Столкновение - Глеб Ковзик

Конфуз Ивы перешёл в немые слёзы. Как ребёнок, у которого отобрали игрушку, она отошла в сторону и заплакала. На следующий день она не пришла, и через день тоже.

А сегодня Милица прознала, что соседский мальчишка неспроста у неё стал отоваривался. Уши напряглись, заслышав «мне три простых булки». Мальчик дал ровно столько, сколько стоит, ни на цент больше. Продав ему, Милица прикрыла корзину и прошла за мальчиком метров сто, до бульвара с кипарисами. Ива обменялась с мальчиком рожком белоснежного мороженого. Её худые руки надломили сдобный хлеб, крошки полетели в разные стороны.

— Пи-пи-пиу, мои хорошие! Пи-пи-пиу, ешьте, твари божьи, вестники!

Милица подбежала, криком и ногами принялась гонять птиц: «Прочь, вон! Пошли отсюда! Брысь, вон!» Ива взмолилась, шла за разъяренной Милицей и просила не обижать крылатых.

— Прекрати! Я жду весточки от Петара!

— Да ты больная! Твой муж мертв вот уже восемь лет.

— Нет, он обещал мне прислать весточку голубем.

Хлесткая пощечина заставила Иву замолчать. Бросив всё, даже корзину, Милица убежала. Этим вечером зло, долго копившееся в глубинах сердца, поглотило её.

VIII

Утро следующего дня на удивление выдалось холодным. Кучевые облака спускались сверху на предгорье, солнце то и дело пропадало. Милица пекла большой каравай. Луки и Марко не было — старая пекарша не пожелала, чтобы они сегодня помогали ей в деле. Тесто, особо приготовленное, она поделила на две неравные части. В форму положен основной кусок, затем женщина приступила к формовке: из меньшего куска сплела косу, разложила цветки и листья, а в середине кондитерским ножом нарисовала фигуру голубя. Обмазка сделана взбитым яйцом.

Каравай испекся за полчаса. Милица упаковала его и вышла во двор. У двери она на секунду задумалась: стоит ли? Отогнав сомнение, женщина отправилась на городскую площадь.

Ива сидела на скамейке неподвижно, встретив Милицу блаженной улыбкой, словно ничего вчера не произошло. Милица вручила ей дар, против её Петара ничего не имела и желает ей исключительно крепкого счастья.

— Это мне? — по-детски улыбалась Ива, разглядывая каравай. Взгляд остановился на фигуре голубя в середине.

— Это птицам. Пусть Петар живет спокойно, — сказала Милица, прощаясь.

Иву грело изнутри: «Подарок подруги, это письмо от Петара, он хочет общения со мной!». Недолго думая, она разломила каравай и принялась по привычке кормить моментально слетевшихся голубей.

— Пи-пи-пиу, святые вы мои! Пи-пи-пиу, дети божьи, посланцы добрых вестей!

Птицы быстро поклевали крошки, а после упали намертво, усеяв всю площадь трупиками. У ног запаниковавшей Ивы сизенькие больше не ворковали, не курлыкали и не танцевали. «Пи-пи-пиу?», кричала Ива, бегая по площади.

— Пи-пи-пиу, твари божьи, что случилось? Почему вы так со мной? Да что же вы?

Голуби лежали неподвижно.

***

К вечеру, когда с моря подул сильный ветер, Милица впервые за месяц отправилась торговать сдобой на любимом месте. Ей было так весело, что стыд от содеянного растворился без остатка. Туристов на улицах стало вдвое больше, что существенно прибавило доходов для Милицы. В своем злорадстве она приторговывала, пока в корзине не показалась пустота.

Коммунальные уборщики чертыхались, сметая с площади мертвых голубей, а экологический инспектор неспешно собирал образцы для анализов. Официант на ломаном английском доказывал пожилой немецкой паре, что крыс здесь не травят, потому что местные кошки настоящие бойцы и в химической помощи не нуждаются.

Облачное небо спрятало золотистый закат, не стало изнуряющей жары, и только ветер всё холодел и холодел. Туристы бились друг об друга, деньги звонко сыпались в кассу, радовались рестораторы, зажигая в своих заведениях фонари и гирлянды. Из клуба доносилась местная музыка, а милые девушки зазывали в нем расслабиться.

По пути домой, на улице 22 ноября Милице послышался громкий, почти оглушающий свист. Толпа сгущалась вокруг голубого автокрана Liebherr, у которого колесо было высотой в две трети Милицы. Пахло жженой резиной и тормозными колодками, на разных языках кричали «амбуланс», «амбулантна кола» и «скорую». Ходулист в разноцветных одеждах тыкал пальцем: «Сбили!»

— Она выскочила внезапно, я ни за что не успел бы затормозить, — водитель пятидесятитонной машины ревел и пытался кому-то дозвониться. Руки плохо слушались его, пальцы не попадали на клавиши. Толстый полицейский требовал отойти от тела, угрожающе держась за кобуру.

Кто-то из толпы сетовал, что несчастная шла как заколдованная. Милица рассмотрела у жертвы скромное бледное платье и худое тело, страшно покалеченное под колёсами. Худощавая Ива с сединой стала ещё худее, почти как щепка, и больше не шепталась с небом. Всё больше осознавая тяжесть груза, упавшего на её душу, со всё более расширяющимися до размера блюдца глазами и перекошенным ртом, Милица спросила:

— Господи, что же я наделала?

Стажер

Верижников вскипал от ярости — на планерке начальник Маклаков приказал ему выполнить «мокруху». Так на рабочем жаргоне называли самую мерзкую и впридачу опасную задачу по удалению литературного шлака.

Будучи стажером, он попал на спецлиткомбинат имени Максима Сладкого. И сейчас Верижников мечтает лишь обо одном: «Чтоб всё тут сгорело синим пламенем!»

— Ты не пререкайся. Я твой начальник, а ты всего лишь стажер. Задача непростая, но выполнишь.

Коллектив укоряюще смотрел на Верижникова. Фома Каляка, человек с лицом, уродливым из-за крайне бугристого носа, испытующе улыбался, ожидая развязки. Нужин, литработник третьей, то есть высшей категории, скрестив руки крякал в один такт Маклакова. И Кержак, литработник первой категории, проработавший двадцать или тридцать лет в этом цеху, наклонился к уху стажера и спросил: «Ну, чего бухтишь? Зачем раскачиваешь лодку?»

Но Верижников стоял на своем. Понимая, что сейчас его хотят развести, что его прежний и весьма патриотический альтруизм был изгажен сапогом лицемерия, он наконец встал в позу и принялся отстаивать свою правоту.

Всё началось полгода тому назад. В литературный институт позвонили, и женский голос взволнованно потребовал срочную замену: «Пришлите на выручку кого-нибудь заместо выбывшего работника. Понимаете, мы за ним железно забронировали под сектор мистицизации культмасспродукта, а его перевели в оперативную группу магического реализма», — с досадой говорили по телефону. Вскорости подобрали старшекурсника Верижникова, считавшегося «золотой серединой»: не чурается работы, исполнителен, даже книги какие-то читал. Сверху — присыпка харизмой и добродушия.

Поначалу всё шло прекрасно. Маклаков и Дурноглядов, главный литературный инженер цеха обогащения, по совместительству правая рука начальника цеха, души в нем не чаяли. Положительно к нему отнеслась сменная бригада из литработников, куда приписали стажера: Каляка, Нужин и Кержак уже предвкушали, как избавятся от чернухи, спихнут её на новенького. Добрый Верижников, верный стажер и честный человек, делал всё как надо.

А потом, то ли