Вирус - Даниель Оберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сигрид неуверенно смотрит на маму, словно собираясь поспорить, но, увидев выражение материнского лица, передумывает. Она подходит к лестнице и начинает демонстративно медленно подниматься по ней.
Айрис тем временем пытается взять себя в руки и успокоиться. Что ждет их дома? Все ли в порядке с Филиппом?
Он жив?.. Нет, нет, не надо. Сейчас еще не время об этом думать. Хотя, кто знает, может быть, будет лучше, если она зайдет в квартиру первой, чтобы убедиться, что там всё в порядке…
Айрис внезапно замирает на месте. Несколькими этажами выше раздается кашель. Отражаясь от стен, он звучит как звук иерихонской трубы. Сигрид тоже замирает и в испуге смотрит на нее.
– Еще кто-то болен, мамочка, – говорит она.
Айрис, кивнув, подталкивает дочь. Вперед. Домой. Что бы ни ждало их в квартире, лучше быть там, чем здесь.
Проходя мимо двери на третьем этаже, они вновь слышат кашель. Наверное, ей следовало бы позвонить в дверь, спросить, не нужна ли помощь. Да, она должна это сделать, но не может. И самое главное – не хочет.
Вместо этого она подходит к двери своей квартиры и по привычке принимается нащупывать сумочку, которую всегда носит на плече, но ее нет.
– Что случилось, мамочка?
– Кажется, я забыла свою сумку в больнице, – устало выдыхает она.
– Разве мы не привезли с собой Картмана?
Айрис слышит панические нотки в голосе дочери.
В любой другой ситуации Айрис улыбнулась бы оттого, что дочка называет ключи Картманом. И не потому, что ей было невдомек, как называются ключи. Когда ей было два, Сигрид узнала, что у игрушечного персонажа-брелока, который болтался на связке материнских ключей, есть имя, и связала его с открыванием дверей. С тех пор все ключи стали называться для нее Картманами. Это порой ставило в тупик ее бабушку и воспитательниц в детском саду.
– Похоже на то.
– Что же нам теперь делать?
– Будем молиться, чтобы папа оказался дома, – ответила Айрис.
– Как ты сказала, мо… – переспрашивает Сигрид, но запинается, поскольку Айрис нажимает на звонок.
Через дверь доносится приглушенный сердитый звон. Через несколько секунд Айрис отпускает кнопку, и на лестничной клетке воцаряется тишина. Они молча ждут.
Ну же, давай, мысленно просит Айрис. Открывай, мой милый, мой дорогой.
Но мантра оказывается бесполезной, да и сами слова кажутся ей неестественными.
Айрис поворачивает ручку двери, хотя и знает, что они никогда не оставляют дверь открытой.
– Попробуй снова позвонить ему, мамочка, – говорит Сигрид спустя минуту, которая похожа на целую вечность. – Позвони ему по телефону.
Айрис вытаскивает телефон из кармана джинсов. Ни одной эсэмэски. Осталось двадцать три процента заряда батареи. Она снимает телефон с блокировки и, не глядя, нажимает уже в который раз за день на знакомый номер. Айрис даже не подносит его к уху, а просто безнадежно смотрит на экран. У нее больше нет сил. Черт.
– Он работает, мамочка.
– Да, я знаю, я же звоню ему сейчас.
– Нет, я не про это. Телефон звонит. Он звонит в самой квартире. Разве ты не слышишь?
Эпизод 3
ДаноДано просыпается. Кто-то кричит. Не рядом, на расстоянии, но громко и пронзительно. Проходит всего несколько секунд, и крик обрывается так же внезапно, как и начался. Снова тишина.
Но тишина не абсолютная. Время от времени город дает о себе знать, но как-то странно. Непривычные звуки, совсем не подходящие для теплой летней ночи. Машины очень долго разгоняются, а потом резко, с визгом, тормозят, беспорядочно гудят клаксоны, и несколько раз до слуха Дано доносится короткий режущий звук сминаемого металла. Снова крики. Вопли ужаса и предсмертной агонии, но и те и другие полны отчаяния и страха.
Ему знакомы эти звуки. Так кричат люди, которые в панике спасаются бегством.
Дано достает мобильник, который убрал в карман шорт, прежде чем свернуться калачиком у тел матери и брата. 21.18. Садится солнце.
Отца с Лине до сих пор нет.
Несколько часов назад Дано выбирался на площадь перед станцией. Прошелся по близлежащим улицам и убедился в том, чего он так боялся: всюду трупы, трупы, трупы и никаких признаков жизни.
Два мертвых тела он обнаружил почти сразу. Мужчина и женщина по дороге на станцию или, наоборот, от нее. Должно быть, поняли, что поезда не ходят, повернули обратно, но далеко уйти не успели и без сил рухнули на площади. Оба держались за свои животы. Липкие лица со следами крови и рвоты. Зловоние испражнений, исторгнутых прямо на асфальт.
Дано видел нескольких человек, которые выглядели здоровыми, но при этом все куда-то ужасно спешили. Одна женщина что-то крикнула ему на ходу, несколько слов, которых он не понял, и махнула рукой так, словно прихлопывала муху. После чего понеслась дальше, прямо на бегу скинула туфли на шпильках и вскоре скрылась из виду. Какая-то девчушка одних лет с Лине прокладывала путь через лежавшие на площади тела. На мгновение Дано показалось, что это его сестра, но это была не она: чересчур светлые волосы и совсем другая одежда. Она плакала и, похоже, звала своего папу. Дано хотел помочь ей, сделать хоть что-нибудь, но что он мог сделать, если не знал ее языка? Не знал, что происходит и даже где он оказался.
Какой-то поезд все же проследовал на юг, пока он сидел на станции, механически поглощая те скудные запасы еды, которые у него еще оставались. Дано догадался, что это был ремонтный состав, потому что он состоял всего из одного вагона, и даже тот был меньше обычного и покрашен в оранжевый и красный цвета. А еще он производил слишком много шума и вонял дизельным топливом. Точь-в-точь как тот генератор в турецком лагере для беженцев, который так ужасно чадил, что палатка для больных, по соседству с которой он находился, была вся покрыта копотью.
Темнеет. Пора прощаться и уходить. Дано ласково проводит рукой по одеялу, хочет откинуть его край, чтобы в последний раз поцеловать маму, но передумывает. Вместо этого подхватывает свой рюкзак и, не оглядываясь, устремляется вон из зала ожидания.
Если он не уйдет сейчас, то не уйдет уже никогда.
Слезы застилают глаза, пока он, пошатываясь, идет вдоль путей. Тяжелый рюкзак оттягивает плечи и не дает быстро двигаться. Дано не привык к такому весу, но сейчас он даже рад этой тяжести. Рюкзак помогает ему отвлечься, сосредоточиться на дороге и забыть о слезах, которые бегут по щекам. Перестань, да перестань же плакать, приказывает он себе. Ты больше не ребенок. Перестань, сейчас же!
За последние месяцы он несколько раз видел, как плакал его отец. Тайком, когда они все спали. И если бывают в жизни ситуации, когда не надо стыдиться слез, то сейчас была
