Куда он денется с подводной лодки - Наташа Труш

Она не сомневалась, что он выберет ее. Хотя, это был единственный момент в их жизни, когда Тамара Викентьевна была на краю семейной пропасти: Баринов любил. Любил так, что готов был на разрыв в своей семье. Остановило его только одно: развод сломал бы ему карьеру, крылышки бы ему пооборвали в парткоме по самое не могу. Да еще рождение сына. Вот поэтому он всегда смотрел на него, как на причину своего вынужденного однобрачия. И никак не мог смириться с тем, что Илья встал на его пути к другой женщине.

Ничего этого Илья Баринов не знал. В доме никогда не велись разговоры о семейной жизни родителей. Он уважал отца и мать, и перед ним не стоял выбор – кем быть. Только моряком-подводником, как батя. И суровость отцовскую он принимал, как должное. Хоть и видел, что к младшему Ваньке отец относится лучше, не обижался. Его с детства приучали к мысли: ты – мальчик, ты – будущий моряк, ты – старший, ты – должен, ты – не можешь… И так далее. И если бы родители не перегнули палку в воспитании, как это случилось последней весной его учебы в «системе», он бы и дальше был послушным сыном. Но то, что сделали они, было преступлением против него. И простить он их не мог.

Вот поэтому и испытывал в глубине души злорадство, такое не свойственное ему. И женитьбу свою скоропостижную придумал больше для них, чем для себя. Это позже он поймет, что жениться без любви да на зло – нельзя. От этого вся жизнь кувырком идет. И страдают от этого ни в чем не повинные люди – жена и дети. Первая ни сном ни духом о том, что он папе-маме мстил таким образом, а малые и вовсе – без вины виноватые.

Сыновей он любил больше жизни, и с Аллочкой смирился в конце концов. Какая-то любовь все-таки между ними была. Не такая, что дышать друг без друга невмоготу, но забота – это тоже проявление любви. Так думали оба в тайне друг от друга. Да и Север, как лакмусовая бумажка, проверил их на прочность и на верность. И к чести Аллочки, она эту проверку выдержала.

* * *

…Увидев ободранные стены комнаты, разбитое окно, в которое нещадно дуло с улицы, скособочившуюся батарею, из ржавого крана которой капала на деревянный пол вода кирпичного цвета, Аллочка заплакала на пороге. Ей и так-то было нелегко. Всю дорогу до Мурманска она хранила гробовое молчание. Баринова стало это раздражать. Он выбрал момент, когда из купе вышли соседи, и тихонько спросил у Аллочки:

– Ты, я смотрю, совсем не рада?!

Аллочка подняла на него мгновенно наполнившиеся слезами глаза. Ему стало жалко девчонку. Нет, не девчонку уже, жену. Молодую лейтенантскую жену, морячку будущую.

Илья потянулся к ней, обнял. Аллочка сразу захлюпала носом у него на плече. У него от этого ее жалкого всхлипывания ворохнулось что-то в душе. Но всего одно мгновение продолжался этот эмоциональный взрыв. Уже через минуту Илья понял, что его это раздражает.

Он отстранил Аллочку от себя и строго сказал:

– Когда ты выходила замуж, ты знала, что нам предстоит долго… Понимаешь? Долго жить на Севере. Мы едет не на месяц, и не на год. И если ты сейчас со мной плачешь не понятно из-за чего, то что ты будешь делать, когда останешься там одна? К маме поедешь? Тогда не надо никуда сейчас ехать! Разворачивайся и возвращайся домой. Мне нужна жена. Понимаешь? Женщина, которая будет домом заниматься, которая ждать меня будет. Не в Ленинграде, под маминым боком! А там, в Большом Логе. Чтобы в любой момент, когда я приеду, меня встречал теплый дом. Я понятно говорю?

– Понятно… – Аллочка едва выдавила из себя это слово.

Монолог Ильи ее убил наповал. Она ведь и, правда, всю дорогу, глядя в окно на бегущий по пригоркам вслед за поездом лес, думала о том, что как только муж отправится в поход, а то и раньше, она сядет на этот самый поезд, только идущий в обратную сторону, и поедет в Ленинград. Пусть не в ту шикарную квартиру Бариновых с огромной хрустальной люстрой, а в хрущевку в Пушкине, где, кроме родителей и сестренки, ютится семья брата. Пусть, пусть будет тесно, зато среди своих, родных. В любимом городе, а не на Севере, где она никого не знает.

