Двое - Сергей Иванов

Остальная часть тренинга мало интересовала Андра, и здесь он предоставлял двойнику полную свободу действий, тем более что чрезмерная умелость свежеиспечённого храмовника могла разбудить подозрительность жрецов. Зато новому фехтованию Андр обучался с удивлявшей тренеров одержимостью, оттесняя измотанного к тому времени Андрея на второй план. Уникальная физическая одарённость и обширный запас боевых навыков позволили Андру уже через декаду сражаться на равных с лучшими бойцами Столицы, а затем и превзойти почти всех.

И сегодня, безжалостно забив трёх партнёров до состояния невменяемости (правилами это не возбранялось), Андр возвращался в свою многокомнатную келью почти удовлетворённым, хотя знал, что отъявленные головорезы, на которых он отводил душу, обладают цепкой и долгой памятью на обиду – несмотря на амнезию.

Дверь открыл служка – тихий застенчивый подросток, обречённый в недалёком будущем на отсев в работники.

– Предупреди Дану, – сказал Андр, расстёгивая кольчугу. – Ужинать буду через час.

Служка бесшумно растворился в сумраке коридора, Андр неторопливо пошёл следом. Сбросив в предбаннике одежду, он открыл дверь и окунулся в горячий воздух парной. Дана, крепкая и ладная девушка-массажистка, уже ждала его, присев на широкий лежак. Улёгшись, Андр отдал своё побитое-таки за день тело её искусным рукам и прикрыл глаза, убаюкиваемый простодушной воркотнёй девушки.

Прежде чем попасть к нему, Дана служила в монастырских банях, где работы было не в пример больше, но выделилась среди банщиц неправдоподобной добросовестностью, виртуозной умелостью пальцев и неординарной внешностью и была переведена в персональные массажистки. В нарушение образа храмовника – полубезумца-полузверя – Андр не злоупотреблял своей властью над девушкой, хотя не сомневался, что Дана с готовностью согласилась бы на любые сопутствующие услуги. Такую рабскую, почти патологическую покорность Андр ненавидел – в принципе, но на это наивное ласковое создание, покорное не из выгоды или страха, а по своей сути, сердиться было трудно.

Сквозь приспущенные веки Андр наблюдал за игрой мышц под распаренной кожей девушки, за её полудетским кукольно-хорошеньким лицом, странно контрастирующим с сильным зрелым телом, и блаженно ощущал, как уходит из мускулов усталость.

«Не передумал подрывать устои? – ехидно поинтересовался Андрей. – По-моему, тутошние порядки не так уж тебе отвратительны. Ну разве плохо ощущать себя господином?»

«Отвлекаешься, – с неудовольствием заметил Андр. – Не о чем больше говорить?»

«О чём же, например? После твоего бурного романа с Кимой мы не узнали ничего существенного».

«А „плёнка“? – возразил Андр. – По крайней мере, теперь нам известен способ экранирования Поля».

«Чушь! Это открытие без будущего. У ваших учёных образцы „жидкости“ киснут годами, а много они о ней узнали, научились синтезировать? То же будет и с „плёнкой“. И кстати, „плёнка“ никоим образом не объясняет устойчивость к Полю самого Отца, уж он-то свою блистательную плешь ничем не прикрывает. Вот где загадка! Как быть нам с исключительностью Отца, с его поразительной живучестью, с его неутомимостью и чудовищной плодовитостью… с его гипнотизмом, наконец? Он будто и в самом деле полубог. Такие возможности не вяжутся с версией о гениальном изобретателе, опередившем своё время».

«А по-моему, наоборот. Вяжутся».

«Отец? Вряд ли. Я тщательным образом изучил все его поступки и решения, но творческого потенциала там не обнаружил. Отец основателен, дотошен, решителен, обладает, видимо, абсолютной памятью, многофункционален, видит на много ходов вперёд… но с воображением у него туго, на качественный скачок он не способен. Да и не верю я в гениев-злодеев, на таком уровне мышления все эти ваши интриги, заговоры, перевороты кажутся мышиной вознёй».

«Выходит, мы зашли в тупик?»

«А о чём я тебе толкую? Знаешь… Шёл бы ты спать!»

– Достаточно, – сказал Андр вслух и сел. – Умница, Дана.

Он провёл ладонью по её стриженым волосам, и девушка расцвела преданнейшей из улыбок. Андр нахмурился, вздохнул и отправился в душевую – смывать пот.

Андр заснул и, удостоверившись в безопасности его сна, Андрей снова – который раз! – пустился путешествовать по царству теней. Этот зыбкий, переменчивый мир становился ему всё привычнее, но не полезнее. С каждым разом Андрей расширял круг поисков, научился схватывать и удерживать самые нестабильные телепатемы, но не мог извлечь из них ничего заслуживающего внимания – какие-то обрывки сцен, словно он воспринимал только пики мозговых излучений, а всё остальное, включая главное – память, скрывалось ниже его порога чувствительности. Андрей пытался снизить порог, и это получалось, но медленно, слишком медленно: чтобы добиться желаемых результатов, потребовались бы месяцы, которых у него не было. Похоже, из осторожности Отец не оставил в Столице ни одного приличного телепата, да и к чему они здесь? А телепатем самого Отца обнаружить не удавалось, сколько Андрей ни старался, – видимо, Отец умело их маскировал, так же как и своё психополе, наверняка достаточно мощное, раз с его помощью он управлял всей страной. С близким к отчаянию чувством Андрей убеждался, что загнал себя в тупик… И когда в этом тупике наткнулся вдруг на нору, не колебался ни секунды.

Это и в самом деле больше всего походило на нору. Впервые в своих блужданиях по эфирной субстанции Андрей обнаружил по-настоящему плотную, почти твёрдую сферу. Он долго кружил, пока в сплошной твердыне не отыскал небольшое пятно, подавшееся под его призрачными «ладонями». И тут же втиснулся в открывшийся вход и пополз, задевая «боками» за ребристые выступы.

Только потом он сообразил, что угодил в лабиринт, – когда возвращаться было уже поздно. Андрей не запомнил, сколько длилось его кружение по бесконечному переплетению извилистых нор – может, века. Пот заливал «глаза», камни обдирали «рёбра», словно лаз становился всё уже, а он сам, непонятно отчего – материальнее, но остановиться страшился, откуда-то зная, что назад пути нет, что за ним по пятам следует нечто ужасное, тёмное, хищное и только непрерывное движение спасает его от гибели.

Силы иссякли, он сходил с ума от страха и жажды, голодные спазмы выворачивали желудок, но Андрей продолжал лихорадочно карабкаться, каким-то там по счёту чувством угадывая, что приближается к центру сферы недоступности, и ощущая на себе давление чужого пристального взгляда.

И наконец впереди, на грани видимости, забрезжил свет. Задыхаясь, Андрей рванулся к нему, как к своей последней надежде, с трудом протискиваясь между смыкающимися стенами, извиваясь, как уж, в нарастающем страхе застрять.