Юдифь - Миро Гавран

— Ты убила его?

— Нет.

— Почему?

— Не смогла.

— Вами любовные вздохи были слышны даже мне. Я думала, что он, опьяненный страстью, утратит всякую осторожность, и ты легко осуществишь свою месть.

— Я не решилась. Он все время держал меч при себе. Он вообще глаз не сомкнул.

Шуа смерила меня подозрительным взглядом:

— А ведь слышны были не только его стоны, но и твои. Так ты страдала или наслаждалась, госпожа моя?

В ее голосе послышалась плохо скрытая ревность.

Только тогда мне самой стало ясно, что произошло в шатре Олоферна.

Я опустила глаза.

Не было сил ни солгать, ни сказать правду.

Мое молчание было столь красноречивым, что служанка укорила меня, как родители укоряют маленьких детей:

— Не забывай, для чего мы сюда пришли.

— Не забуду.

— Сегодня ночью ты должна его убить.

— Сегодня ночью он будет мертв.

И снова мы отправились на утреннюю прогулку к передовым постам лагеря.

Снова исполнили свой обряд презрения к оставшимся в Ветилуе.

Солдаты смотрели на нас, уже не удивляясь нашему поведению.

С их точки зрения, мы представляли интерес только как две женщины, оказавшиеся в этом мире мужчин.

Но для меня все происходившее теперь приобрело новую окраску и вкус.

Даже воздух стал другим после ночи, в которой мое тело сливалось с его телом.

Кровь в моих жилах струилась совсем по-иному.

Да, я была уже не та, что прежде.

Приобретенный опыт превратил меня в другую, новую женщину.

Я была совершенно сбита с толку.

Невозможно высказать, насколько я была возбуждена и вместе с тем непривычно спокойна.

Я вдохнула глоток свободы, находясь в плену.

Я стала лучше понимать себя самое.

Правда, я не была уверена, нравится ли мне то, что скрывалось в глубинах моего существа.

Но как бы то ни было, в то утро, взволнованная тем, что произошло между мною и Олоферном, я осознавала, что так было нужно, что только теперь моя жизнь обрела необходимую полноту.

В час обеда Олоферн прислал к нам своих слуг с блюдами, полными еды.

Мне сказали, что он отправился осматривать восточную часть своего лагеря и не будет обедать в своем шатре.

Во время обеда со служанкой, проходившего в полном молчании, я ужаснулась мысли о том, что гораздо охотнее поела бы с Олоферном в его шатре.

После всего, что случилось, мне так хотелось взглянуть ему в глаза и увидеть в них свое отражение при свете дня.

Шуа весь день была в тревоге. Она вздрагивала при каждом шорохе, доносившемся до нашего шатра.

Я спросила:

— Что с тобой?

— Скорее бы уйти из этого проклятого места.

— Мне тоже этого хочется.

Разумеется, я солгала.

Стыдно сознаться, с каким нетерпением ожидала я сумерек. Наконец пришел солдат из охраны Олоферна и пригласил меня в его шатер.

Все мое тело трепетало: я знала, что все, бывшее прошлой ночью, повторится с еще большим жаром.

Едва увидев меня, Олоферн сделал знак слугам удалиться. Он поспешил навстречу и заключил меня в объятия.

Я отвечала ему с неменьшим пылом.

Наши руки состязались то в нежности, то в суровости, и каждый жаждал дотронуться до каждого уголка любимого тела.

Губы становились все горячее, проходя путь нежности вслед за руками.

Мы снова сливались воедино.

Я чувствовала, как он кочет потеряться во мне, раствориться душой и телом.

Нам обоим хотелось устранить все преграды, разделяющие нас.

После того как мы утолили первую страсть, мой возлюбленный предложил закусить.

Нагие, в трепещущем свете двух масляных светильников, мы приблизились к блюдам с угощением, которое успели приготовить слуги прежде, чем Олоферн приказал им уйти.

Я никак не ожидала, что любовные игры могут вызвать такой голод.

— Целый день я думал только о тебе. Что бы я ни делал, ты была со мной во всех моих делах и помыслах.

— Я тоже все время думала о тебе, о прошлой ночи.

Я не солгала.

Он не отрывал глаз от моего тела.

Но я не чувствовала ни малейшего стыда.

Он ласкал меня взглядом, как руками.

Благодаря этому взгляду я полюбила свое тело.

Прости меня, Господи, за то, что я в ту ночь ела с нескрываемым аппетитом, я, вдова, постившаяся два года после смерти мужа.

Я бесстыдно наслаждалась близостью человека, который пришел, чтобы разрушить мой город и надругаться над верой моего народа.