И вдруг муж, словно мысли ее прочитал. И как теперь говорить с ним на эту тему? И вообще…

В этот момент, глядя на Илью, только что прочитавшего ей целую лекцию о том, как надо жить, Алла поняла, что совсем не такой представляла себе любовь. У нее едва хватило сил сдержаться и не заплакать навзрыд.

Ранним утром, они прибыли в Мурманск, и Илья, усадив жену на чемоданы в зале ожидания не отапливаемого еще здания вокзала, убежал получать какие-то документы для проезда в пограничную зону. Аллочка зябко ежилась в осеннем пальто и разглядывала соседей.

Прямо напротив нее сидела пара. Она – ослепительная блондинка лет тридцати, в нарядной куртке с меховым воротником и в утепленных белых сапожках. Очень красивых! Такие вещи в Ленинграде можно было достать только по блату. Он – в форме морской. Вот только погоны его Аллочке пока что ни о чем не говорили, но, наверно, не новичок на флоте.

Они молчали. Он смотрел на нее, она – в пол, как будто пыталась запомнить узор на холодном кафеле.

– Нин, – мужчина пытался взять за руку свою спутницу, но она настойчиво высвободила свою узкую красивую ладошку из его руки. Аллочка заметила, что на пальце у женщины след от обручального кольца. Пальчики загорелые, видать, женщина провела отпуск на море. А на том месте, где было обручальное колечко – белая кожа.

«Развелись, – подумала Алла. – Интересно, почему? Он такой красивый. И любит, похоже, ее. Вон как пытается удержать…»

У ног женщины стояла дорожная сумка. Рядом, на деревянной скамейке, дамская сумочка. Сразу видно, что едет не семья, а одна женщина. И, судя по всему, она навсегда покидает Север.

Мужчина был так растерян, что Аллочке стало его жаль. Она в этот миг представила, что это она вся вот такая красивая, в этой импортной курточке, какую днем с огнем даже в Ленинграде не найти, в этих сапожках, явно не советского производства, сидит на мурманском вокзале в ожидании поезда. В руках у нее обратный билет. А рядом – Илья. Не просит остаться, не просит объяснить, что случилось, а просто смотрит, чуть не плача. И ей стало так жалко Ильюшу, что когда Баринов пришел с документами и билетами на автобус, она уже знала, что сделает. Они подхватили вещи и пошли на выход из вокзала. А когда стояли в небольшой очереди пассажиров, спешно забирающихся в неудобный и холодный ПАЗик, она прижалась к мужу, дотянулась до уха, и прошептала жарко:

– Я не уеду!

Баринов внимательно посмотрел на нее, нашел в темноте ее руку и сказал тихонько, чтоб слышно было только ей:

– Ну, вот и хорошо. Не расстраивайся, ты еще его полюбишь, этот Север…

* * *

– Баринов?! Илюха?! Здоров!!!

Илья всмотрелся в лицо человека, который окликнул его. В темноте общежитского коридора трудно было что-то разглядеть.

– Толик? Максимов?

– Ну, я! Узнал, наконец, чертяка! А я слышал, что ты к нам! Не один? С супругой? Это правильно! У нас женский пол исключительно замужний. Кто не успел – тот опоздал!

Максимов окончил училище годом раньше, и все это время служил в Большом Логе. Балагур, каких поискать, он за пять минут рассказал Бариновым все о жизни поселка. Потом заглянул в комнату, присвистнул, и посоветовал пожить временно в квартире соседей по лестничной клетке, которые только-только отбыли в отпуск на Украину.

– А удобно? – Нерешительно спросил Баринов.

– Ну, ты, Илюха, чудило! «Удобно – неудобно»! Тут все так делают. Никто особо свои хоромы и не запирает. Ключ под ковриком, открывай и живи.

Так Бариновы вместо жуткой комнатенки с разбитыми окнами устроились почти с комфортом в чужой квартире. Немного неуютно было сначала. А потом привыкли. Им правила поведения в чужом жилье объяснили.

– Главное – это что? – Вещал со знанием дела Толик Максимов. – Главное – это кровать!

Он внимательно посмотрел на Аллу, и она от его нахального взгляда покраснела.

– Не смущайтесь, барышня. Я знаю, что говорю. Повторяю для непонятливых: главное – кровать. Аккуратно снимаете хозяйское белье, застилаете своим, и спокойно отдыхаете.

Конец ознакомительного фрагмента.