Прелюдия к большевизму - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шабловский. А разве полковник Барановский не специально ручался за Тихменьева, говоря, что до сих пор вокруг него не возникало никаких подозрений, и не послужило ли это реабилитации Тихменьева?
Керенский. Был какой-то разговор насчет Лукомского, однако история о Тихменьеве не дошла до меня. Кто-то просто упоминал, что была получена какая-то любопытная телеграмма, и содержание ее таинственно. Вероятно, я что-то путаю, но мне кажется, что так обстояло дело. [Генерал Тихменьев был главой военного транспорта в Ставке, и соответственно, приказы о транспортировке войск, направленные из штаба, были подписаны им. Однако Тихменьев мог отдать такие распоряжения после получения соответствующих приказов из Ставки. Следовательно, обязанности главы военного транспорта были чисто техническими и административными. Случай с генералом Тихменьевым вполне пустяковый, это почти фарс; он затронут следственной комиссией, очевидно, в связи с той версией, которая упорно выдвигается Филоненко и другими: имелся заговор, однако все нити его сводились к Ставке, а Керенский, будучи разубежденным Барановским, закрыл на это глаза… На самом деле недоразумение с Тихменьевым произошло потому, что в то время, когда генерал Корнилов прибыл в Ставку, корпус 3-й армии также направился туда, вызванный после событий 3–5 июля, чтобы разместиться в регионе Ставки. Фактически, получив ложные донесения о победе большевиков в Петрограде, их товарищи из Советов в Могилеве (где находилась Ставка) попытались добиться такого же результата в Ставке и предстали перед генералом Брусиловым с предложением признать их как власть. Во время обсуждения этого вопроса выяснилось, что Ставка на самом деле совершенно не защищена против такой дерзости. А вот создать, пусть даже на время, путаницу в работе Ставки могло стать весьма привлекательным делом, и не только для русских большевиков.
…Следовательно, мы с Брусиловым решили укрепить оборону Ставки. Вот и все.]
Параграф 6
Председатель. Ну тогда что вы скажете о прибытии Корнилова 3 августа, каковы причины приезда, цели и вообще всего, что тогда произошло? И Корнилов, и Савинков довольно ясно выразились на этот счет.
Керенский. 3 августа Корнилов приехал, чтобы…
Раупах. Доложить о стратегической ситуации…
Керенский. Да, да…
Председатель. Они сослались на меморандум, который Савинков написал Корнилову и передал через министра Терещенко. В этой связи Корнилов дает подробные показания; в них он говорит, что тогда ход мыслей у него полностью переменился…
Керенский. В этих показаниях он утверждает то же, что говорил я. Пожалуйста, не повторяйте все это снова.
Шабловский. Да, и Савинков вручил ему ноту… Был ли Корнилов вызван правительством, или он приехал 10 августа по приглашению Савинкова?
Керенский. Я не могу сказать, по чьей инициативе это было — правительство ли вызвало его, или он выразил желание представить рапорт? Мы обычно соблюдаем следующую процедуру: главнокомандующий приезжал к нам, чтобы лично сделать общий обзор военной ситуации и посоветоваться с Временным правительством относительно важных вопросов, касающихся фронта. В любом случае приезд Корнилова 3 августа был вполне целенаправленным. По чьей инициативе он прибыл, не важно. Он приехал, и в тот же день было созвано специальное заседание Временного правительства, на котором Корнилов представил рапорт. Этому рапорту предшествовало следующее. Корнилов привез с собой меморандум (который, разумеется, не был написан им лично, но кем-то из Ставки) такого рода, что я счел невозможным зачитать его перед Временным правительством. Рапорт выдвигал целый ряд мер, и большая часть их была вполне приемлема, но сформулирована таким образом и поддерживалась такими аргументами, что провозглашение их привело бы совершенно к противоположному результату. В любом случае они породили бы взрыв, а после опубликования меморандума стало бы невозможным оставить Корнилова главнокомандующим. И тогда я попросил заместителя военного министра организовать дело таким образом, чтобы рапорт не был прочитан перед Временным правительством. Было решено, что меморандум должен быть просмотрен вместе с военным министром (то есть со мной), чтобы сделать его приемлемым для Ставки, общественного мнения и меня; и что в определенный день генерал Корнилов должен будет докладывать лишь о стратегической ситуации в армии и о возможных событиях по ходу войны. Кстати, я не знаю, в курсе ли вы, что во втором меморандуме, представленном 10 августа, появились два совершенно новых пункта, относящихся к фабрикам и путям сообщения.
Шабловский. Которые не фигурировали в рапорте от 3 августа?
Керенский. Да. Оба этих пункта очень напоминали произведение щедринского чиновника. Как оказалось, об этом не было известно Корнилову до того, как он 10 августа приехал в Петроград. В тот день мы, то есть Некрасов, Терещенко и я, настойчиво просили Корнилова ни в коем случае не поднимать эти вопросы на Московском совещании.
В то же время мы сказали, что если он сделает эти пункты достоянием общественности, то просто разразится огромный скандал. На самом деле если бы кто-нибудь желал свержения Корнилова на Московском совещании, то было бы необходимо, чтобы он публично зачитал рапорт, и особенно два пункта, касающиеся фабрик и путей сообщения. Тогда все разом и закончилось бы.
Я хорошо помню, как Некрасов и Терещенко с великой осторожностью к чувствам генерала старались спустить его на землю, урезонить его; указывая на собственный опыт в Думе, в военно-промышленном комитете и в других общественных организациях, пытались разъяснить ему, что все предложенные им меры о возрождении тыла — милитаризация железных дорог и заводов — уже выдвигались министрами старого режима, и даже тогда были отвергнуты не только общественным мнением, но даже и официальными экспертами; что невозможно, например, приговорить инженера к смерти за какую-нибудь техническую ошибку или привязать рабочих к заводам под угрозой репрессивных мер и т. д.; и что если генерал Корнилов выдвинет проекты, извлеченные из архивов бюрократии, то это едва ли упрочит его авторитет и т. д. Однако все было тщетно. Генерал был слишком неискушенным в вопросах государственного управления и экономики; не утруждая себя размышлениями над этими вопросами, он подписал это школьное сочинение в стиле Угрюм-Бурчеева[9] и не поверил ни единому слову из тех, что говорили ему два министра. Он был убежден, что Временное правительство по той или иной причине не хочет,