Только сейчас я могу признаться самой себе, что в эту, третью ночь нашего знакомства и вторую — нашей любовной страсти у меня ни разу не возникло и тени желания схватить меч и лишить его жизни. Хотя я сознавала, каким презрительным взглядом встретит меня на рассвете служанка Шуа.

Страшно сознаться, но единственным моим желанием было, чтоб эта ночь продолжалась вечно.

В промежутках между соитиями наших тел он рассказывал мне о своих походах, о тяготах солдатского ремесла. Расспрашивал и о моей жизни, об обычаях народа, к которому я принадлежала.

С интересом и без всякой ненависти он слушал мой рассказ о том, как сыны и дочери Израиля почитают своего Бога.

Рассказала я ему также и о Моисее, о Сотворении мира, о Законе, управляющем всей нашей жизнью.

Он слушал с любопытством ребенка, которому рассказанная перед сном сказка помогает унестись в неведомые миры, созданные воображением.

В ту ночь мы столько рассказали друг другу, что к рассвету мне уже казалось, что я знаю его всю жизнь.

Глава семнадцатая

Шуа была в бешенстве.

— Госпожа моя, если ты не в силах его убить, то я сама ночью прокрадусь в шатер и отрублю ему голову.

Нижняя губа у нее дрожала.

Видно было, что ее терзает страх, к которому добавлялась все возраставшая ревность.

— Не болтай глупостей. Перед шатром стоят часовые, которые позволят мне выйти, но никому, в том числе и тебе, не дадут войти. Олоферн каждую ночь приказывает им под страхом смерти никого не впускать. Никто не смеет беспокоить его в то время, когда он со мной.

— Но ты, госпожа, проявляешь нерешительность. Ты подвергаешь опасности и себя, и весь наш народ. Не забудь, сегодня уже четвертая ночь, а завтра пятый день. Если завтра мы не принесем голову Олоферна, Озия откроет ворота и сдаст город на милость победителя. Наступит конец Ветилуи и всей Иудеи.

— Ты думаешь, я не ведаю, что творю? Или ты во мне сомневаешься?

— Я опасаюсь ваших вздохов и стонов, в которых слышится взаимное наслаждение. Как бы твоя страсть к этому мужчине не перевесила любовь к тем, кто остался за стенами Ветилуи.

Это была уже чрезмерная дерзость, уколовшая меня в самое сердце. Я осадила ее гневным взглядом.

— Твои речи лишены смысла! Там, в городе, мои родители, мой брат и все, без кого я не мыслю своей жизни. Пойми, Шуа, вопрос не в том, убью ли я Олоферна. Важно продумать, как это лучше сделать.

Мне удалось ее успокоить.

Она снова поверила мне.

Я же снова усомнилась в себе.

Около полудня Олоферн снова прислал за мной часовых.

В южной части лагеря было устроено состязание в воинском искусстве.

Два десятка солдат бились друг с другом зачехленными мечами, а многочисленные зрители их громогласно подбадривали.

Они сражались ожесточенно, как в настоящем бою.

Стремление победить, побороть соперника делало взрослых мужчин похожими на мальчишек, готовых на все, лишь бы выделиться в глазах окружающих.

Ясно было, что мое присутствие было для них лишним поводом, не слушая голоса рассудка, вступать отнюдь не в безопасные поединки.

Закаленные солдаты, полные сил, они сознавали, что за ними наблюдает женщина, удостоенная внимания их полководца.

Наиболее искусным бойцом показал себя высокий, сильный юноша, по плечу которого в конце состязания струилась кровь.

Победителю вручили от имени Олоферна великолепный меч и освободили его на две недели от несения сторожевой службы.

В то время как внимание собравшихся было приковано к поединкам, я поймала себя на том, что мой взгляд все чаще устремляется не на сражавшихся солдат, а на Олоферна.

Да и он тоже то и дело отвлекался от состязания, ища моего взгляда.

Он хотел понять, как я воспринимаю происходящее.

Несомненно, все эти упражнения в воинском искусстве были устроены в мою честь.

Вторую половину дня я провела вместе с Шуа, которая хранила зловещее молчание.

Она поняла, что все ее предостережения, равно как и мои ответы на них, излишни.

И в самом деле, мы обе сказали друг другу все, что было можно, о неотвратимости того, что должно было случиться.

Но я чувствовала, что между нами пролегла скользкая тень недоверия.

Она сомневалась в моей решимости и опасалась, что часы, проведенные в любовных играх с Олоферном, поколебали мою отвагу.