Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему слышатся ее смех и слова переговаривающихся женщин. Никто не подумал подбросить в огонь поленьев, огонь затухает.
Какое-то время еще он держался, затем почувствовал легкое покалывание в уголках глаз, дважды тяжко вздохнул.
Наконец полились слезы — тихие слезы мужчин, которые он даже не думает утирать, они текут по лицу, одна за другой падая на брюки.
IV
Некоторое время спустя Адель (жена Люда, который переносил межевые столбы, а потом сбежал) однажды утром позвала дочку и спросила:
— Мари, ты меня любишь?
— Да, мамочка! — сказала Мари.
Адель хотела продолжить, но не могла. Она посмотрела перед собой. Она казалась старой, хотя ей не было и тридцати пяти. Это потому, что у нас поселилась тоска. И то, что хотела сказать Адель, сложно произнести вслух, особенно маленькой девочке, которая еще не все могла понять.
Ей надо было собраться с мыслями и сделать над собой усилие, она снова заговорила:
— Так вот, Мари, пойдешь ли ты со мной, если ты меня любишь?
— Да, мама, — сказала малышка.
— Но я тебе еще не сказала, куда мы собираемся. Ты знаешь, это далеко, там одиноко. Ты не сможешь больше ходить в школу, у тебя больше не будет подружек.
— Ой, мамочка, ты моя лучшая подружка! Что мне остальные?
Она повернулась к матери, у нее были очень красивые глаза. Она была очень аккуратненькой девочкой.
Адель обняла ее, посадив на колени. Какое же это все-таки утешение! Стояла полная тишина, лишь от времени до времени слышался хруст, словно кто-то ходил по крыше. То начал оттаивать снег.
Понимаешь, моя маленькая Мари, мы больше не можем здесь оставаться. И я подумала о нашем домике в горах. Мы будем там далеко отсюда, совсем одни. Но мне никогда не бывает одиноко, если ты рядом.
— И мне тоже, мамочка, когда ты рядом.
Адель долго ее целовала. Кажется, никогда не сможешь отвести губ, такую испытываешь нежность. По-прежнему слышался шум на крыше, вот упал ком снега.
— А папа с нами пойдет?
— О да, конечно, он пойдет с нами!
— А когда он вернется?
— Еще не скоро, он отправился в долгое путешествие, но когда он вернется, он сразу придет к нам.
Она опустила голову.
И все-таки нужно сдерживаться, нужно казаться веселой. Это самое тяжелое, самое трудное. После бегства мужа зло вымещали на ней. Ей говорили: «Что нет новостей от муженька-вора?» Многие с ней не здоровались. Другие, наоборот, напускали на себя ложную жалость, от которой она страдала еще сильнее. Вскоре она поняла, что больше не может тут оставаться.
Однако не бывает полного одиночества, если сердце принадлежит другому. Возникает рана, ее латает любовь. Она постепенно восстанавливает развалины, заполняет пустоту. Адель чувствовала великую храбрость, ведь она приняла все как есть.
Собрались они быстро. На следующий день на рассвете у крыльца стоял мул.
В сером холщовом мешке был провиант, в другом — одежда, поверх вьюка они прикрепили перевернутый котел, дверь заперли на замок.
Надо еще раз взглянуть на дом — Бог знает, когда вернемся. У Адель на глазах были слезы.
— Не плачь, мамочка, — сказала Мари.
Адель достала платок, взяла мула под уздцы. Мари повела козу, им надо было пройти половину деревни, навстречу никто не попадался. Хотя был час, когда люди обычно уже выходят из дома, ведь жизнь каждый день начинается снова, — улица была пустынна, двери оставались закрытыми. Они шли по дороге. Вскоре они оказались среди полей. Дорога начала подниматься в гору. Тяжело нагруженный мул смиренно брел меж запорошенными снежными изгородями, над которыми порхала большая красноголовая птица.
*
Чтобы председатель — человек осторожный и как никто озабоченный собственным спокойствием — в конце концов отважился на такой поступок, нужны были очень весомые обстоятельства. В середине марта самое красивое шале коммуны смела лавина. Через несколько дней сгорели дотла владения дез Эссерта.
Председатель понял, что люди с удивлением смотрят на то, что он ничего не предпринимает, но что можно было здесь предпринять? Тем не менее, поскольку народ продолжал приходить, говоря: «Мы так долго не продержимся!», — он решился и, еще немного поразмыслив, направился к единственному человеку, который, как ему думалось, хоть чем-то мог помочь, то есть к кюре.
Дом кюре — большое серое четырехэтажное здание — стоял возле церкви, посередине строгого фасада вперед выдавалось высокое гранитное крыльцо c перилами по обеим сторонам. И едва председатель подошел к крыльцу, случилось то, чего он менее всего ожидал: входная дверь распахнулась, и кто же за ней появился? Браншю! Браншю собственной персоной! — Ого! Это же невозможно! — Но это был он. Под мышкой он нес большой сверток.
Председатель оторопел, но Браншю, казалось, никакого смущения не ощущал. Во всем его виде читалась особая оживленность, он продолжал улыбаться, отвесив председателю низкий поклон, и, вероятно, будучи охотником поболтать, даже заговорил бы с ним, если бы тот не отвел взгляда.
И Браншю прошел мимо, а председатель стал подниматься. Увы, он был вынужден! Широкая лестница под козырьком вела на второй этаж. Медленно, ступенька за ступенькой, председатель поднимался, пытаясь по пути навести порядок в мыслях, однако ничего у него не получалось, к тому же и времени уже не было…
Кюре пришлось сразу же его усадить, иначе бы он свалился. Это из-за жары, что царила внутри, или густого дыма? Он едва успел заметить, что среди беспорядка на столе стояли два стакана и пустая бутылка, потом все в глазах помутилось.
Громкий голос заставил его очнуться:
— Итак, дорогой председатель, чему обязан удовольствием вас принимать?
Уже исчезли стаканы, бутылка, остался только кюре, кюре смотрел на него.
Это был тучный человек с красной шеей, — он весь был красный, — с широкими, огромными плечами, животом и всем остальным, имеющий большее пристрастие к вину и мясным блюдам, нежели к молитвам и мессам. И вот он смотрел, уставившись, на бедного председателя. Чувствовалось, что он теряет терпение.
Он повторил вопрос, тот по-прежнему не отвечал. Председателю надо было опять сделать над собою усилие. Но когда слова все же пришли на ум, пришли они сразу все вместе.
— Простите, дорогой кюре, но все это потому, что вы так нам нужны, так нужны! Мы не знаем, что с нами стряслось. Конечно, и раньше случались несчастья, несчастья происходят всегда… Нет, дело не в этом, как тут сказать? Будто над
