выпьем? Чтоб у вас с Лизой еще все было хорошо и чтоб у вас еще ребеночек…

— Ладно, — жестко оборвал Петя. — Умерься, она там засыпает.

— Точно! — озабоченно спохватился Сильва и перешел на шепот: — Извини дурака… Ну, давай я тебе дорасскажу про фон Вакано, а? Ведь принял человек российское подданство, на такой вот рыск пошел культурный иностранный человек! А как Самару любил, каким был благотворителем… и членом Самарской думы, и всякое разное. А какую коллекцию картин и всяких драгоценностей собрал — она сейчас в «Эрмитаже», ты что, наследникам хрен чего досталось… И вот представь: в пятнадцатом году уважаемого гражданина Самары, столпа общества, можно сказать!.. Петь, a как правильно — столпа или столба? — серьезно осведомился он.

— Один черт, — так же серьезно отозвался Петя.

— …обвиняют в шпионаже, — горячо подхватил зарумянившийся от интересного для него разговора Сильва. — И высылают в Бузулук! Это при царе еще, да? И кати после этого бочку на советскую власть! Цари эти, знаешь, тоже были гуси. Я вот этого терпеть не могу: вчера ты коммунист, а сегодня ты, блядь, царист! Терпеть не могу!

— Наливай…

— О! Правильно! Вот эт ты молодец… Сейчас мы выпьем за… знаешь, за что?

— Не надо. Просто налей, и выпьем.

— Точно… Эх, Петь… ну чего б вам не остаться у нас! Хули ж тебе там околачиваться, ты ж русский человек. Родина-то здесь, не там. Дом есть, работу найдем — что ж мы тебя, не пристроим, что ли! У тебя вон руки золотые, я твоих кукол видал. Ты тут мог бы труд преподавать в школе или, скажем, рисование. А летом какие просторы, а? Волга — это ж какая грандиозность! У меня сосед, Палыч, после туберкулеза с одним легким ее переплывает, несмотря что течение и водовороты…

— Жузепыч…

— Нет, ты постой! Я тебе скажу: разве ж такой исторический дом продают, а? Дураки будете! Ты хоть знаешь, кто здесь обитал давным-давно, а? Женщина одна одинокая, полька по нации, по имени Леокадия. Клянусь. Бери чехоньку, ну! Очень добрая милая дама, полный ридикюль конфет, — это я про польку. Ее поэтому соседские детишки жутко любили, звали «пани Леля». Я это откуда знаю: от соседки же. Старушечке девяносто три, в полном разуме, прикинь? И вот она ее помнит — пани Лелю добрую. Ту вроде бы сначала выписали из Варшавы — гувернанткой для детей семьи фон Вакано, а как те выросли, она все равно тут осталась, у нас в Самаре. И Альфред Филиппович, говорят, к ней сюда за-ха-жи-вал… Но никаких реальных фактов о любовной их связи не осталось. Одни догадки. Особа была интересная, жила невесть на что, ничем не занималась, но не эта… не стерлядь с Волги, как у нас говорят. Скончалась годах в двадцатых. Тайна, понимаешь?

— Слушай, Сильва. Нам ведь завтра вставать рано.

— Да брось ты. Тоже мне — рано. Будильник на шесть накрутил, и порядок. Вот когда мы с Дебилом на рыбалку в три поднимаемся, это да, рано… Постой! Я ж тебе про польку… Про Леокадию. Эт прям детектив! У нее — важная деталь — были драгоценности. Ну, погоди ты, дай рассказать! Вся самарская знать с нетерпением ждала, в чем Леля будет блистать; ее на все балы приглашали. И вот сколько раз к этой Леле подступались жены самарских богатеев — мол, продай то-другое, у тебя ж много… — всегда отказывала. На все расспросы отвечала, что драгоценности достались по наследству от бабушки. Та якобы знатной была — не то графиня, не то баронесса…

— Жузепыч, после доскажешь. У меня глаза слипаются.

