Шлиман - Моисей Ликманович Мейерович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце 1863 года, когда сенат наконец разобрал дело и Соловьев уплатил свой долг, Шлиман был уже миллионером.
И снова огромным усилием воли он разрывает с коммерцией и навсегда ликвидирует свой «торговый дом».
Но до желанной свободы еще далеко.
Родня всячески восстанавливала Екатерину против мужа.
Сын Сергей рос баловнем, нечего было и думать о том, чтобы заставить его изучать, например, языки. В 1859 году родилась дочь, названная Наташей, в 1861 году – вторая дочь, Надежда. Обе были похожи на мать.
Отношения с семьей стали невыносимы.
Вокруг земли
Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветру
Вверившись, поплыл.
«Одиссея», V, 269-270
Весь мир был перед ним открыт, что же предпринять ничем не связанному, богатому и любознательному человеку как не кругосветное путешествие – путешествие по странам классической древности, где каждый камень хранит драгоценные воспоминания?
Кругосветное путешествие Шлимана широко задумано и обстоятельно осуществлено. Отправной точкой был выбран Тунис. Там, на берегу небольшого залива, раскинулись развалины Карфагена, города с многовековой, пышной и трагической историей. В 1856–1859 годах Белэ и Девис с большим успехом производили здесь археологические раскопки, описание которых вышло из печати в 1863 году.
Из Карфагена Шлиман поехал в Египет, затем – в Индию. Здесь он пересек с юга на север весь полуостров, от Цейлона до диких отрогов Гималайских гор. Он видел торговое оживление Калькутты, побывал в храмах Бенареса, Агры и Дели. Но знакомство с индийской культурой и искусством не вызвало глубокого интереса у Шлимана. Возможно, этому причиной было то, что индийских языков Шлиман не знал, а близость с каждой страной у него начиналась именно с языка.
Дальнейший путь Шлимана лежал через Сингапур на Яву. Здесь путешествие (довольно стремительное, кстати) на время оборвалось. У Шлимана началось острое воспаление обоих ушей. Пришлось лечь в больницу. Врач с неудовольствием заявил, что операция будет трудная, так как в строении уха Шлимана была какая-то врожденная неправильность. Но все сошло как будто благополучно, Шлиман вскоре поправился, и в продолжение ряда лет лишь легкая тугоухость напоминала ему об операции, перенесенной на острове Ява.
Выздоровев, Шлиман продолжал свой путь через Сайгон, Гонконг, Амой и Кантон на север, в Фучжоу, Шанхай, Тяньцзинь, Пекин и далее – до маньчжурской границы, к Великой китайской стене.
Китай ему не очень понравился. Он жалуется в дневнике на грязь, на неустройство, на отсутствие удобств для путешественника. Вот, например, отзыв о Тяньцзине:
«В Тяньцзине больше 400 тысяч обитателей, большинство из них живет в предместьях. Из всех грязнейших городов, которые я видел в жизни – а видел я их достаточно во всех частях земного шара, но больше всего в Китае, – Тяньцзинь несомненно самый грязный и отталкивающий; все органы чувств прохожего там непрерывно подвергают оскорблению».
Вне себя от возмущения, он записывает в дневнике, что в Пекине не нашел гостиницы, а на завтрак его слуга Атсон, обегав весь город, достал только горсть скверного риса.
Этот раздражительный тон, это преувеличенно отрицательное отношение к увиденному в Китае имеет определенный адрес. Шлиман возмущен тем, что Китай, в прошлом культурнейшая и могущественнейшая страна Востока, разорен, унижен и обессилен бездарным правлением, хищничеством администрации и опиумом. Жители тех китайских деревень, куда не проник еще опиум, описаны в дневнике с глубоким уважением и доброжелательством. Шлиман подчеркивает их чистоплотность, нравственность, физическую силу, красоту и благородство облика.
Самое яркое впечатление из всего виденного в Китае произвела на Шлимана Великая стена. Добравшись до нее, он без тени страха вскарабкался наверх и совершил рискованное путешествие в несколько километров по осыпающимся карнизам, расшатанным аркам и отвесным скалам, которые, точно боевые башни, местами возвышаются над стеной.
«Я видел величественные панорамы, открывающиеся с высоты вулканов – острова Явы, с вершин Сьерра-Невады в Калифорнии, с Гималаев в Индии, с высокогорных плато Кордильеров в Южной Америке. Но никогда нигде не видел я ничего, что можно было бы сравнить с великолепной картиной, которая развернулась здесь перед моими глазами. Изумленный и пораженный, полный восхищения и восторга, я не мог свыкнуться с этим чудесным зрелищем; Великая китайская стена, о которой с самого нежного детства я не мог слышать без чувства живейшего интереса, была сейчас передо мной, в сто раз более грандиозная, чем я себе представлял, и чем больше я глядел на это бесконечное сооружение… тем больше оно казалось мне сказочным созданием племени допотопных гигантов».
Шлиман тщательно измерил стену в нескольких местах, даже захватил с собой один кирпич на память, и вернулся в Шанхай. Оттуда пароход «Пекин» доставил его в Иокогаму.
Напомним, что дело было летом 1865 года, в разгар решающей ломки всего политического и экономического строя Японии. Силы японского феодализма с боем отступали под ударами буржуазно-капиталистических групп самой Японии, с одной стороны, и под комбинированным нажимом американских дипломатов и военных моряков – с другой. Лишь за несколько лет до того иноземцам был разрешен въезд в страну, да и то с большими ограничениями. Открыты были только несколько портов: Иокогама, Осака, Хакодате. В столице – Иед-до (нынешний Токио) – могли находиться только члены дипломатического корпуса.
То же неудержимое любопытство, которое пять лет назад заставило Шлимана сделать попытку пробраться в Мекку, толкает его сейчас в запретный город. Через живших в Иокогаме иностранных купцов и американского консула Фишера добивается Шлиман официального приглашения в Иеддо, к послу Соединенных Штатов Портмену.
Но с японскими нравами, Шлиман познакомился, еще не успев побывать в столице.
7 и 8 июня в иокогамской английской газете появилось правительственное сообщение о предстоящей поездке сёогуна (Сёогун – в то время светский властитель Японии, деливший власть с «духовным» императором – микадо) из Иеддо в Осака. Иностранцам предлагалось в этот день не появляться вблизи Токкайдо (Токкайдо – большое шоссе) во избежание «больших несчастий». Японское население было извещено большими уличными плакатами о том, что в день процессии все лавки в Токкайдо должны быть заперты и никто не имеет права выйти из