— А ты их протри, — сказал вдруг Сильва многозначительно, навалился грудью на стол, где лежал уже целый курган рыбьих голов и хвостов, приблизил к Пете крупный блестящий нос: ах, хороша бы кукла Лепорелло для «Дона Джованни». — Протри их и вдумайся: ведь вы с Лизой и есть теперь — наследники этого богатства.

— Вот и чудно. — Петя поднялся из-за стола, собрал грязные бокалы и составил их в раковину. Насмешливо оглянулся на Сильву. — А где богатство-то? В серванте?

— Не ве-еришь… — тот усмехнулся. — А между прочим, все всегда знали, что в домике есть сокровища. Тут они, тут! Сколько раз Вися отбивалась от разных кладоискателей, причем официальных — из милиции там, из горсовета. И искали, искали! Ничего не нашли.

— Поищем завтра, — мирно предложил Петя. — Тебя проводить или сам дойдешь?

— Чего мне тут — два шага… — пробормотал Сильва, грузно поднимаясь. — Лизин паспорт не забудь… Я за вами зайду.

Минуя гостиную, он вдруг остановился напротив пятой — короткой — стены, завешенной большим ковром, затейливо-узорным, и проговорил, раскинув руки, как рыбак, демонстрирующий величину пойманной рыбы. — Вот здесь. Здесь печка была… Думаю, тут она и нашла.

— Кто? — нетерпеливо спросил Петя, уже не чаявший спровадить душевного верзилу.

— Вися, кто! — серьезно отозвался Сильва. — Когда печку разбирала. Уверен. Она ведь сначала рабочих наняла… и вдруг отослала их, прямо среди дня, и до-ол-го потом — кирпичи да кафель — сама разбирала. И меня не звала. Долго — все сама. Думаю, где-то тут она и… наткнулась. Может, сейфик, может, еще какой тайник.

Петя засмеялся, сказал:

— Остров сокровищ! Был такой спектакль в Тюменском театре, я водил капитана Сильвера. У него попугай на плече сидел, разевал клюв и кричал: «Пиастры! Пиастры! Пиа-а-а-стры!!!».

Сильва вздрогнул и отшатнулся от Пети — так мгновенно и зловеще тот преобразился в пиратского попугая.

— Смейся, смейся, — проговорил он с обидой. — Давай, издевайся, артист. Если хочешь знать: Татьяна, соседка, однажды в ювелирной комиссионке наткнулась на Висю, та что-то сдавала. Танька, ясно дело, сразу смылась, но потом вернулась — интересно же! Прикинь: Вися жила достойно, но скромно, побрякушек никаких никогда не носила. У ней и дырок в ушах не было. И вдруг — камушки… Танька к продавщице — а что, мол, сейчас было принято на комиссию? Оказалось — кольцо старинное, тонкой работы, массивное такое, с сапфиром. И продавщица сказала — мол, эта женщина иногда приносит старинные драгоценности. А было это знаешь что за время? Начало девяностых… Тогда еще Ирэнкин жених Славик — оба покойные, бедняги, — попал в долговые разборки с бандитами. Ну — страхи, волнения… квартира под угрозой… И вдруг все как рукой сняло, и все забыто. С чего это? Бандюки разве что прощают? Говорю тебе — Вися нащупала богатство Леокадии. Поверь: у ней до того больших денег не водилось.

— Ну почему же, — возразил Петя, впервые вовлекаясь в этот дурацкий и никчемный разговор с поддатым Сильвой. — У нее ведь муж был военным. А у подполковников очень приличная…

Сильва так и остался стоять с приоткрытым ртом.

— Муж? — бормотнул он. — Что за… муж? Ты с какого бодуна? У Виси-то? Никакого мужа у ней отродясь не было. Я Висю с первого дня здесь помню. Я ж ее на вокзале-то и увидел — она и с поезда сошла, в чем стояла, как в войну — с небольшой только сумкой. Вижу — девушка стоит, сирота сиротой, прямо не в себе, н у, я и подошел. С тех пор у нас и дружба. Я-то ее и пристроил в школу, на домоводство. А то, что она беременная приехала, — это да, но это уж гораздо позже обнаружилось. И что там у нее в личном стряслось, какая такая история… никому она не докладывала. И правильно, я считаю. Кому какое дело?